— И вот однажды Всевышний приступил к раскрытию того, что им было предначертано для меня. Помню, я встала рано утром: до мессы нужно было сделать кое-какие дела. Управилась со всем так быстро, что еще оставалось время, и после завтрака я решила прополоть клумбы под окном сестры Мари. Я разбила там небольшой цветник, зная, как сестра Мари любит цветы, однако за делами на ферме малость забыла про него. Одуванчики очень хороши в салате, но совсем не красят бордюры цветников. Помню, день выдался жаркий и окна кабинета сестры Мари были открыты, так что я слышала все, что там говорилось. Уверяю вас, я вовсе не любительница подслушивать. На самом деле, как только я услышала голоса, хотела дать знать о себе и удалиться, но первые слова заставили меня похолодеть, и я застыла на месте, поверьте мне, будто в трансе.
Теперь-то я точно знаю, что сам Господь того пожелал, но тогда я об этом не подозревала. Обращаясь к сестре Мари, мэр Сан-Себастьяна говорил: «Таким образом, сестра Мари, боюсь, что, если вы не сможете пристроить к. приюту новый флигель, придется вам куда-то отправить часть детей». Можете себе представить, какой ужас меня охватил! Расстаться с детьми, большинство которых прожили у нас не один год, которые привыкли воспринимать приют как родной дом, а нас как родителей, было просто немыслимо. Сестра Мари, естественно, ответила мэру, что о строительстве нового флигеля не может быть и речи, мы и так еле сводим концы с концами. Мэр был добрый, порядочный человек, он сказал, что все понимает и знает, что дети не страдают, хотя им и приходится спать по шесть человек в одной комнате. Однако местный совет постановил, что это негигиенично и недопустимо. Уходя, предупредил сестру Мари, что будет ждать ее ответа три недели, до следующего заседания совета. Можете себе представить мое отчаяние! Я знала, что сестра Мари ничего не сможет сделать и что нам придется расстаться с частью детей. Боюсь, я оказалась так слаба, что горько расплакалась. А когда пришла в себя, подумала, что Господь не допустит такого несчастья, и обратилась к нему с молитвой за указанием. И тогда произошло первое чудо.
Служанка поставила на стол перед сестрой Клер миску с красной лесной земляникой и кувшинчик со сливками.
— О, лесная земляника! — радостно воскликнула сестра Клер по-французски, потом снова перешла на английский: — Я ходила с детьми в лес у Сан-Себастьяна, мы там собирали ягоды и приносили в приют. Боюсь, они больше съедали, чем собирали, но им это так нравилось.
— Так в чем же состояло первое чудо? — спросил я, строго следя за тем, чтобы она не отвлекалась от главной нити повествования.
- А, ну да, в том, что Мишель потерял работу. Мишель рос в приюте задолго до того, как я попала в Сан-Себастьян. Сестра Мари устроила его на работу в пекарне в Монте-Карло, но старик пекарь заболел и вынужден был закрыть свое заведение. И Мишель вернулся в приют в тот самый день, когда мэр принес сестре Мари дурные новости. Она пригласила меня к себе в кабинет, я думала, что она хочет рассказать мне как раз об этом, и собиралась признаться, что все слышала. Однако сестра Мари ни словом не коснулась этого вопроса, и я поняла, что она не хочет делиться с нами этим бременем, надеется сама найти какой-то выход. А меня пригласила, чтобы поговорить о Мишеле. Сказала, что пока она будет пытаться найти ему другую работу, может быть, для него найдется дело на ферме; сестра Мари знала, что есть вещи, с которыми я физически не могу справиться. Я обрадовалась, потому что крыша коровника нуждалась в починке и... да мало ли еще какие дела нашлись бы для Мишеля с его сильными искусными руками. Так он начал работать вместе со мной, и вместе нам удалось много чего сделать. И вот однажды я говорю Мишелю, что у Господа припасена для меня задача и я жду знака свыше. Любой другой человек, наверно, посчитал бы эти слова самонадеянными, но Мишель сразу понял меня. Он даже проявил такое сочувствие, что я не выдержала и поделилась ужасной новостью про угрозу нашему приюту, которая не давала мне покоя. Он был потрясен не меньше меня, но сколько мы ни обсуждали этот вопрос, не видели никакого способа решить проблему. И тут произошло второе чудо. Сестра Мари пригласила меня в свой кабинет и рассказала, что мисс Бут-Уичерли скончалась, завещав нам всю свою мебель и платья. Попросила меня отправиться вместе с Мишелем в Монте-Карло, упаковать платья и договориться об их доставке в приют, а мебель продать. Я-то еще никогда не бывала в Монте-Карло, зато Мишель знал все ходы и выходы. Мы поехали туда на автобусе, и там я совершенно растерялась, понимаете, так давно не бывала ни в каком городе, что просто опешила от всего этого шума и суеты. Все время, пока мы там находились, у меня был словно туман в голове.
