Есть еще и другая причина, почему я действительно не боюсь смерти. Я уверена в том, что уже была мертва!
Это было в феврале, когда я лежала в Американском госпитале. Моя сиделка Мами может засвидетельствовать мой рассказ. В течение нескольких дней я находилась в полукоматозном состоянии и вдруг внезапно пришла в себя. Открыв глаза, я сказала Мами: «Послушай, со мной произошло что-то необыкновенное. Я видела людей, умерших, среди пейзажа, который не существует на самом деле. У меня ясное ощущение, что я несколько секунд находилась среди них».
Мами ответила: «Это правда. В течение какой-то доли секунды ваше сердце перестало биться, все подумали, что конец. Потом сердцебиение возобновилось».
Мой вертящийся столик (это маленький круглый стол) следует за мной везде, куда бы я ни поехала.
Однажды этот столик спас жизнь мне и моей труппе.
В 1956 году мы должны были поехать из Чикаго в Сан-Франциско. Несколько дней подряд мой столик настойчиво повторял одну дату, одно ужасающее сообщение: «Двадцать второе марта — падение самолета — все мертвы».
Я спросила у Луи Баррье, моего импресарио: «Скажи, Лулу, мы летим двадцать второго марта?» Лулу ответил: «Да». Тогда я распорядилась, чтобы ни один человек из моей труппы не вылетал двадцать второго марта. Наступил этот день, и я спросила Лулу: «Ну что, наш самолет долетел?»
Все в этом не сомневались и, усмехаясь, смотрели на меня, как бы говоря: «Ваш вертящийся столик, Эдит, ничего не стоит».
Но, развернув газеты, мы все побледнели.
Самолет, отправленный утром в Сан-Франциско, упал в море. Ни один человек не спасся — шестьдесят семь погибших.
Вы скажете — случайность, совпадение или что-нибудь в этом роде. Думайте, что хотите. Я уверена, что кто-нибудь из них, моих умерших, хотел меня предупредить. И так всегда бывает со мной.
Я живу в мире, полном предсказаний и таинственных знаков, и никогда не пренебрегаю посланными мне предостережениями.
Мои сны в период наркомании, алкоголизма, безумия… — не знаю, как истолковать их.
Я отвечу скептикам и сомневающимся: «Я гораздо ближе к смерти, чем вы, я глубже вас погрузилась в бездну страданий, которые ей предшествуют. Когда-нибудь вы согласитесь со мной».
Даже наука склонна придавать значение снам, уклоняясь, однако, от их разумных толкований. Так что же? Почему мои объяснения не убедительны?
У меня есть повторяющийся сон. Всякий раз он предвещает мне конец любви. Мне снится, будто я слышу телефонный звонок. Я беру трубку, говорю «алло». Молчание. Я умоляю: «Ответьте мне, говорите, скажите что-нибудь!»
Никто не отвечает. Я слышу только всхлипывания на другом конце провода и просыпаюсь. Через некоторое время в моей жизни произойдет разрыв.
Один раз сон спас меня.
Я только что вышла из Американского госпиталя в Нейи после ужасной болезни, которая свалила меня в июле 1961 года. Мне сделали операцию, уверив, что я спасена, и, чтобы я могла немного отдохнуть, отправили на дачу к Лулу под Уданом.
В первую же ночь мне приснилась санитарная машина.
Когда я проснулась, никто не мог ничего понять, потому что я просила немедленно отправить меня в госпиталь.
Я умоляла: «Скорее! Ну скорее же!»
Когда Шарль Дюмон и Лулу Баррье все-таки вызвали скорую помощь и пришли поинтересоваться, что это за новый каприз, они нашли меня уже в поту. Я крутилась, держась за живот.
В полдень, в Париже, врачи поставили диагноз: заворот кишок, необходима срочная операция.
Я бы умерла, если бы не увидела этого сна или не придала бы ему значения.
И после этого вы хотите, чтобы я не верила в сверхъестественные силы? Примеров, подтверждающих их существование, в моей жизни было несметное количество.
Послушайте еще.
Это было незадолго до двадцать четвертого июля 1951 года.
Астролог, к которому я постоянно обращалась, сообщил мне: «В ближайшее время вы попадете в две автомобильные катастрофы».
