а) КРЯКОВНАЯ УТКА

Мы выговариваем обыкновенно не кря, а криковный селезень, криковная утка, что, впрочем, весьма идет к ней, ибо она кричит громче всех утиных пород. Ее зовут также кряквой и крякушей … Очевидно, все три названия происходят от слова крякать, вполне выражающего голос, или крик, утки. По-малороссийски утка называется качка. Имя тоже очень выразительное: идет ли утка по земле — беспрестанно покачивается то на ту, то другую сторону; плывет ли по воде во время ветра — она качается, как лодочка по волнам. По совершенному сходству в статях и отчасти даже в перьях должно полагать, что дворовые, или домашние, утки произошли от породы кряковных; везде можно найти посреди пегих, разнопестрых, белых стай русских уток некоторых из них, совершенно схожих пером с дикими кряковными утками и даже селезнями, а различающихся только какими-нибудь небольшими отступлениями, найдется великое множество; с другими же дикими породами уток дворовые, или русские, в величине и перьях сходства имеют гораздо менее. Это обстоятельство довольно странно. По-видимому, нет никаких причин, почему бы и другим утиным породам не сделаться домашними, ручными? — Кряква крупнее всех диких уток. Селезень красив необыкновенно; голова и половина шеи у него точно из зеленого бархата с золотым отливом; потом идет кругом шеи белая узенькая лента; начиная от нее, грудь или зоб темно-багряный; брюхо серо-беловатое с какими-то узорными и очень красивыми оттенками; в хвосте нижние перышки белые, короткие и твердые; косички зеленоватые и завиваются колечками; лапки бледно-красноватые, нос желто-зеленого цвета. На темных крыльях лежит синевато-вишневая золотистая полоса; спина темноватого цвета, немного искрасна; над самым хвостом точно как пучок мягких темно-зеленых небольших перьев. Утка вся пестренькая: по светло-коричневому полю испещрена темными продольными крапинками; на правильных перьях блестит зеленая, золотистая полоса, косиц в хвосте нет; лапки такие же красноватые, как у селезня, а нос обыкновенного рогового цвета. Весною стаи кряковных уток прилетают еще в исходе марта, ранее других утиных пород, кроме нырков; сначала летят огромными стаями, полетом ровным и сильным, высоко над землею, покрытою еще тяжелою громадою снегов, едва начинающих таять. Потом, когда дружная весна быстро, в одну неделю иногда, переменит печальную картину зимы на веселый вид весны, когда везде побегут ручьи, образуются лужи и целые озера воды, разольются реки, стаи кряковных уток летят ниже и опускаются на места, которые им понравятся. В это время стрелять их очень трудно, потому что они дики и сторожки и не подпускают близко ни конного, ни пешего. Скорее убьешь крякву как-нибудь в лет, особенно поздно вечером, когда стаи летят гораздо ниже или перелетают с одной лужи на другую. Эта стрельба называется стойкою на местах. Места подразумеваются такие, через которые всегда бывает перелет птицы; но это длится недолго: скоро утки разобьются на маленькие стайки, попривыкнут, приглядятся и присмиреют. Тогда можно к ним подъезжать с осторожностью на простой телеге или охотничьих дрожках, которые не что иное, как укороченные и прочнее сделанные крестьянские роспуски, или чувашский тарантас без верха. Для стрельбы надобно употреблять крупную утиную дробь 2-го и 3-го нумеров, а если птица дика, то и гусиную можно пустить в дело. С подхода в это время стрельбы нет, потому что утки сидят на открытых местах целыми стаями.

Но весна становится час от часу теплее, и полая вода сливает. Небольшие стаи кряковных уток окончательно разбиваются на пары, понимаются[24] и делаются смирнее, особенно потому, что подрастет трава и уткам можно прятаться в ней. Селезень, сладострастнейший из самцов, не отходит от утки ни на шаг, не разлучается с ней ни на минуту, ни за что прежде ее первый не слетит с места. Иногда утка полощется в какой-нибудь луже или щелочет носом в жидкой грязи, а селезень, как часовой, стоит на берегу или на кочке; охотник подъезжает к нему в меру, но утка не видит или не замечает ничего; селезень пошевеливается, повертывается, покрякивает, как будто подает ей голос, ибо видит опасность, но утка не обращает внимания; один он не летит прочь, — и меткий выстрел убивает его наповал. Утка улетает, не показывая никакого участия к убитому селезню. Совсем другое бывает, когда охотник как-нибудь убьет утку (хотя он всегда выбирает селезня): селезень не только будет летать кругом охотника, не налетая, впрочем, слишком близко, но даже несколько дней сряду станет колотиться около того места, где потерял дружку. В это время уже не трудно подъезжать к рассеянным парам кряковных уток и часто еще удобнее подходить или подкрадываться из-за чего-нибудь: куста, берега, пригорка, ибо утка, замышляющая гнездо или начавшая нестись, никогда не садится с селезнем на открытых местах, а всегда в каком-нибудь овражке, около кустов, болота, камыша или некошеной травы: ей надобно обмануть селезня, несмотря на его бдительность; надобно спрятаться, проползти иногда с полверсты, потом вылететь и на свободе начать свое великое дело, цель, к которой стремится все живущее. Для достижения этой цели утка употребляет разные хитрости. Почувствовав во внутренности своей полноту и тяжесть от множества в разное время оплодотворенных семян, сделавшихся крошечными желтками, из коих некоторые значительно увеличились, а крупнейшие даже облеклись влагою белка и обтянулись мягкою, но крепкою кожицей, — утка приготовляет себе гнездо в каком-нибудь скрытном месте и потом, послышав, что одно из яиц уже