— Отпусти! — дернулся Ада и неожиданно расплакался, как маленький мальчик. — Я его убью сейчас!

— Дорогой хичник! — Зиновий сделал страшные глаза. — Скушайте раньше меня: я не могу видеть, как льется чужая кровь.

На секунду воцарилась тишина, первый нарушил Ефим Граник.

— Артист! Зиновию надо было учиться на артиста, а он учится на инженера.

Потом зашумели остальные, Ада стоял жалкий, с опущенной головой, Иона Овсеич осмотрелся вокруг, мадам Малая объявила, что работа на воскреснике закончена — можно идти по домам.

— Да, — подтвердил Иона Овсеич, — вы хорошо сегодня потрудились, товарищи, и заслужили законное право на отдых.

Ефим притворился, что не понимает:

— Какой отдых? У меня лично завтра понедельник.

Поздно вечером Аня зашла к Дегтярям узнать, как здоровье Полины Исаевны: она теперь работает в больнице на полторы смены, и даже некогда проведать больную соседку, которая в свое время сделала ее человеком и дала профессию. Чем бы она сегодня была без профессии? Нуль без палочки, как многие другие женщины: сидят дома и варят своим мужьям суп.

Полина Исаевна чувствовала себя неважно: слабость такая — дай бог нашим врагам. В прежние годы она жаловалась на своего Дегтяря, что он уделяет ей мало внимания, а теперь она может прямо при нем сказать: золотой человек, золотой муж, если он столько терпит ее.

— Полина, — насупился Иона Овсеич, — я прошу прекратить неуместные разговоры.

— Товарищ Дегтярь, — вежливо обратилась гостья, — я позволю себе вмешаться: если жена хочет поблагодарить своего мужа, кто может отнять у нее право? По-моему, это приятнее, чем ссориться. Мы с Иосифом тоже иногда гаркались, но теперь я себе дала слово, что больше никогда не повторится.

— Уважаемая, — перебил Иона Овсеич, — я бы просил не делать меня собеседником, когда вам хочется поговорить про своего мужа.

Аня опустила глаза, вздрогнули губы, могло показаться, что вот-вот она заплачет, но на самом деле это было обманчивое впечатление — из-за старого ранения в челюсть.

— Кроме того, — продолжал Иона Овсеич, — я отлично понимаю цель вашего визита: вы пришли убедить меня, что ваш Адя — еще совсем маленький мальчик, дурачок, который сам не дает себе отчета, что говорит. Или, может быть, я ошибаюсь?

— Да, — совсем не к месту вдруг обрадовалась Аня, — да, товарищ начальник, вы ошибаетесь: если Адя узнает, что я здесь, у вас в доме, он не захочет больше меня знать! Он возьмет ящик с дустом и обсыпет всю мою квартиру! Этот мальчик слишком много потерял, он уже не боится терять!

— Уходите! — Иона Овсеич встал и показал пальцем на двери. — Уходите отсюда, пока вам дается такая возможность.

— Боже мой, — заломила руки Полина Исаевна, — что здесь делается! Иона, Аня, я прошу вас: не надо! Не надо!

— Нет, — грубо ответила Аня, — надо! Это вы ему скажите спасибо за все, это он вас довел до такого состояния!

— Дура, — закричал Иона Овсеич, — дура набитая! У женщины туберкулез, уже пятнадцать лет, а она меня обвиняет!

Ночью у Ионы Овсеича схватило сердце: обычно он чувствовал заранее — боль под лопаткой, в локте, в мизинце, — а в этот раз полная неожиданность. До самого утра он глотал валидол, клал на грудь горчичники, Полина Исаевна клялась своим здоровьем и своей жизнью, что он полежит хотя бы день, хотя бы полдня, а Иона Овсеич, как только по радио объявили семь часов, закипятил себе чай, выпил стакан без заварки, танин сильно возбуждает нервную систему, съел один кусочек хлеба с колбасой, другой завернул в газету и вышел.

Придя на фабрику, он тут же позвонил жене, предупредил, что весь день будет в бегах по цехам и телефонировать ему в партбюро не имеет никакого смысла.

Вечером Иона Овсеич вернулся домой совсем разбитый, под глазами огромные синие мешки, жилы на лбу надулись, как будто перетянули жгутом.

— Самоубийца, — сказала Полина Исаевна, — я не хочу иметь на своей совести смерть мужа. Я напишу в райком, пусть назначат медкомиссию и силой положат тебя в больницу.

