Делая передышку в работе, бродил он по Москве один. Заходил в магазины, покупал непредвиденные вещи. Иногда это были произведения искусства, часто старые и старинные книги (все литературные новинки он выписывал для себя и для членов семьи, учитывая интересы каждого). Не будучи чревоугодником, он соблазнялся иногда какими-нибудь экзотическими яствами, а то и просто солеными огурцами, если они в интересной упаковке. Чаи он как-то особо тщательно выбирал – ему нравились зеленые и плиточные. Домой он приносил большие «доски» или «кирпичи» прессованных чаев с выдавленными на них барельефными изображениями китайских башен, городских ворот, пагод и красивых иероглифов. Часто это бывали чаи, которые никто, кроме него, не соглашался пить – очень уж было противно. Он обзавелся и особыми чайниками и кофейниками новейших конструкций и причудливых форм. Приходилось, чтобы ими пользоваться, прочитывать длиннейшие наставления, прилагаемые к этим новинкам. На террасе столовой стояла его «неприкасаемая» белая электроплитка, на которой он варил свои «зелья».

До чего же бывало уютно за утренним завтраком! И летом и зимой на террасе столовой цветы, светло, весело. Хозяева в цветных халатах или пижамах, и чашки, и кастрюли, скатерть, картины и разговоры – все яркое и красивое!

Сзади места хозяина, за длиннейшим обеденным столом, рассчитанным на «сколько бы ни было гостей», произрастает в огромном деревянном ящике фикус, образующий своими ветвями почти беседку. Фикус благоденствует и быстро разрастается, ежегодно разворачивая много молодых отростков и листьев. Поговаривали о том, что вскоре придется проделать дыру в потолке в верхний этаж, в комнату сына Всеволода Вячеславовича – Комы, чтобы фикус мог и дальше не стесняться. А пока некоторые ветви расчалили веревками к стенам и потолку – вероятно, фикус доволен.

Вот очень ясно вижу Всеволода Вячеславовича сидящим под сенью фикуса, углубленным в окружающие его какие-то старые тома книг, которые он прочитывает, готовясь и составляя мало изведанные маршруты вновь задуманного им путешествия. И какой тихий уют разводил он и сообщал всему дому!

Некоторым своим привычкам он неожиданно и по непонятным причинам вдруг изменял, а потом так же внезапно возвращался к ним. То курил трубку, то сигареты, то бросал с абсолютной легкостью на долгий срок курение. То пил вино, то месяцами – не уговоришь! То выходил утром с четками в руках и целыми днями перебирал их, что-то обдумывая, – наверное, важное! Четок было много разных, преимущественно из восточных стран, сделанных из разных камней, янтаря, слоновой кости, из кипариса и вечно благоухающие – из сандалового дерева. Зерна четок были и гладкими, и с причудливыми узорами. А то вдруг надевал на пальцы рук древние перстни, а к вечеру менял их на другие.

Он бывал легок на подъем и перекочевывал без труда, перенося свой кабинет из одной комнаты в другую и даже из этажа в этаж.

Для путешествий, без которых он не мог долго жить и к которым очень тщательно готовился, накапливал он очень обдуманно свое снаряжение: какие-то складные ножи, ложки, фляги, коробочки, баночки с лекарствами и без, и все это компактно упаковывалось в специальные футляры. Брал он с собой и четки – мало ли что!…

Из поездок, особенно зарубежных, он всегда привозил всем домашним и друзьям подарочки, красивые, с большим вниманием и вкусом выбранные.

Вспоминаю: в 1943 году я и художник Виктор Семенович Басов поехали вместе с Всеволодом Вячеславовичем и Тамарой Владимировной на участок сгоревшей в войну их дачи в Переделкине. Мы увидели там опустошение. Чуть намечался фундамент бывшего дома. Мы улеглись на траве, и Всеволод Вячеславович грустно вспоминал свою огромную сгоревшую библиотеку. «Да и карандашей пропало и тут и в московской квартире несколько тысяч – я люблю, чтобы под рукой их было много», – прибавил он.

