На следующий день Зиновий не смог прилететь, потому что в Москве была нелетная погода и рейс перенесли на завтра. За это время слухи, которые Оля принесла с Привоза, повторили Тося Хомицкая и Дина Варгаф-тик, но уже не с Привоза, а с Нового базара и Староконного рынка, причем с дополнениями насчет добавочного повышения цен, которое уже делают и будут делать дальше на разные продукты и промтовары, которые с этой целью придержали на складах и базах, а потом пустят опять в продажу, но уже по более высокому сорту и с другим артикулом.

Клава Ивановна поставила в известность Андрея Петровича и потребовала, чтобы срочно провели дворовое собрание, на котором жильцы и соседи сами смогут прямо сказать, что их волнует, и вправе потребовать, чтобы им дали исчерпывающий ответ.

Зиновий привез из Москвы неожиданную новость: оказалось, он лично был в Парке культуры и отдыха имени Горького в тот день, когда Хрущев и другие члены правительства прибыли, чтобы осмотреть обломки американского самолета-разведчика. Бирюк сказал, это не просто удачный выстрел, а прямое попадание в яблочко: Зиновий, как очевидец и, фактически, участник события, поскольку лично имел возможность видеть и слышать не только товарища Хрущева, а и главнокомандующего войсками противовоздушной обороны маршала Бирюзова, сможет ответить на любой вопрос, связанный с этим событием, которое по своему международному значению выходит далеко за пределы нашей страны.

Мадам Малая и Оля Чеперуха в эти дни сделались, как две родные сестры, старшая и младшая, про свой недавний конфликт обе вспоминали, как будто все привиделось в дурном сне, а настоящая действительность — это Зиновий, которого Хрущев хотя лично не приглашал в Кремль, но стояли чуть не рядом, бок о бок, в Парке имени Горького, главном парке культуры и отдыха в Москве, где в это время, в виде груды обломков, был выставлен американский самолет-шпион.

На собрание пришли не только соседи, но и жильцы из других домов, для многих не хватило места в пионерской комнате, сантехник Степан Хомицкий отомкнул верхние и нижние шпингалеты, чтобы можно было распахнуть двери настежь, и гости, оставшиеся снаружи, получили возможность услышать почти каждое слово, которое произносили в помещении.

Хотя все слушали с интересом общий отчет о выставке в Парке имени Горького и основные технические сведения о самолете-разведчике У-2, который в павильоне представлен был своими останками, было совершенно очевидно, что главное, ради чего люди пришли, целиком относилось к тому, что Зиновий Чеперуха узнал на выставке из уст самого Хрущева.

Зиновий сказал, из уст Никиты Сергеевича он узнал то, что смогли узнать все советские люди по сообщениям нашей печати об ответах, которые дал глава правительства иностранным корреспондентам на поставленные вопросы. Американский президент Эйзенхауэр в этих ответах не фигурировал, но, добавил Зиновий, у него лично сложилось впечатление, что это был своего рода дипломатический и тактический маневр товарища Хрущева, дававший американскому президенту возможность отмежеваться от провалившейся акции своих генералов и своей разведки, которые допустили сразу два грубых просчета: во-первых, переоценили свои собственные возможности, во-вторых, недооценили достижения наших конструкторов и ракетчиков.

Люди ответили на слова Зиновия громкими аплодисментами, причем аплодировали и те, что находились в помещении, и те, что оставались снаружи, во дворе. Андрей Петрович объявил, что со своей стороны готов полностью присоединиться к инженеру Чеперухе, у которого имеется одно важное преимущество перед всеми присутствующими: он стоял почти рядом с Никитой Сергеевичем и мог прочитать на его лице то, что, по дипломатическим причинам, на этой летучей пресс-конференции в парке было нецелесообразно и неуместно облекать в слова.

Зиновий, получив поддержку, заявил, что в ближайшие дни, можно полагать, последуют дополнительные разъяснения и комментарии как с нашей стороны, так и со стороны американцев.