— Полина, — с трудом улыбнулся Иона Овсеич, — силой могут положить только в сумасшедший дом.

В десять — начале одиннадцатого, никто уже не мог ждать гостей, постучал Адя Лапидис.

— Товарищ Дегтярь, — сказал Адя, — я прошу вас выйти на минуту: мне надо с вами поговорить.

— Тебе надо поговорить? — Иона Овсеич машинально отступил назад, ближе к свету. — Говори здесь: мне незачем выходить.

Адя на секунду задумался, сделал шаг к столу, опустил голову, как бычок, и тихо сказал:

— Сегодня меня вызвал декан и предупредил: если сигнал, который они получили, подтвердится, я буду исключен из консерватории.

— Интересно! — Иона Овсеич прищурил правый глаз. — А почему, собственно, ты обращаешься ко мне? Декан назвал мое имя? Или ты ждешь от меня поддержки?

— Нет, — Адя положил руки на спинку стула, длинные худые пальцы сильно дрожали, — я не жду от вас поддержки. Я хочу чтобы вы сказали ему правду.

— Адя, — возмутилась Полина Исаевна, — ты не отдаешь себе отчета, что говоришь!

— Я хочу, — с трудом, как будто не хватало воздуха, повторил Адя, — я хочу, чтобы вы сказали ему правду.

— Спокойно, — сказал Иона Овсеич, — спокойно. Среди ночи ты пришел ко мне домой, я не знаю, что ты прячешь в кармане, и в присутствии моей жены, с которой мы прожили тридцать лет, угрожаешь мне? Вон, сукин сын, вон отсюда!

Иона Овсеич схватил табурет, поднял высоко над головой, Адя машинально присел и ударился подбородком о спинку стула, изо рта от уголков потекли две струйки крови.

Полина Исаевна закрыла ладонями лицо, потом вскочила, окунула полотенце в ведро и хотела приложить Аде ко рту, но он вытер рукой, вся наружная сторона была в крови, посмотрел на Иону Овсеича такими глазами, что сделалось жутко, и вышел.

— Боже мой, — Полина Исаевна бегала вокруг стола, прижимая пальцы к вискам, — что теперь будет, что теперь будет!

— Ничего не будет. Перестань паниковать, — приказал Иона Овсеич.

— Он выбил себе все зубы и скажет, что оборонялся от Дегтяря! — не могла успокоиться Полина Исаевна. — И меня потребуют в свидетели. Аня Котляр делает нам уколы, а ее Адя уходит от нас весь в крови. Что будет!

— Перестань паниковать! — повторил Иона Овсеич. — Всю жизнь я с тобой нянчусь, всю жизнь я имею дело с больницами и докторами, потому что моя жена хворает на легкие, на сердце, на голову, на черт знает что! А все от расхлябанности и распущенности, вместо того, чтобы держать себя в руках!

Полина Исаевна присела на кровать, закрыла глаза, из-под век текли слезы. Иона Овсеич присел рядом, погладил по спине и сказал, что чересчур погорячился, у каждого бывает, тем более, он уже давно не парубок и не те силы. А насчет Лапидиса нет оснований беспокоиться: Адя не такой человек, чтобы переворачивать вверх ногами и врать в свою пользу. Можно ручаться, даже сама Аня об этом не будет знать.

Иона Овсеич оказался абсолютно прав. Больше того, буквально через день-два Адя, по собственной глупости, дал дополнительные материалы против себя: в комитете комсомола и деканате узнали, что он ведет среди студентов разговоры в защиту профессора Рабиновича, которого на собраниях и в газете «Большевистское знамя» критиковали за космополитизм, и теперь, по требованию профессоров и преподавателей, сняли с работы.

Во двор приходил парень из консерватории и сообщил Ане Котляр, что Адя висит на волоске, уже готов приказ, осталось только подписать, исключить его на год и послать на какую-нибудь тяжелую физическую работу, но декан предлагает исключить условно, тоже на год, так как Лапидис — круглый сирота, в годы войны работал на военном заводе токарем. Но насчет военного завода никакой справки нет, Аде говорят, чтобы выслали подтверждение, а он отвечает, что никуда писать не будет: не верят — не надо.

Аня побежала немедленно к мадам Малой, та — к Дегтярю, передала всю историю и развела руками:

— Ну, как тебе нравится этот идиот!