Басов, побродив по участку и выковыривая из земли, собрал на бывшем огороде сохранившиеся мелкие, как орехи, картофелины. Мы решили испечь их в золе костра, сложенного из спичек с добавкой тоненьких прутиков. Пока картофель пекся, мы строили увлекательные планы будущей жизни. Многое из воображенного тогда сбылось.

В 1944 году Ивановы поселились на даче Сельвинских, а в 1946-м Литфонд построил новый дом для Ивановых, и они в него перебрались.

Этот дом не похож ни на какой другой в поселке Переделкино. Постройкой нового дома руководила Тамара Владимировна, поистине одаренная талантом организатора, а в данном случае проявившая еще и большую архитектурную выдумку и несокрушимую энергию. Небольшой стандартный финский двухэтажный домик благодаря остроумным конструктивным изменениям превратился в удобный дом для зимы и лета. Он получился красивым и снаружи и внутри.

Так интересно было обживать и обуючивать этот дом! Тамара Владимировна еще терпеливо продолжала добиваться мелких доделок по линии комфорта и удобств. А Всеволод Вячеславович уже нетерпеливо громоздил вновь накопившиеся книги на полки и в шкафы. С веселым, как всегда, чуть загадочным лицом нацеливал он глаз на стены, вбивал гвозди и быстрой, легкой походкой шел за стоявшими у стен или сложенными в разных углах картинами, гравюрами, литографиями, находил то, что он хотел, и вешал на вбитые гвозди на выбранных им местах. В результате тут мирно и красиво уживались живопись Кончаловского и Уфимцева с литографиями Пикассо, акварель Айвазовского – с картиной Тышлера, плакаты Маяковского («окна» РОСТА) – с гравюрами XVIII века и русские лубочные картинки – с рисунками Леже. И все это разнообразие, развешанное Всеволодом Вячеславовичем, не только не мешало друг другу, а даже выгодно подчеркивало своеобразие каждого.

Окантовки Всеволод Вячеславович любил иногда делать сам.

Правда, все вешалось не «навеки» – много раз в этом доме происходили не только смены вещей на стенах, но и обитатели дома не были тупо оседлыми жильцами и менялись иногда комнатами. Была в этом какая-то прелестная подвижность молодости и легкость и бесшабашность. Люди не были рабами вещей. Не были они рабами и денег и безболезненно, с большим достоинством переносили и недостаток в них и избыток.

Я взялась на правах укоренившегося в семье друга внести свою лепту в оборудование дома и сделала бумажные пропарафиненные абажуры на лампы почти во всех комнатах. Некоторые из этих абажуров существуют еще и по сей день. В то время такие абажуры были новостью в Москве. Мне нравилось придумывать разнообразные формы и раскраску их.

Редко кто умел и любил, как Всеволод Вячеславович и Тамара Владимировна, принять и приветить гостей. Дни рождений членов семьи, праздники, встречи Нового года, когда собирались к ним в Переделкине или в Москве на Лаврушинский большое количество друзей, праздновались от души, со всяческими выдумками, в которые вкладывали свое остроумие и таланты дети Ивановых и их молодые товарищи. По всем комнатам, начиная с передней, остроумные и смешные живописные плакаты со стихами, карикатуры, восклицания, афоризмы встречали приходящих и создавали словами и цветом радостное праздничное состояние. Ну, а дальше – ужин, за которым каждый проявлял в силу своих возможностей блеск ума в тостах и рассказах.

Празднично получалось и не только в «особые дни», а чуть соберутся днем или вечером несколько человек знакомых, Тамара Владимировна, неутомимая в своем гостеприимстве хозяйка, сразу же организует угощение – чем бог послал, и, не прерывая беседы, примечает, если у гостя хоть минуту пустует тарелка или чашка. За рюмками и бокалами следит Всеволод Вячеславович. Из каких-то тайников извлекает он особую настойку или еще никем не виданное вино. И такой получался всегда уют, что у пришедших раскрывались рты, души и сердца.

Если последние годы, когда все больше стало налаживаться наше общение с зарубежными странами, в доме бывали иностранцы, все равно отсутствовала натянутость и официальность. Тамара Владимировна умела повернуть разговор на интересующие каждого темы или увести «от» и изменить в нужный момент русло разговора. Всякое бывало!