отвердело и приближается к выходу, утка всегда близ удобного к побегу места, всего чаще на луже или озере, присядет на бережок, заложит голову под крыло и притворится спящею. Селезень присядет возле нее и заснет в самом деле, а утка, наблюдающая его из-под крыла недремлющим глазом, сейчас спрячется в траву, осоку или камыш; отползет, смотря по местности, несколько десятков сажен, иногда гораздо более, поднимется невысоко и, облетев стороною, опустится на землю и подползет к своему уже готовому гнезду, свитому из сухой травы в каком-нибудь крепком, но не мокром, болотистом месте, поросшем кустами; утка устелет дно гнезда собственными перышками и пухом, снесет первое яйцо, бережно его прикроет тою же травою и перьями, отползет на некоторое расстояние в другом направлении, поднимется и, сделав круг, залетит с противоположной стороны к тому месту, где скрылась; опять садится на землю и подкрадывается к ожидающему ее селезню. Редко случается застать его спящим; по большей части селезень просыпается во время отсутствия утки, которое иногда продолжается более часа. Проснувшись, он начинает беспокойно звать свою дружку, торопливо озираясь и порывисто плавая по озерку или луже; потом бросится искать ее кругом около берега, но далеко не отходит, а беспрестанно ворочается посмотреть: не воротилась ли утка, не плывет ли к нему по воде… что иногда случается. Утомясь своими тщетными поисками, селезень перестает искать утку и начинает плавать взад и вперед, беспрестанно оглядываясь и покрякивая; плавает до тех пор, пока в самом деле внезапно, бог знает как, откуда, воротится его дружка. С яростию бросается он навстречу беглянке, вцепляется носом в шею, вскакивает ей на спину и в ту же минуту, тут же на воде, совокупляется с нею… Едва успеет утка, измятая любовными ласками, оправиться, отряхнуться, выйти на берег, как новый припадок сладострастия нападает на селезня, он вновь совокупляется со своею супругой, и это повторяется несколько раз в продолжение одного часа. Если селезень, находясь при утке, увидит другого селезня, летящего к ним, то сейчас бросается навстречу и непременно его прогонит, как имеющий более прав и причин храбро сражаться. Если к летящей паре пристанет холостой селезень, не нашедший себе еще дружки, то непременно последует драка с законным супругом на воздухе, сопровождаемая особенным коротким живым криком, хорошо знакомым охотнику. Вид бывает живописный: оба селезня перпендикулярно повиснут в воздухе, схватив друг друга за шеи, проворно и сильно махая крыльями, чтоб не опуститься на землю, и, несмотря на все усилия, беспрестанно опускаясь книзу. Победа также, сколько я замечал, оставалась всегда на стороне правого. Иногда утка, чтобы усыпить селезня, употребляет особенного рода ласку: она тихо и долго щекочет носом его шею и спину. Вот почему народ по применению к себе думает, а за ним повторяют охотники, что селезень любит искаться в голове. Иногда утка находит средство уйти и от неспящего селезня: стоит ему только повнимательнее заняться своим аппетитом или позазеваться на что-нибудь — с неимоверным проворством утка пропадает из глаз. Но не всегда бывают удачны ее побеги. Случается, что селезень приметит и отгадает ее намерение, и кинется за ней в погоню в ту самую минуту, как она юркнет в траву или камыш, настигнет, ухватит носом за шею, вытащит ее на воду и долго таскает и щиплет так, что перья летят. Вслед за побоями и наказанием немедленно следуют горячие супружеские ласки. Между тем природа достигает своей цели, утка наносит полное гнездо яиц, окончательно скрывается от селезня и садится высиживать их. Яиц бывает до двенадцати; они совершенно похожи на яйца русских уток, кроме какого-то неопределенного, бледного, самого тонкого, желтовато-зеленоватого цвета. Утка сидит на гнезде, почти с него не слезая; один раз только в сутки сойдет она, чтобы похватать поблизости какой-нибудь пищи, и в продолжение трехнедельного сиденья чрезвычайно исхудает. Наконец, вылупляются утята, покрытые сизо-желтоватым пухом. Если яиц много, то почти всегда бывает один или два болтуна: так называется яйцо, в котором не образовался утенок и в котором оттого, что оно до половины пусто, болтается, когда его потрясешь. Болтуны, вероятно, случаются оттого, что во множестве яиц не все могут быть одинаково прогреты теплотою тела утиной наседки: если яиц не более восьми или девяти, то болтунов не бывает. Через несколько часов после вылупления утят уже нет в гнезде: мать увела их на тихую воду пруда, озера или залива с камышами. Она бережно перенесла утят во рту через такие места, где пройти им трудно: это видали многие охотники и я сам. Между тем селезни, покинутые своими утками, долго держатся около тех луж и озерков, где потеряли своих дружек. Многих из них перебьют охотники, что даже полезно для свободного вывода утят. Стоит только увидеть селезня или заслышать его призывное, впрочем весьма тихое, покрякиванье, — добыча верная: он непременно подпустит стрелка в меру или как-нибудь налетит на него, кружась около одного и того же места. — Наконец, для селезней наступает время линьки, и они также скрываются в крепкие места, в те же камышистые пруды и озера, что продолжается с половины июня почти до исхода июля. В это время только холостые утки, еще не начинавшие линять, изредка попадаются охотникам, и стрельба утиная почти прекращается, если не считать маток, убиваемых от яиц и детей. Но зато в это же время ловят множество утят и утиную подлинь приученными к тому собаками; даже загоняют их в обыкновенные рыболовные сети.