Сестра Клер остановилась, пригубила лимонад. - Боюсь, я слишком много говорю,— виновато произнесла она.— Надеюсь, вам не слишком скучно меня слушать.
Хор голосов заверил ее, что совсем не скучно.
— Так вот,— продолжала она.— Должна сознаться, когда мы пришли в квартиру мисс Бут-Уичерли, я была несколько удивлена и разочарована, ведь Мишель был так уверен, что мы найдем что-нибудь драгоценное, что поможет нам спасти приют. Мебель, сразу видно, была слишком изъедена червями, много за нее не выручишь, что же до платьев, они хоть и отлично сохранились, были слишком старомодными, их вообще никто не возьмет. Но сколько же их там было... И такая чудесная материя...
В жизни не видела, чтобы у одного человека было столько одежды.
— Я знаю,— отозвался я.— Однажды мисс Бут-Уичерли устроила для меня показ мод. Это длилось три часа, и под конец она достала платье, в котором была на балу, где присутствовал король Эдуард Седьмой, синее с желтым шелковое платье и синий с золотом бархатный плащ. Потрясающе красивое сочетание; думаю, в молодости она была восхитительна. Не удивительно, что Эдуард ущипнул ее за попку.
— Джерри! — всколыхнулась Мелани, но сестра Клер только рассмеялась.
— Я рада, что вы видели тот плащ и помните его,— сказала она.— Потому что с этого-то плаща все, собственно, и началось.
— Каким образом? — удивился я, вспоминая, как мисс Бут-Уичерли, накинув плащ на плечи, исполнила передо мной несколько пируэтов, так что золотое шитье разбегалось струями по волнам синего бархата.
— Сами понимаете, нам ведь нужно было разобрать и осмотреть весь гардероб,— продолжила сестра Клер.— Каждая вещь была аккуратно обернута в папиросную бумагу с камфарой, но все равно я должна была убедиться в их сохранности. И пришлось же нам потрудиться, распаковывая и снова упаковывая все эти платья, а в то же время интересно — как будто мы распаковывали радугу. Так вот, на самом дне одного чемодана мы нашли большую картонную коробку, а в ней то самое платье с плащом, про которое вы говорили. Коробка эта была так велика, что занимала всю площадь чемоданного дна. Мишель снял с нее крышку и вытащил платье. Помните, вокруг ворота и рукавов были пришиты мелкие белые бусины, напоминающие жемчуг? Подняв платье вверх, Мишель сказал — хорошо бы это в самом деле был жемчуг: мы могли бы его продать и не пришлось бы больше опасаться за судьбу приюта. Я ответила, что не сомневаюсь — если Богу угодно, чтобы мы нашли деньги для приюта, он укажет нам способ. Мишель в эту минуту доставал из коробки плащ, помните — синий с золотом, такой красивый, точно летнее небо и лютики? Он зацепился углом за край коробки, и Мишель приподнял ее, а под коробкой лежала упавшая туда в незапамятные времена сумочка. Маленькая сумочка из того же материала, что плащ, с золоченой застежкой и короткой золоченой цепочкой. Я сразу подумала про Лину — так звали одну девочку в приюте, которая очень любила красивые вещи. Вот был бы для нее чудесный подарок, сказала я себе и тут же сообразила, что другие дети станут ей завидовать. Сами понимаете, какой с них спрос, с детишек. Как бы то ни было, я подняла сумочку и сразу почувствовала — что-то не так...
Сестра Клер остановилась и пригубила лимонад. Стояла та самая знаменитая тишина, про которую говорят, что можно было бы услышать, как муха пролетит. Жан стряхнул в пепельницу пепел со своей сигары так осторожно, словно боялся вызвать лавину.