Он вспомнил, как Гелена после двух лет замужества вдруг забеременела. И в нем родилась надежда, что это событие наконец благотворно скажется на отношении матери: ну пусть она не терпит Гелену в роли жены своего сына, но какой-то врожденный женский инстинкт должен же заставить ее уважать, ну хотя бы терпеть Гелену как будущую мать, которая носит под сердцем потомка семьи Славиков.

Мать тогда жила одна — уже прошло три года после смерти отца — в трехкомнатной квартире, в центре города, между тем как они ютились в старом сыром домишке с длинным двором. На дворе была общая уборная для всех семи семейств, обогревались они вечно дымящей печью, о ванной могли только мечтать (правда, мать сделала единственный благородный жест — позволила им раз в неделю пользоваться своей ванной), короче, это было одно из тех временных обиталищ, которые уже лет десять были обречены на снос. Но жилищный кризис в Братиславе, несмотря на крупное строительство, не только не шел на убыль, но и возрастал — а потому даже на эти конурки в соответствующем районном национальном комитете существовала длинная очередь. Просто чудо из чудес, что Гелене удалось получить хотя бы такое жилье, кто знает, чего ей это стоило, лучше даже не думать…

— «Черны, как ночь, глаза твои, не плачь, от горя выцветут они…» — напевал водитель; перевесив левую руку через опущенное стекло и едва касаясь руля пальцами правой руки, он весело мчался по ночной набережной Дуная со скоростью, которая снова оживила здоровый инстинкт самосохранения девицы Лапшанской.

— Скажите, пожалуйста, не могли бы вы чуть сбавить скорость и держать руль обеими руками? — пролепетала она скромно, сдавленным от страха голосом.

— Еще чего! Мне что, ползти, как улитка? — засмеялся водитель. — Надеюсь, вас не пугает мысль, что без вас кто-то удавится с тоски, если мы завершим это мариаталское паломничество[13] на дне Дуная. По крайней мере все заботы побоку, а та парочка-другая рыб, что дохнут со скуки в этой зловонной водичке, получат наконец хоть какой-то кайф.

— Признаюсь, для меня ваша жизненная философия абсолютно непостижима. Если вам плевать на собственную жизнь, уважайте хотя бы жизнь других, — пустилась Лапшанская в рассуждения о высоких материях.

— Мне? Мне — говорите — плевать на собственную жизнь? Уважаемая товарищ ассистентка режиссера, я собираюсь дожить еще и до четвертой мировой войны и смотреть ее по прямой телепередаче, естественно, цветной. Зачем же быть такой пессимисткой, еще язву желудка схлопочете.

Лапшанская опять на полном серьезе начала спорить с водителем, но Славик уже перестал вслушиваться в их идиотский разговор, выплюнул разгрызенную спичку и сунул меж зубов другую.

Он понимал, что произвести на свет потомство в таких условиях — дело довольно безответственное, и хотя считал это зазорным и унизительным, решил — невзирая на возражения Гелены — попросить мать позволить им пожить два года, пока они получат обещанную кооперативную квартиру, в одной из трех комнат ее квартиры на Маркушевой улице.

Навсегда в нем осело унижение, когда мать отказала ему в просьбе и с торжествующим удовлетворением заявила: У сыночка проблемы, да? И теперь ему пригодилась даже собственная мать. Нет, нет, миленький, сам заварил кашу, сам ее и расхлебывай. Когда женился, тебе небось наплевать было, как я отношусь к этому, ты прекрасно знал, что поступаешь наперекор моему желанию, и все-таки сделал по-своему, нет, миленький, я не хочу жить под одной крышей с твоей блистательной женушкой, пускай рожает своего отпрыска там, в этой вашей трущобе, произнеся последнее слово, она даже поморщилась от отвращения. Тело его прошибла бешеная неудержимая дрожь, он крикнул: Какого своего отпрыска, что ты мелешь, это же и мой ребенок, слышишь, и мой, не только Гелены!.. Но мать с ядовитой усмешкой оборвала его: Это ты так думаешь, миленький, я бы на твоем месте не была столь уверена.

