— Давай.

Луций, не выпуская ее руки, повел девушку под сень деревьев.

Корнелия внезапно стала грустной.

— О, боги! — воскликнула она. — Отец разве на сказал тебе?

— О чем? — не понял Луций.

— Ну, ведь мы уезжаем...

— Кто? — удивился Либон.

— Я и бабушка.

— В Кумы?

Там у Сатурнина была вилла на берегу моря, и он частенько отправлял туда семью отдохнуть и подышать свежим воздухом.

— Нет, — печально ответила Корнелия и встряхнула своими густыми волосами. — В Африку.

— Куда? — Луций не поверил своим ушам.

— В Африку, — повторила девушка. — Там у дедушки поместье под Утикой. Он сказал, что нам необходимо на время покинуть Италию. Ты что-нибудь понимаешь, Луций? Зачем это?

Луций начинал понимать. Сатурнин готовится к решающему сражению и предусмотрительно хочет обезопасить семью. Что ж, он прав. Но каково же будет не видеть Корнелию так долго?

Юноша был близок к отчаянию.

— Ну, если сенатор так решил, — сказал он, силясь взять себя в руки и выглядеть невозмутимым, — значит, это необходимо. Мы же верим ему, правда?

— Конечно.

Девушка надула свои очаровательные губки.

Некоторое время они молчали. Свидание было испорчено.

— Ладно, — вздохнул наконец Либон. — Пойдем в дом. Нас, наверное, уже ждут.

Их действительно ждали. Стол в триклинии был накрыт на двоих — по римским обычаям женщины не могли участвовать в трапезе.

Почтенная Лепида — шестидесятилетняя подвижная женщина, еще сохранившая остатки былой красоты, радушно приветствовала Либона и весело улыбнулась.

— Рада видеть тебя, Луций.

— Спасибо, — ответил молодой человек. — Я тоже.

Новость, сообщенная ему Корнелией, словно камнем легла на сердце.

— Ну, приступим. — Сатурнин жестом указал на ложе, устеленное мягкими подушками. — Пора перекусить, мой мальчик.

Женщины вышли. Луций опустился на— скамью с несчастным выражением лица.

Сатурнин испытующе посмотрел на него.

— Вижу, Корнелия сообщила тебе новость, — сказал он медленно.

Либон кивнул и опустил голову.

— Эй, — весело произнес сенатор. — А ну-ка, перестань грустить. Ты же мужчина, в конце концов.

Либон и сам вспомнил это и попытался улыбнуться.

— Да, конечно, — сказан он, — но...

— Что ж, сынок, — сенатор стал серьезным. — Так надо. После того, что ты услышал сегодня, объяснения, думаю, излишни. Сам понимаешь — я не могу рисковать женой и внучкой. Кто знает, до чего дойдет месть Ливии, если мы — храни нас боги — проиграем.

— А мы... — Луций поднял голову и с тревогой посмотрел в глаза сенатора. — Мы ведь не проиграем, правда?

— Не должны, — твердо ответил Сатурнин. — У нас все преимущества. Но... ведь судьбы наши известны лишь богам, и как знать — может, Эринии уже готовятся перерезать нить наших жизней...

Либона эти слова не особенно ободрили. Он снова стал печальным

— Я все понимаю, — с тоской произнес юноша. — Но Корнелия... как же я без нее?

Сенатор придал лицу суровое выражение.

— Ты мужчина, Луций, — повторил он жестко. — И римлянин. Такова наша доля — уходить на войну, защищая женщин и свои дома. Ну, а если Марс позволит нам вернуться с победой, то тут уж все утехи наши. И поверь мне — гораздо приятнее обладать чем-то, за что ты сражался, чем получить это просто так, без малейших усилий. Совершенно другое ощущение, уж я-то знаю.

Вот теперь Либон почувствовал себя лучше. Мудрый Сатурнин, как всегда, был прав. Что ж, если надо — он пойдет в бой и вытерпит разлуку с любимой. Но уж потом...

— Ладно, мясо остывает, — сказал сенатор. — Давай немного подкрепимся. Силы нам еще пригодятся.

Луций послушно принялся за еду, без всякого, впрочем, аппетита, машинально.

— А когда они уезжают? — спросил он, проглотив первый кусок.