Однако не двадцать четвертого, а пятнадцатого «ситроен» Шарля Азнавура, с которым я вместе ехала в турне, потерял управление на повороте Серизье, в Ионне. Машина буквально взлетела в воздух и со всей силой врезалась в телеграфный столб. От машины не осталось ничего, абсолютно ничего. Шарль и я очутились лежащими в поле, Целыми и невредимыми! Три недели спустя мы с Шарлем ехали в машине, которую вел велосипедист Пусс. Сидя на заднем сидении, мы задремали, и нас выкинуло на повороте под Тарасконом, около восьми часов утра.
На этот раз я сломала левую руку.
И моя третья авария, в которую я попала в сентябре 1958 года, возвращаясь в Париж вместе с Мустаки, в местечке под названием «Пронеси, Господи», тоже была мне предсказана ясновидящим.
Потому-то меня и нашли в останках машины с зажатым в левой руке маленьким золотым крестиком, подаренным Марлен Дитрих в день моей свадьбы.
С тех пор с этим крестиком, моим талисманом, я никогда не расстаюсь.
А потом? Все мои катастрофы, все болезни — всё, что мне пришлось пережить между пятьдесят девятым и шестьдесят первым годами, я знала на перед.
В июле 1959 года мой астролог сказал: «Сейчас у вас благоприятный период, но через несколько месяцев вам придется сильно и долго страдать. Никогда еще я не видел, чтобы смерть так близко подходила к вам».
Эти же слова, а также другие, которые я предпочитаю забыть, он повторил и после моей свадьбы с Тео.
Я знаю свой счастливый день. Это четверг. Я никогда не начинаю никаких важных дел в другие дни недели.
Все мои контракты подписаны в четверг!
Со всеми людьми, особо отмеченными в моей жизни, я знакомилась в четверг.
Благословение на мой брак я получила в четверг.
И, напротив, мой злополучный день — воскресенье. Именно в этот день меня настигают катастрофы.
Я никогда не нанимаю секретаршу, пока не узнаю, под каким знаком она родилась. Вместо того чтобы спрашивать рекомендации, я задаю ей вопрос: «Ваше созвездие?» Если она отвечает «Рыбы», я сейчас же договариваюсь с ней, потому что рожденные, как я, под созвездием Стрельца хорошо уживаются с созвездием Рыбы.
А если я узнаю, что кого-нибудь зовут именем на букву «С» или «М», я сейчас же настораживаюсь. Потому что те, чьи имена или фамилии начинаются на эти буквы, имеют огромное значение в моей жизни. Возьмите букву «С»: Шарль[2] Азнавур, Шарль Дюмон, Константин[3], Клод[4] Левейе, Марсель Сердан, Морис Шевалье[5], Анри Конте[6]; буква «М»: Марсель[7], Поль Мерисс, Ив Монтан, Феликс Мартен, Маргерит Моно, Мишель Ривгош и тот же Мустаки…
Еще имя Луи. Носители этого имени — как бы шарниры моей жизни.
Моего отца звали Луи, так же, как и отца моей дочери. Луи Лепле открыл меня, когда я пела на улицах. И мой импресарио, тот самый, кто столько раз спасал меня от разорения, тот самый, кто всегда оказывается около меня в трудную минуту, Луи Баррье, Лулу!
Я так суеверна, что перед тем как выйти на сцену, с необычайной быстротой совершаю целый магический обряд. Сперва крещусь, целую священный медальон, который всегда ношу на себе. Потом сгибаюсь пополам и дотрагиваюсь обеими руками до дерева паркета. Наконец, протягиваю вперед указательный палец и мизинец и показываю рожки воображаемому демону, а затем прикасаюсь к круглому столику, к моему вертящемуся столику, который всегда ставлю за занавесом у выхода на сцену. Я глажу его, я прижимаюсь к нему так сильно, что даже делаю себе больно. И только после этого, поцеловав всех своих друзей, находящихся в данный момент возле меня за кулисами, я осмеливаюсь выйти под свет прожекторов.
Обо мне думают, что я сильная, циничная, что я играю людьми и отшвыриваю их, когда теряю к ним интерес. Но несмотря на свой возраст, я в глубине души так и осталась бедной уличной, легковерной девчонкой, которую неотступно преследует все та же мечта: быть счастливой, быть любимой.