Что? — схватил он ее за плечи, часто, прерывисто дыша. Не знай я, что ты просто впала в какую-то идиотскую, злобную истерию, и не будь ты моей матерью… вот она, вся твоя поддержка, руки у него вяло опустились, лицо перекосило болью и ненавистью. Он отвернулся.

Конечно, он знал, что имеет законное право на часть квартиры матери, но Гелена и мать, по крайней мере, в одном вопросе полностью сходились: Гелена тоже отказывалась жить под одной крышей с его «невыносимой и достойной жалости матерью», — и потому проблема эта практически была неразрешимой.

С этого момента все пошло к черту. Гелена сделала аборт, несмотря на все его протесты, а мать снова торжествовала, гордясь своей проницательностью. Я знала это, я с самого начала все понимала, разве я тебе не говорила, что это обыкновенная, пустая, безответственная шлюха, как же, где ей возиться с ребенком! Гелена начала пить как лошадь, а однажды ясно и безоговорочно заявила: Можешь выбирать. Или мать, или я!

Развод? Я с самого начала знала, что дело этим и кончится, таковы были первые слова матери, снова праздновавшей победу. Сбылось мое пророчество. Сварю тебе кофе.

И пока мать приготовляла в кухне кофе, он судорожно думал, как ей деликатно объяснить, что никакого развода не будет («потому что я люблю Гелену и готов сделать все чтобы удержать ее, и, если не останется ничего другого, придется нам с тобой расстаться»). За те минуты, что мать готовила кофе, а он придумывал слова, какими мог бы обрубить их отношения, за те недолгие минуты с матерью произошла перемена, которая, мягко выражаясь, оглоушила его.

Ну уж нет! — воскликнула она, подавая кофе. И думать нечего, никакого развода не будет!

От неожиданности он не мог и слова вымолвить, лишь недоуменно смотрел на ее искусно накрашенное лицо. Ты, что, разве не понимаешь, что она хочет развестись с тобой лишь для того, чтобы испортить тебе карьеру? Ну ж и ловко она все рассчитала, змея подколодная. Как раз теперь, когда у тебя налаживаются дела на телевидении, именно теперь она вздумала разводиться с тобой.

Его карьера — как высокопарно она выражалась! Он только что вернулся из армии и стал работать ассистентом режиссера — да, потрясающая карьера! Славик потихоньку отхлебывал горячий кофе и, ошарашенный, пытался постичь выверты материнской логики.

Ты, что, не соображаешь? Стоит тебе сейчас развестись — все, тебе крышка. Ты, что, не знаешь, как водится? Уйма людей тебе завидуют и только ждут случая, когда ты споткнешься, чтобы в тот же момент зацапать твое место.

Но какая тут связь с разводом? — недоумевающе спросил он.

Господи боже! — всплеснула она руками. Ты наивный идиот. Спрашивает: какая связь с разводом? Сейчас ты должен вести абсолютно примерную семейную жизнь, тебе ясно? Твой брак должен быть без сучка без задоринки…

Но это зависит не от меня одного, попытался он урезонить мать, но она его вообще не слушала; все ее существо каким-то внутренним напряжением было устремлено к мысли, которая как раз в эту минуту обрела форму бесповоротного решения: Раз мы с Геленой не можем жить под одной крышей, значит, поменяем квартиры! Понимаешь?

Нет, не понимаю.

Ты всегда туго соображал, фыркнула она презрительно и свое выступление заключила ошеломляющей идеей, из которой вытекало, что отныне он с Геленой будет жить в материнской трехкомнатной квартире первой категории, а мать переселится в эту «трущобу», где до сих пор ютились они. Сперва — правда, не очень настойчиво — он возражал, но мать, уже вжившись в мученическую роль беспредельно самоотверженной спасительницы своего любимого сына, отвергла его возражения взмахом руки и впала в полный экстаз — суетливо металась по комнате, потирала от удовольствия руки и как-то отрешенно улыбалась.

— Хи-хи-хи! — смеялась высоким, пискливым голосом девица Лапшанская. — Это правда или вы придумали?

— Сущая правда, ей-богу. Хотите, завтра я вам принесу почитать? Я эту статейку вырезал, — говорил водитель, повернувшись к Лапшанской.