— А документ, — нетерпеливо перебил Сабин, — ты не обыскал сенатора?

— Нет... Я ведь и не знал толком, что там должно быть. Тем более, если бы меня потом поймали с какой-то вещью сенатора, то с ходу обвинили бы в нападении и прикончили. И так пришлось откупаться от преторского патруля под Боллилами. Еще четыре монеты...

— Получишь в три раза больше, — сказал Сабин. — Молодец, что доехал. Но что теперь делать?

Он короткими шагами заходил по комнате, с яростью отшвырнув с дороги попавшийся под ноги стул. Его кулаки сжимались и разжимались, губы шептали проклятия, голова напряженно работала. Что же делать?

Наконец, он остановился и повернулся к Корниксу, который из последних сил боролся со сном, словно сова, хлопая глазами и растирая их грязным кулаком.

— Оставайся здесь, — приказал трибун. — Можешь поспать. Без меня никуда не уходи.

Он плеснул в кубок немного вина, залпом выпил, пригладил рукой волосы и выбежал из дома. Недалеко от ворот раб-порученец горестно причитал, протирая смоченной в воде с уксусом губкой спину и бока красивой, гнедой, но до предела измученной лошади, которая еле стояла на ногах.

— Никого ко мне не пускать, — бросил Сабин, торопливо проходя мимо. — Если тот человек что-то попросит — сделаешь.

Раб удрученно кивнул и снова занялся лошадью.

Сабин направился к резиденции Августа — небольшому старинному дому в центре городка. Нолы были Маленьким сонным провинциальным местечком, и у трибуна ушло лишь десять минут, чтобы добраться до нужного здания. У входа в атрий дежурили преторианцы в полном вооружении.

— Мне нужно повидать принцепса, — сказал Сабин торопливо. — Дело очень важное.

Центурион — старший караула — только пожал плечами.

— Уже два дня цезарь ни с кем не общается. Вот только недавно к нему вызвали императрицу. Проходи в дом, там спросишь.

И он браво отсалютовал трибуну. Его солдаты тоже приняли стойку «смирно».

Сабин быстро пересек атрий и направился вглубь помещения, где за небольшим перистилем с резными дорическими колоннами размещалась спальня цезаря. У дверей комнаты тоже стояли двое преторианцев и молодой трибун. Он узнал Сабина и приветственно кивнул.

— Мне нужно к цезарю, — сказал тот. — Сообщи ему, прошу, что речь идет о деле государственной важности. Это не займет много времени.

Трибун-преторианец вздохнул и покачал головой.

— Императрица распорядилась никого не пускать, кроме врачей. Она сама сейчас там. Подожди, если хочешь, а когда достойная Ливия выйдет, спросишь у нее сам.

"Надо было сначала поговорить с Сатурниным, — с сожалением подумал Сабин. — Он бы что-нибудь придумал. А так... "

Внезапно дверь спальни открылась, и из комнаты торопливо вышла Ливия. Она бросила мимолетный взгляд на Сабина и повернулась к трибуну преторианцев.

— Публий, — встревоженно сказала женщина, — цезарю стало хуже. Немедленно пошли за врачом.

Публий растерянно посмотрел за спину Сабина; тот услышал, как позади него кто-то сдвинулся с места и направился к ним. Трибун оглянулся — то был Ксенофонт, личный врач Августа.

Ливия посмотрела на него и пренебрежительно махнула рукой.

— Нет, не ты. Мой муж приказал позвать Симона.

Симон был доверенным человеком императрицы; самаритянин из Палестины, он с гордостью утверждал, что постиг все премудрости медицины и может вылечить любую болезнь. Правда, пока не было случая проверить это на практике.

Ксенофонт с сомнением покачал головой, постоял еще немного и вернулся на свое место — небольшой диванчик в углу, где он провел последние двое суток, чтобы сразу оказаться под рукой, если вдруг понадобится цезарю.

Трибун преторианцев свистнул негромко в серебряный свисток, который висел у него на груди, и в помещение торопливо вбежал старший дворецкий.

Ливия резко приказала ему позвать Симона.

— И еще, Зенон, — добавила она, — цезарь сказал, что хочет увидеть Курция Аттика и Плавтия Сильвана. Сообщите им, пусть придут немедленно.

Это были два сенатора, во всем послушные воле императрицы. Сабин нахмурился. Это не предвещало ничего хорошего.

