Сверху к нам спускается управляющий областным отделением банка.

— Вот эти типы, — говорит старшая кассирша.

— Оба в стельку, — добавляет Квакша.

— Ш… ш! — шикает на Квакшу управляющий и, не спросив ни у меня, ни у Мугурдумова, кто мы, зачем пришли, с ходу заявляет:

— Деньги нужно проверять, не отходя от кассы.

У управляющего, как у знаменитого французского шансонье Мориса Шевалье, шепчущий баритон мягкого, ласкового тембра. И хотя управляющий не сказал нам ничего нового, он сразу расположил меня к себе.

— Арк. Поскокин, корреспондент областной газеты.

— Нехорошо, товарищ корреспондент, — шепчет мне на ухо управляющий.

— Доктор наук Мугурдумов, — говорю я.

Управляющий и Мугурдумову шепчет на ухо:

— Нехорошо, товарищ доктор наук.

— Что нехорошо? — начинает сердиться Мугурдумов.

— Вот и сердиться нехорошо, — доверительно шепчет двойник Мориса Шевалье.

Но этот доверительный шепот предназначен не одному Мугурдумову, а всем присутствующим в операционном зале. Управляющий знает, что присутствующие слушают его, и продолжает шептать;

— И пить вино нехорошо. А уж если мужчина выпил, мужчине нужно идти не в банк, а домой и лечь бай-бай.

— Нэ правда!.. Ми нэ пили! — кричит Мугурдумов.

Мугурдумов — человек интеллигентный, образованный. Он окончил два факультета МГУ: исторический и филологический. Знает два мертвых языка и пять живых. По-французски доктор наук говорит, как француз, по-русски, как русский. Но это только до тех пор, пока Рафик Айрапетович спокоен. Достаточно только, однако, какому-нибудь дураку рассердить ученого, как он тут же забывает, что жил и учился в Москве, и начинает говорить по-русски, как житель Араратской долины, никогда не выезжавший за границы своей деревни. На первой стадии возмущения доктор наук путает «е» с «э». На второй «и» с «ы». Вместо «мыло» говорит «мило»; вместо «мило» — «мыло». А при третьей стадии Рафик Айрапетович, по примеру своего деда Тиграна, который, в отличие от внука, не кончал двух факультетов МГУ и не знал семи мертвых и живых языков, бил дурака обидчика кулаком в челюсть.

Зная за собой такую слабость, доктор наук никогда не ждал, пока вторая стадия возмущения перейдет в третью, и спешил еще за минуту до этого момента ретироваться с места боя.

Так и сегодня. Сказав управляющему: «Нэ правда!.. Ми нэ пили!», доктор наук понял, что в нем просыпается дедушка Тигран, и, пока его правая рука не успела еще войти в соприкосновение с челюстью шепчущего баритона, доктор наук заспешил к выходу.

— Куда? — визжит Квакша. — Остановите его, не выпускайте. Пусть он сначала подпишет акт.

Если минуту назад я еще не видел разницы между шепчущим баритоном и визжащим сопрано, то теперь увидел. «Шепчущий» берет у «визжащей» акт, рвет его, кидает в корзину.

— Давайте договоримся, — говорит управляющий мне на ухо, но так, чтобы слышали все. — Мы не станем портить вам биографию, не дадим хода акту, а вы берете назад свои претензии к банку и идите домой бай-бай,

Я делаю последнюю попытку спасти старшую кассиршу от неприятностей и говорю:

— Я уйду, только у меня просьба. Уделите доктору наук полминуты. Я догоню, верну его.

— Пожалуйста, но зачем?

— Выслушайте его.

— Какой смысл? — доверительно шепчет мне на ухо управляющий и добавляет: — Деньги нужно проверять, не отходя от кассы.

И хор кассирш, счетоводов и бухгалтеров дружно, во всю силу своих легких повторяет эту фразу, а эхо дробит, разносит ее по операционному залу:

— …ньги… жно… верять, не… ходя от… ссы.

Эксперимент подошел к концу, мне больше нечего делать в отделении банка. Иду к выходу и слышу, как управляющий шепотом распекает Квакшу:

— Прежде чем составлять акт, вам нужно было пригласить милиционера, провести проверку на Рапопорта. Без этого вашему акту грош цена.

Доктора наук я нагнал только на следующей улице.

— Ну? — спрашивает он меня. — Тэпэр ясно?