— Через несколько дней, — ответил Сатурнин. — Мой корабль, «Сфинкс», ты его знаешь, стоит в гавани Остии. Я уже отправил туда человека с приказом подготовиться к плаванию. Все зависит от того, когда в море выйдет караван, который пойдет в Александрию за пшеницей. Его ведь будет сопровождать военный эскорт, а это неплохо. Хоть часть пути наши женщины проделают в безопасности. Ведь цезарь сейчас так круто взялся за лигурийских пиратов, что я боюсь, как бы они с перепугу не переместились южнее, в Тирренское море, например.

Луций кивнул. Конечно, завидев боевые триремы, всякий морской сброд предпочтет держаться подальше. Ну, а от Сицилии до Утики уже более спокойные воды.

— А мы что будем делать? — спросил молодой патриций. — Ведь ты говорил что время не ждет.

— Действительно, — согласился сенатор. — Скоро Август вернется в Рим и сразу потом поедет провожать Тиберия, который направляется в Далмацию, чтобы принять командование тамошней армией. Цезарь собирается сопровождать его до Неаполя. Мне и другим сенаторам прислали приглашение участвовать в проводах. И я принял его.

Либон поднял глаза. Голос Сатурнина звучал очень серьезно. Да, развязка приближается.

— Ты понимаешь, о чем я говорю, — произнес сенатор. — Я обязан быть там, рядом с цезарем.

Все правильно. Если кто и сможет остановить руку Ливии, так только Гней Сентий Сатурнин. Луций знал это.

— А я? — спросил он в следующий момент.

— А ты... — Сенатор задумался. — Пока трудно сказать. Отдохни немного, соберись с силами. Вполне возможно, что ты понадобишься в решающий момент. Тогда я дам тебе знать.

— Хорошо, — ответил Либон. — Я постараюсь не подвести тебя. Ведь и наша с Корнелией судьба зависит от того, как тебе удастся справиться с ситуацией. Завтра я принесу жертву богам и спрошу авгуров, что нас ждет.

— Ну, — улыбнулся Сатурнин, — боги, конечно, иногда помогают людям. Но чаще мешают. Так что я не советовал бы тебе слишком уж полагаться на слова оракулов.

Сатурнин считался в Риме атеистом, за что многие осуждали его, но в душе уважали, не имея сами достаточно душевных сил, чтобы отказаться от веры в нёбожителей.

Луций тоже почувствовал некоторое неудобство — ведь он-то не сомневался в могуществе и мудрости олимпийцев.

— Ладно, ты ешь, — сказал сенатор с улыбкой. — Что же, мой повар зря старался? Ведь желудок — это главный орган человеческого тела, которому все остальные подчиняются так же, как прочие боги Юпитеру. Эту фразу любил повторять блаженной памяти Луций Лициний Лукулл.

Глава XII

Разговор

Да, Сабин сразу узнал его. Он видел Августа несколько раз в Риме, еще до того, как записался в армию. Такого человека трудно забыть. Хотя теперь, конечно, цезарь выглядел уставшим и постаревшим. Однако характерный блеск глаз и величавая осанка сохранились.

Несколько секунд они смотрели друг на друга. Потом человек, который допрашивал Сабина, наклонился к уху Августа и что-то зашептал. Тот периодически кивал, хмуря брови и постукивая пальцами по грязному столу.

— Ну, — сказал наконец Август, — насколько я понял, ты отказался отвечать на вопросы моего друга и доверенного лица, сенатора Фабия Максима, и заявил, что хочешь иметь дело только с цезарем. Что ж, такая возможность у тебя появилась. Ты будешь говорить?

— Да, принцепс, — глухо ответил Сабин, удивляясь изобретательности богов, которые подстроили ему такую ловушку.

Цезарь строго запретил величать себя господином; в беседе с ним следовало использовать слово принцепс — первый сенатор. Первый среди равных. Отрыжка демократии.

— Хорошо, — кивнул Август. — Итак, ты собирался посетить остров Планация. Известно ли тебе, что туда нельзя попасть, не имея специального пропуска?

— Да, известно, — ответил Сабин, с трудом выдерживая пристальный взгляд цезаря.

— Хорошо. А известно ли тебе, почему этот остров находится на особом положении?

— Да, известно, — повторил Сабин, с грустью думая о том, что не видать ему теперь дядиной виллы, как своих ушей.

— Но как же тогда ты осмелился нарушить мой указ? — с гневом спросил Август. — Ведь ты же солдат, я вижу, ты давал присягу верности. Кстати, где ты служишь?