С крыши соседнего дома в комнату заглядывала полная луна, тень оконного переплета легла на диван, Иона Овсеич оказался между черными полосами, как в большой раме, по-детски крепко зажмурился, чтобы стало совсем темно, но от большого напряжения перед глазами поплыли разноцветные кольца, тогда он повернулся на левый бок, постарался расслабиться и вскоре заснул.

После кончины Полины Исаевны это была первая ночь, когда он проспал с вечера до самого утра. Во сне, через небольшие интервалы, появлялись красные столбцы, каждый с двумя кружочками у основания, в которых Иона Овсеич сразу узнавал свои диаграммы, потом приходила какая-то женщина или девушка, по фигуре трудно было определить возраст, с двусмысленной ухмылкой смотрела на красные столбцы. Иона Овсеич хотел схватить ее за руку, но она сильно прижимала локти к груди и ловко ускользала. Несмотря на неудачи, Иона Овсеич во всем теле чувствовал приятную истому, словно погружался в мягкий теплый грунт, а затем медленно, плавно, иногда вздрагивая от внезапного толчка, высвобождался и парил над бахчами, где повсюду, парами, лежали дыни, большие, сочные, с золотистой кожурой.

Утром Иона Овсеич проснулся с приятным ощущением во рту, как будто всю ночь напролет ел что-то вкусное. Тем не менее через четверть часа разыгрался волчий аппетит, но в буфете не оказалось ни крошки. Иона Овсеич захлопнул дверцы и с невольной досадой подумал про Орлову: когда не надо, она тут как тут, а когда надо — ее, конечно, нет.

Однако буквально через минуту раздался звонок: пришла Орлова. По дороге она встретила Дину Варгафтик, та сильно удивилась, что в такую рань Ляля идет к Дегтярю, хотя могла бы уже идти от него, но Ляля ответила, пусть Дина думает, как ей нравится, а она идет к товарищу Дегтярю, чтобы узнать, в котором часу он выступает сегодня на активе пропагандистов.

— Орлова, — перебил Иона Овсеич, — меня не интересуют эти сплетни. А насчет лекции ты могла позвонить мне на фабрику.

От неожиданности Ляля немного растерялась, потом подошла к товарищу Дегтярю вплотную, подняла перед собою руки вперед ладонями, как будто хотела погладить, но не решалась, и очень тихо, шепотом, сказала:

— Не сердитесь на меня, я не виновата. А вы сегодня такой посвежевший, прямо совсем молодой.

— Не молодой, — засмеялся вдруг Иона Овсеич, — а просто голодный, как волк.

— Ах, господи, — схватилась за голову Ляля, — а я, дура такая, ничего не принесла!

Ляля хотела сбегать домой, но хозяин решительно остановил ее и сказал, что одно дело, когда она случайно заходит к нему с гостинцем, а другое — когда это получается уже специально. Чтобы пресечь дальнейшие разговоры, он тут же попрощался, напомнил, что актив начинается ровно в семь часов, и проводил Лялю до дверей.

Утро выдалось солнечное. Иона Овсеич шел пешком, не торопясь, глубоко вдыхал в себя весенний воздух и чувствовал небывалую легкость на душе, будто взмахом какой-то волшебной палочки с него сняли все заботы и тревоги, в том числе про его собственный дом, где столько лет была прикована к постели Полина Исаевна. В юные годы, еще до революции, Иона Овсеич полюбил стихи Генриха Гейне, знаменитого немецкого поэта. У поэта, который остаток своей жизни тяжело болел, было одно стихотворение про матрацную могилу или матрацную тюрьму. Иона Овсеич сейчас уже не мог точно вспомнить, но что поражало в стихотворении — это мужество и неистребимая вера в жизнь. Разбитый параличом, поэт, по-прежнему, хотел любить и ненавидеть до последнего вздоха и доказал миру всем своим творчеством.

Недалеко от фабрики Ионе Овсеичу пришла на память строчка из какого-то стихотворения поэта: «Бежим! Ты будешь мне женой!» Он пытался вспомнить следующие строчки, которые были про любовь, про отчий дом, но ничего не получалось, сколько ни старался: содержание помнилось, а дословный текст как будто в воду канул.