По поводу деноминации, то есть изменения масштаба цен и ввода в обращение нового рубля, разговора, по словам Зиновия, не поднимали. Воротившись в Одессу, он услышал, что среди его земляков есть люди, которые находят связь между постановлением Верховного Совета о деноминации и историей с самолетом-шпионом У-2, вызвавшей, говоря языком физики, некоторые изменения в напряженности поля, в данном случае ценностного поля в нашей госторговле и на колхозном рынке.

— Дорогие соседи, дорогие гости, — обратился Зиновий Чеперуха. — Открою вам по секрету, что во время предыдущей командировки в Москву, три месяца тому назад, знакомые товарищи, специалисты финансового профиля, рассказывали, что заняты подготовкой материалов по деноминации рубля к предстоящей сессии Верховного Совета СССР. Подробности вы сегодня знаете не хуже меня, точнее, — засмеялся Зиновий, — лучше, потому что полную информацию получаете прямо с Привоза, Нового базара и Староконного рынка. А я могу узнать уже только от соседей и своей родной мамы, но, поскольку государственная тайна, не будем никого называть по имени.

Клава Ивановна поднялась, пожала Зиновию руку и сказала, что по намеченной повестке дня соседи и гости из других дворов получили ясную картину и, кроме того, пример здоровой самокритики, который заслуживает того, чтобы дополнительно наградить докладчика аплодисментами.

Как можно было ожидать, дополнительные аплодисменты были вдвое-втрое продолжительнее и громче, только бабушка Оля заявила вслух претензию докладчику, который наряду с ней обязан был назвать Дину Варгафтик и Тосю Хомицкую, потому что все принесли с базаров одинаковую новость, а не выдумывали из своей головы.

Катерина, когда вернулись домой, сказала Зиновию, что в свое время у Дегтяря не получилось сделать из него агитатора и пропагандиста, а нынче у самого взыграло ретивое, так все расписал.

— Катерина Антиповна, думай, что говоришь! — с ходу накинулся Зиновий. — Ты, если б видела Хрущева в парке, как видел я, когда, размахивая кулаками, футболил ответы иностранным корреспондентам, почуяла б своими ноздрями, что в воздухе пахнет порохом, а не какими-то копеечными подвижками цен на мясо и брынзу!

— Так и надо было сказать людям, — ответила Катерина, — а не самому потешаться и других потешать.

— Адька Лапидис, Тукаева, знаешь, где сейчас землю носом роет! Думаешь, для других места рядом не найдется? Найдется. А с Западом, с Америкой, хоть собираются на четырехстороннюю встречу в Париж, общую кашу на всех сварить, увидишь, не сварят, а заварят. Эйзенхауэр знал о полетах самолетов-разведчиков, сам заявлял, что будут продолжать, США должны заботиться о своей безопасности.

Несколько дней спустя слова Зиновия полностью подтвердились. В Париж четверка хоть съехалась на встречу в верхах, как договорились, но тут же ни с чем и разъехались. Хрущев требовал, чтоб американцы извинились за свои шпионские полеты, а те и слышать не хотели.

Маргарита Израилевна говорила Малой, ужасно досадно, тем более что генерал де Голль, президент Франции, которого Хрущев лично очень уважает, пытался помирить русских и американцев, но ничего не получилось.

— Ах, Боже мой, Боже мой, — повторяла Маргарита Израилевна, — как обидно, как обидно: у французов всегда были очень хорошие чувства к русским, открывался такой практический шанс в Париже, а получился пшик. Мадам Малая, ужасно обидно.

Жанна Андреевна, которая, как француженка по национальности, в публичной библиотеке имела доступ к французским газетам и журналам прогрессивного направления, говорила Марине Бирюк, что во Франции из-за этого провала встречи в верхах прямо траур. Де Голль откровенно говорил Хрущеву, что понимает его, но все-таки считал, что не следует доводить дело до крайности, потому что в государственных делах от крайностей чаще бывает вред, чем польза. Но Хрущев стоял на своем, и вот результат. Точнее, — состроила гримасу Жанна Андреевна, — никакого результата.

Марина еще до разговора с Жанной сама спрашивала своего Бирюка: