Это Корникс подкараулил его в коридоре и врезал пару раз по физиономии уроженца Халкедона. А занятые арестованным и своим раненым товарищем солдаты не обратили внимания на жалобы доносчика и не стали мстить за нанесенную ему обиду.

— Позволь сказать, почтеннейшая госпожа, — заблеял грек. — Мы все сделали, как ты приказала, но тот человек успел скрыться. А все потому, что он, — Никомед указал на Сабина, — помог ему. И он сам, и его слуга — изменники...

— Помолчи, — оборвала его Ливия и посмотрела на арестованного, чуть прищурив глаза. — Кто ты?

Тот открыл рот, чтобы ответить, но его опередили.

— Гай Валерий Сабин, — произнес скрипучий голос цезаря. — Трибун, насколько я помню, Первого Италийского легиона. Правильно?

— Да, принцепс, — кивнул Сабин.

— Ага, — протянула Ливия. — В таком случае, и я тебя знаю. Заочно, правда. Ну, сегодня познакомимся.

Интонации, сквозившие в ее голосе, не предвещали трибуну ничего хорошего.

— Подождите за дверью, — приказала императрица солдатам. — И ты тоже.

Это относилось к Никомеду.

Все подчинились, и в помещении остались лишь Тиберий, Ливия, Фрасилл и Гай Валерий Сабин.

Некоторое время все молчали, поглядывая друг на друга. Первым заговорил Тиберий.

— Как поживаешь, трибун? — спросил он и, не дожидаясь ответа, повернулся к Ливии. — Так какое же страшное преступление он совершил, что понадобилось среди ночи арестовывать его и приводить прямо сюда, ко мне?

— Достаточно страшное, — невозмутимо сказала Ливия. — Этот человек час назад принимал в своем доме государственного преступника Агриппу Постума. Вернее, того негодяя, который выдает себя за Постума. К сожалению, тому удалось скрыться, как ты слышал. Но трибун ответит за соучастие и сношения с изменником.

— Вот как? — протянул Тиберий. — А что скажет сам Гай Валерий Сабин?

Тот пожал плечами.

— В чем конкретно меня обвиняют? — спросил он.

Тиберий старался не смотреть на него, он чувствовал легкое смущение. Ведь он обещал этому молодому человеку, что выполнит волю Августа, а сам... Но сейчас уже поздно что-либо менять, цезарь есть цезарь, ему многое позволено.

— Тебя обвиняют, — торжественно сказала Ливия, — в сношении с государственным преступником. Ты знал, кто такой тот человек, который приходил к тебе?

Сабин вздохнул. Пока его вели во дворец, он напряженно раздумывал, как себя вести. То ли все отрицать, то ли покаяться, то ли... Но сейчас, в этот момент, ему вдруг все так опротивело, что пропало всякое желание крутить и оправдываться. Пусть будет, как захотят боги. Верти, Фортуна, свое колесо.

— Я жду ответа! — резко прикрикнула императрица, пронзая его ненавидящим взглядом.

— Знал, — твердо ответил трибун, смело встречая ее взгляд. — Этого человека зовут Марк Агриппа Постум. Он — законный наследник Божественного Августа.

И Ливия, и Тиберий оторопели от такой дерзости. Даже невозмутимый Фрасилл удивленно приподнял брови и на миг забыл о своем ожерелье.

— Ты думаешь, что говоришь? — прошипела старуха. — За эти слова тебя можно сразу отправить на Гемонию[6]. Ты идешь против закона об оскорблении величия римского народа!

— Нет, — дерзко ответил Сабин. — Может быть, я оскорбляю твое величие, достойная Ливия, но ты — еще не римский народ.

Тиберий с силой ударил кулаком по поручню кресла и свел свои тяжелые брови над переносицей.

— Что ты себе позволяешь, трибун? — глухо спросил он. — Не забывай, с кем говоришь.

— Я помню, цезарь, — холодно произнес Сабин, — Но и ты должен кое-что вспомнить. Например, письмо Августа, которое я привез тебе из Пьомбино.

Тиберий свирепо засопел и опустил голову, его лицо напряглось, губы сжались.

Ливия, как наседка, защищающая цыпленка, бросилась на помощь сыну.

— Как ты смеешь в чем-то обвинять цезаря, твоего повелителя, наследника Божественного Августа, которому сенат вручил власть над страной?

Сабин прекрасно понимал, что за такие слова ждать его может только одно — смертный приговор. Будет ли он вынесен здесь, сейчас, и тайно приведен в исполнение, или обвинение подтвердит трусливый сенат — какая разница? Ясно одно — трибун Гай Валерий Сабин из Первого Италийского легиона безвозвратно погиб. Но ему почему-то было уже все безразлично. Он устал, очень устал.

Хотя, конечно, не отказался бы, если бы ему предоставили возможность напоследок отомстить им — лицемеру и трусу Тиберию и коварной беспринципной Ливии. Но как?

Нет, все, что он может сделать, — это высказать им в глаза то, что думает, и спокойно, как и подобает настоящему солдату, отправиться на эшафот.

— Я — римский гражданин, — ответил он твердо, — и имею право обвинять кого угодно, если он нарушает закон. А вы нарушили закон, нарушили волю Августа. Вы убийцы и изменники. Надеюсь, Постум и Германик сумеют объяснить это вам более убедительно, чем я. Клянусь Марсом, расплата придет, и придет скоро.

Наверное, еще никогда никто не бросал Ливии в лицо подобных слов. Императрицу чуть удар не хватил.

— Уберите его отсюда, — приказал Тиберий. — В тюрьму. Он будет отвечать перед сенатом. Я сам подготовлю обвинение и потребую самого сурового приговора.

Ливия, немного придя в себя, быстро наклонилась к уху сына и зашептала:

— Это невозможно. Не захочешь же ты выставлять это дело на суд общественного мнения. Не забывай — Постум еще не обезврежен, Германик тоже. Это может стать той искрой, которая вызовет пламя. И в этом пламени мы сгорим.

— Что ты предлагаешь? — так же тихо спросил Тиберий.

Он прекрасно понял, о чем говорила мать, но, как всегда, хотел переложить ответственность на чужие плечи, хотел, чтобы не его уста произнесли страшные слова.

— Он не может предстать перед судом, — снова зашептала Ливия. — Трибун должен умереть немедленно.

— Но это будет убийство, — слабо возразил Тиберий, напрягая остатки совести. — Мы же не в Парфии. В Риме так не поступают. Это незаконно.

— Не время сейчас рассуждать о законности, — резко ответила императрица. — Сабина, конечно, поведут в тюрьму, как положено. А вот если он попытается бежать, что тогда? Охрана обязана будет убить его, правильно?

— Да, — медленно кивнул Тиберий. — Это мысль. Но тогда мы станем заложниками тех солдат, которые выполнят твой приказ. Где гарантия, что они не проболтаются?

— О, не волнуйся, — усмехнулась Ливия. — Этим займутся мои люди, переодетые преторианцами. А за них я тебе ручаюсь. Они не подведут, можешь быть уверен.

— Ну-ну, — с сомнением покачал головой Тиберий. — Ладно, действуй, как знаешь. Но только помни — я тут ни при чем, я приказал доставить его в тюрьму. Цезарь не может быть замешан в подобном преступлении.

— В политике нет преступлений, — холодно ответила императрица, с презрением глядя на сына. — Ладно, не волнуйся. Все будет сделано четко и быстро.

Она подошла к двери, по пути бросив на Сабина злобный взгляд, и крикнула:

— Стража!

Показался центурион и двое солдат.

— Возьмите этого человека, — приказала Ливия, ткнув пальцем в Сабина, — отведите его в преторию и стерегите хорошенько. Скоро за ним придет другой наряд. Начальник предъявит вам мою печать, и вы передадите ему арестованного. Его препроводят в тюрьму, где он будет ожидать суда по обвинению в государственной измене. Действуйте!

Преторианцы отсалютовали и лязгнули мечами, выдергивая их из ножен. Сабин молча повернулся и вышел. Конвой последовал за ним, гремя подкованными сандалиями на выложенных мозаикой мраморных полах Палатинского дворца.

— Никомед, зайди, — бросила Ливия и снова направилась вглубь комнаты.

Грек торопливо вскочил внутрь, преданно кланяясь. Его глаз совсем заплыл, синяк отливал всеми цветами радуги. Шкипер подобострастно вытянул шею:

— Чего изволите, госпожа?

Тиберий поднялся на ноги.

— Пойдем, Фрасилл, — сказал он, обращаясь к астрологу. — Посидим немного в библиотеке. Я покажу тебе одну интересную книгу, которую нашел недавно.