— Ясно.

— А ви говорили, нэ можэт быть. Можэт!

— Теперь сам вижу.

И мое «вижу» сразу успокаивает Рафика Айрапетовича. Взбунтовавшиеся «е» и «э», «ы» и «и» снова становятся на свои места, и Мугурдумов, вытащив из портфеля шесть пачек из десяти, говорит мне:

— Здесь пятнадцать тысяч. Передайте их директору детского дома.

— Лучше бы вы сами.

— С удовольствием, но не могу. Через два часа я лечу к своей экспедиции.

Мы жмем друг другу руки и расходимся. Я в редакцию, он в гостиницу, оттуда на аэродром.

Всю ночь по горячим следам пишу фельетон. Утром приношу его редактору. Тот читает, спрашивает:

— Вам не жаль кассиршу?

— Мне жаль советских людей, которым она хамит.

— Где пятнадцать тысяч?

— Час назад я перевел их на счет детского дома для сирот.

— Жестокий вы человек, Арк. Поскокин.

— Я действую не сам от себя, а по уполномочию доктора наук Мугурдумова.

— Чего добивается доктор наук?

— Чтобы газета рассказала читателям, как одна малоприятная женщина сама себя в тюрьму посадила. А другие малоприятные люди прочтут и увидят, что хамить и грубить не только нехорошо, некрасиво, но и опасно.

— Уж больно строгую учебу вы придумали для грубиянов. Боюсь, читатели не похвалят нас за нее.

— Наше решенье не окончательное. Старшую кассиршу вызовут в горсуд, и если суд признает, что мы с доктором наук переборщили, то он заставит директора детского дома возвратить пятнадцать тысяч банку, и тогда грубияны отделаются испугом. Испуг тоже пойдет им на пользу. В следующий раз, прежде чем захлопнуть перед носом клиента окошко, они хотя бы выслушают, зачем он пришел, чего добивается!

Мои слова как будто бы убедили редактора, и он решил поставить фельетон в завтрашний номер газеты. И в то время, как мое творенье набиралось, версталось, читалось корректорами, в областном отделении госбанка полным ходом шли поиски пропавших денег.

Нехватка была обнаружена еще вчера, почти сразу же после нашего ухода из банка, при подсчете кассовых остатков. Доктора наук можно было еще застать если не в гостинице, то на аэродроме. Кто-то из счетоводов даже предложил это. Но разумное предложение было сразу же отклонено старшей кассиршей. И она объяснила почему. Доктор наук Мугурдумов сам пришел в кассу. А раз сам, значит, ему не переплатили, а недоплатили.

— Если бы переплатили, — добавила бухгалтер Квакша, — да пятнадцать тысяч, разве доктор наук пришел бы, сказал бы?

Двойник Мориса Шевалье вынужден был позвонить в милицию и шепчущим баритоном сделать малоприятное сообщение:

— У старшей кассирши банка обнаружена нехватка в пятнадцать тысяч рублей.

В банк тотчас выезжает опергруппа. Составляется протокол, старшую кассиршу везут в угрозыск на допрос.

— Где пятнадцать тысяч?

— Я передала кому-то по ошибке лишние.

— А может, это не ошибка, растрата?

— Нет, честное слово.

— Вы бываете в ресторанах? Пьете вино? Играете на бегах? В карты?

Старшая кассирша говорит:

— В рестораны не хожу. Вино не пью. На бегах и в карты не играю.

Ей не верят. Она плачет, божится. Ей говорят:

— Если вы человек непьющий, честный, скажите, где пятнадцать тысяч?

— Не знаю.

Где деньги, знаю я, но я не спешу на помощь старшей кассирше. Утром выйдет газета с фельетоном, и всем сразу станет ясно — что, как, где и почему?

Кончает говорить Аркадий Поскокин, и семинар фельетонистов переносится с Дальнего Востока в Москву. Из операционного зала банка мы попадаем в коммунальную квартиру. Нашим гидом оказывается седовласый журналист, печатающий фельетоны за подписью Ис. Янц.

Гид предваряет путешествие коротким вступлением.

— С Михаилом Ивановичем Водолапиным, — говорит он, — я встречался дважды. Посему мой рассказ будет состоять из двух частей. Первая была напечатана несколько лет назад, а со второй частью я мучаюсь, никак не напишу. Не могу найти для второго фельетона ни правильного тона, ни подходящей формы.