— Далее, — энергично продолжала распоряжаться Ливия, когда дворецкий удалился. — Немедленно отправить курьера за моим сыном Тиберием. Пусть возвращается сразу же. Цезарь хочет сказать ему нечто очень важное.

Трибун Публий кивнул одному из своих солдат, и тот, отсалютовав, бегом бросился в преторию, гремя доспехами.

— И последнее, — сказала Ливия, с недовольством поглядывая на Сабина. — Вот письменный приказ цезаря.

Она протянула Публию восковые таблички, запечатанные перстнем с головой Сфинкса.

— Это надо как можно быстрее доставить в Рим. Отправь курьера немедленно. В столице он должен найти человека по имени Элий Сеян, трибуна преторианцев, и передать ему письмо. Все понятно?

Публий с легким поклоном принял таблички.

— Я могу идти? — спросил он, покосившись на последнего солдата, который еще оставался у двери.

— Да, — махнула рукой Ливия. — Поторопись. Я сама распоряжусь о смене караула.

Публий отдал честь и отправился выполнять приказ. В этот момент из-за угла показался тучный бородатый мужчина в сопровождении старшего дворецкого. Еще издали он поклонился Ливии и ускорил шаги.

— Заходи, Симон, — сказала императрица, — а ты, — она показала пальцем на раба, — позови сюда дежурный караул. Пусть стоят здесь и никого не пускают.

Сабин решился. Шансов, конечно, у него было мало, но попробовать стоило.

— Госпожа, — произнес он, стараясь говорить с должным почтением, вместе с тем, не подобострастно, — у меня есть для цезаря очень важное сообщение. Мне необходимо с ним повидаться. Это займет всего минуту.

— Ты что, оглох, трибун? — грубо перебила его Ливия. — Я же сказала — моему мужу плохо, он нуждается в помощи врача. Неужели ты думаешь, что я позволю беспокоить его в такой момент?

— Он сам приказал мне докладывать немедленно, когда что-то станет известно, — упрямо повторил Сабин. — Я повторяю свою просьбу, госпожа.

Лекарь Симон прошел в комнату, трибун успел заглянуть в дверной проем, но цезаря не увидел.

— Если это действительно так срочно, скажи мне, — бросила императрица, отворачиваясь. — Я передам мужу, а он уже сам решит, звать тебя или нет.

Естественно, этого Сабин сделать не мог.

— Благодарю, госпожа, — произнес он глухо, выбрасывая руку в салюте. — Надеюсь, принцепсу вскоре станет лучше, и тогда я снова приду.

Ливия захлопнула дверь у него перед носом.

Выходя из дома, Сабин увидел, как из больших служебных носилок, только что поднесенных рабами к воротам, торопливо вылезают сенаторы Аттик и Плавтий, возбужденно переговариваясь.

Сатурнина, как на грех, на месте не оказалось. Слуга сообщил, что его господин еще с утра отправился в гости к одному из своих друзей, у которого была вилла в окрестностях Нолы, и собирался пробыть там до завтра. Огорченно сплюнув, трибун пошел восвояси. Больше посоветоваться ему было не с кем. Оставалось набраться терпения и ждать. Ну, и молиться Эскулапу, чтобы лекарь Симон не загнал цезаря в гроб раньше времени какими-нибудь своими иудейскими медикаментами, изготовленными, наверное, из ослиного навоза. Ведь не зря рассказывают, что в своем закрытом для посторонних храме в Иерусалиме эти нечестивцы молятся ослиной голове и пьют кровь невинных младенцев, а при этом еще и поют мерзкие песни, призывая проклятие на весь род человеческий.

Когда Сабин выходил из ворот, к ним подлетела взмыленная лошадь, со спины которой тяжело свалился молодой мужчина в дорожной одежде. Даже не обратив внимания на трибуна — как того требовала элементарная вежливость — он бегом бросился к дому, громко крича и размахивая руками:

— Эй, кто-нибудь! Немедленно скажите сенатору Сатурнину, что прибыл Луций Либон из Рима. У меня важные новости!

Сабин проводил юношу взглядом, пожал плечами и зашагал к себе на квартиру, чтобы растолкать, от нечего делать, Корникса и поподробнее выспросить его насчет смерти Фабия Максима и пропавшего завещания.