Глава 2. Февраль 1988 года: Азербайджан

Недоумение и погромы

Чрезвычайные события в Нагорном Карабахе в феврале 1988 года застигли Азербайджан врасплох и выявили его скрытые проблемы.

Население Азербайджана отличалось куда большим многообразием, чем население Армении. Вдвое превосходя соседнюю республику по численности – в 1988 году население Азербайджана превышало семи миллионов человек, – Азербайджан представлял собой значительно более смешанный в этническом плане конгломерат, где заметное место занимали национальные меньшинства – русские и армяне, а также малочисленные кавказские народности, например, талыши и лезгины, проживавшие в самых разных местах – от космополитичной столицы Баку до беднейших на Кавказе городов и деревень.

Со стороны могло показаться, что партийное руководство Азербайджана занимает сильные позиции: ведь Политбюро ЦК КПСС поддержало территориальную целостность Азербайджана; кроме того, в отличие от армянской коммунистической партии, азербайджанская компартия смогла удержаться у власти вплоть до 1992 года. Однако местный партийный босс Кямран Багиров, протеже Гейдара Алиева, был в опале и болел (1). Фактически отстранив Багирова от разрешения карабахского кризиса, Горбачев продемонстрировал свое недоверие к местному азербайджанскому руководству.

Первая акция политического протеста в Азербайджане состоялась 19 февраля 1988 года, спустя семь дней после начала митингов в Армении. Группа студентов, рабочих и представителей интеллигенции прошла маршем по Баку от стоящего на вершине холма здания Академии Наук к Верховному Совету с плакатами, надписи на которых гласили, что Нагорный Карабах принадлежит Азербайджану. Однако эта демонстрация была стихийной, почти без какой-либо организационной поддержки.

Многие видные деятели интеллигенции в Баку признают, что до 1988 года проблема Нагорного Карабаха их совершенно не интересовала. Не задумываясь, сколь острой эта тема была для армян, они попросту принимали как данность тот факт, что Карабах всегда будет частью Азербайджана. Поэтому для них взрыв народного протеста в Карабахе был с одной стороны не вполне понятен, а с другой -имел далеко идущие последствия. Азербайджанцы почувствовали, что армяне подрывают территориальную целостность их республики и угрожают национальной идентичности Азербайджана.

Первой отреагировала группа азербайджанских историков, которые еще с 1960-х годов вели горячие политические дебаты со своими армянскими коллегами. Поэт Бахтияр Вахабзаде и историк Сулейман Алияров опубликовали в газете "Азербайджан" "Открытое письмо", в котором заявили, что Нагорный Карабах исторически является азербайджанской территорией, что нынешняя кампания карабахских армян лежит в русле опасной ирредентистской* традиции и что "азербайджанский народ в новую эпоху обострения международной конкуренции оказался в числе первых жертв". В "Открытом письме" также затрагивалась и до той поры запретная тема "Южного Азербайджана", находящегося по ту сторону границы с Ираном. Но этот одиночный контрудар по армянам был слышен только в Баку, но не в Москве, где армянские аргументы получили намного более благожелательный отклик.

Беспокойство в Баку

Столица Азербайджана, Баку всегда стоял особняком. Это был самый большой на Кавказе город, который своим родным домом считали представители десятков национальностей. Русский язык широко употреблялся как средство межэтнического общения, были распространены смешанные браки. В то же время возникшая в Баку этническая смесь придала хрупкость социальному миру в городе: под внешней оболочкой метрополиса бродили межэтнические противоречия.

После принятия 20 февраля Советом Нагорно-Карабахской АО решения о выходе из состава Азербайджана температура в Баку немедленно повысилась. Ситуация обострилась после того, как из Кафанского района Армении сюда хлынул поток беженцев, многие из которых поселились у своих бакинских родственников. О жертвах ничего не сообщалось, но у многих беженцев были следы от побоев. В такой накаленной атмосфере многие азербайджанцы сочли, что в армянском квартале столицы, который в народе называли Арменикенд, засела "пятая колонна" противника.

Высокопоставленному московскому чиновнику, направленному в то время в Баку, привели один пример нарастающей этнической ненависти: вырванный из ученической тетради лист в клетку, который подбросили в почтовый ящик одной из армянских квартир. На нем красным карандашом было крупно написано по-русски: "ПОГОСЯНЧИКИ, ВОН ИЗ БАКУ ПОКА ЖИВЫ" (подразумевалось, что бакинские армяне являются сторонниками нового лидера Нагорного Карабаха армянина Генриха Погосяна). (2)

Руководителем бакинской партийной организации в ту пору был бывший футболист и инженер-строитель, грубоватый и энергичный Фуад Мусаев. Его резкий подход к решению проблемы можно назвать противоречивым, но, возможно, именно это и было нужно в тех условиях. 20 февраля Мусаев был отозван из отпуска, который он проводил в Кисловодске. Он вернулся в Баку и увидел, насколько напряжена обстановка в городе: "Кто-то явно провоцировал людей, пропаганда работала вовсю" (3). В тот же вечер под нажимом Мусаева городской комитет партии принял решение об ограничении въезда в Баку. Были сформированы группы дружинников, которые патрулировали улицы, внимательно следя за ситуацией в армянском квартале.

В Баку беду удалось отвести. Своевременные действия городских властей, возможно, помогли отсрочить по крайней мере две попытки погромов, которых позднее не удалось избежать. (4). Тем не менее, Мусаев лишь перенес место взрыва в Сумгаит, город, находящийся в тридцати километрах от Баку. В качестве меры предосторожности он запретил въезд в Баку тысячам рабочих, которые ежедневно приезжали сюда из Сумгаита, и разместил азербайджанских беженцев из Армении в двух деревнях Фатмаи и Сараи, в пригороде Сумгаита. И вот, когда Баку немного успокоился, забурлил Сумгаит.

Образцовый советский город

Есть какая-то мрачная закономерность в том, что первая в современной советской истории вспышка массового насилия произошла именно в Сумгаите. Это был образцовый советский город, который проектировался и строился как воплощение мечты о современном интернациональном сообществе трудящихся. В реальности же Сумгаит породил целый класс неустроенного и недовольного люмпен-пролетариата.

Отрезок каспийского побережья к северу от Баку, где ныне стоит Сумгаит, пустовал вплоть до второй мировой войны. Именно здесь в конце 1940-х и начал расти новый город. Первыми его жителями были самые низы советского общества – зэки – политические заключенные, выпущенные из сталинских лагерей; азербайджанцы, покинувшие Армению, куда стали в массовом порядке возвращаться армяне-репатрианты; а также обнищавшие армянские рабочие из Карабаха. К 1960 году население нового города выросло до 65 тысяч человек.

К восьмидесятым годам 20-го века мечта об интернациональном сообществе трудящихся обратилась в кошмар. Население стремительно росло, составив четверть миллиона человек, и в городе стала остро ощущаться нехватка жилья. Рабочие ютились в перенаселенных общежитиях. Городские химические предприятия были среди первых в Советском Союзе по уровню загрязнения окружающей среды. Детская смертность была столь высока, что в Сумгаите возникло даже специальное детское кладбище. Средний возраст горожан составлял двадцать пять лет, причем каждый пятый житель Сумгаита имел судимость. В период между 1981 и 1988 годами в Сумгаит вернулось более двух тысяч вышедших на свободу заключенных (5).

В 1963 году, во времена правления Никиты Хрущева, в Сумгаите вспыхнули серьезные беспорядки. 7 ноября 1963 года, в годовщину Октябрьской революции, толпа рабочих трубопрокатного завода вдруг отделилась от колонны праздничной демонстрации на центральной площади города. Рабочие ворвались на трибуну, где находились местные партийные руководители, и сорвали портрет Хрущева с фасада Дворца культуры. Милиция пустила в ход дубинки, чтобы разогнать смутьянов, однако беспорядки продолжались еще несколько часов. Судя по одной из версий тех событий, в основе мятежа были экономические требования: рабочие протестовали против перебоев со снабжением города хлебом и роста цен.