Возле проходной весело толпилась молодежь, поневоле пришлось замедлить шаг, парни и девушки расступились, чтобы дать начальству дорогу, но Иона Овсеич сам отказался и стал в общую очередь. С разных сторон послышались одобрительные голоса, Иона Овсеич в ответ помахал рукой одному, другому, затем, поравнявшись с хорошенькой и на вид совсем еще молоденькой девушкой, нарочито грозно нахмурил брови, бросил пронзительный взгляд и неожиданно заговорил стихами:

Сначала девушка смутилась, сильно покраснела, потом состроила рожицу и захихикала, как глупенькая восьмиклассница.

— Сколько тебе лет? — полюбопытствовал товарищ Дегтярь.

— Для вас я уже старая! — резко ответила девушка, все вокруг дружно засмеялись, она подняла голову, смотрела на Иону Овсеича уже безо всякого стеснения и мало была похожа на глупенькую восьмиклассницу.

— Ты бойкая на язычок, — похвалил Иона Овсеич, — но интересно знать, как у тебя работа спорится.

— Не волнуйтесь, — тут же нашлась девушка, — вам за меня не придется дорабатывать.

Вокруг опять дружно засмеялись, хотя теперь уже ничего смешного в словах девушки не было. Иона Овсеич машинально приостановился, чтобы расспросить, в каком цехе этот острый язычок работает, но те, что были далеко позади, сильно нажали, пришлось посторониться, и девушка пропала из виду.

На душе остался еле заметный осадок, как после разговора по телефону, когда не успел договорить последние два-три слова, а дежурная поспешила разъединить. Мелькнула мысль, что следовало бы пройтись по цехам и разыскать, но тут уже получалось, как говорят в народе, овчинка выделки не стоит, тем более сегодня было по самое горло других забот, поважнее и поэкстреннее.

На обеденный перерыв товарищ Дегтярь пригласил к себе цеховое начальство, профсоюзный и комсомольский актив, чтобы поговорить насчет нового почина работниц Люблинского литейно-механического завода Жандаровой и Агафоновой — инициаторов за отличное выполнение каждой производственной операции. Пока не начали разговора, несколько человек успели развернуть газеты, в которых принесли из дому бутерброды, для аппетита хвостик селедки с луком или соленый огурчик, и старались откусить кусок побольше, торопливо разжевывая и глотая, чтобы из-за них не пришлось задерживать остальных. Товарищ Дегтярь укоризненно покачал головой, сказал, что трапезу можно было отложить, и убедительно просил ускорить, поскольку обеденный перерыв у нас полчаса, а урывать рабочее время от смены не будем.

В общем, успели уложиться, захватили после звонка каких-нибудь пятнадцать-двадцать минут. Иона Овсеич взял ответственность на себя, но главное было то, что время потратили не напрасно, и люди сами это чувствовали. По ходу беседы выяснилось, что не все товарищи отчетливо понимают, как толковать понятие «каждая производственная операция», товарищ Дегтярь просил высказаться по этому поводу наших уважаемых специалистов, механиков и технологов, а когда те высказались, со всей ясностью вскрылось: новые начинания требуют более фундаментальной подготовки всех производственников как в области технологии, так и в области экономики. В связи с этим поступило предложение организовать специальную школу или семинар, название не играет здесь решающей роли, для рабочих, а задача фабкома и комитета комсомола — добиться стопроцентного охвата.

Подводя итог этого короткого, между двумя обеденными звонками, разговора, товарищ Дегтярь просил всех присутствующих обратить особое внимание на тот знаменательный факт, что инициатива, которая родилась здесь на глазах у всех, — типичный образец инициативы снизу, ибо, идя сюда, никто не думал, не гадал, как именно обернется дело.

Вечером, на активе пропагандистов Сталинского района, Иона Овсеич привел, как иллюстрацию к закону перехода количества в качество, два примера из одного только сегодняшнего дня нашей жизни: спозаранку к нему забежала ударница с табачной фабрики Идалия Орлова, чтобы обсудить почин своей бригады, а спустя несколько часов выступил с новой инициативой коллектив обувщиков.