- За что, за какие заслуги вам аплодируют в странах, где левое движение приравнивается к сумасшествию или гражданской проказе?
- За что, из каких соображений вас сердечно благодарят за помощь политические самозванцы всех континентов, объявляющие себя то „народными", то „временными", то „революционными" правительствами и уже потопившими в крови всякую оппозицию на пиратски захваченных ими территориях?
- За что, во имя чего вас громогласно приветствуют в закрытых обществах, где понятие „интеллектуал" является синонимом гражданской неполноценности и где их развозят по улицам в шутовских колпаках на потеху черни, а затем публично расстреливают на стадионах?
Если наши оппоненты прямо и непредубежденно ответят себе на все эти вопросы, то, я уверен, убедятся, что в безответственных играх с дьяволом их завело так далеко, что о возврате им остается только мечтать.
К сожалению, в отличие от недавних форм современный тоталитаризм опасен своим лицемерием. Он нагло рядится в гуманистические одежды, он широковещательно оперирует понятиями „свободы", „равенства", „братства". Собственные органические пороки и преступления он беззастенчиво приписывает противникам, обвиняя классическую демократию в фашизме, представительное правосудие в терроре, объективную печать в продажности. Но при сколько-нибудь внимательном рассмотрении любой непредубежденный человек сразу же разглядит под розово-красным глянцем поверхности махрово-черную сущность его содержания.
Но еще прискорбнее в наше смутное время, в трудную годину испытания души и сердца человеческих, циничное отступничество целого сонма христианских пастырей. Лукаво подменив евангельские заветы бесовскими соблазнами легкого хлеба, доступной властью над ближними и отказом от свободного выбора, иные служители, а то и высокие иерархи западных церквей, в угоду низменным инстинктам слабой паствы пускаются в уличную демагогию, разнузданные политические спекуляции, социальный экстремизм.
Почти шестьдесят лет назад русский народ, не устояв перед этими соблазнами, погубил в гражданской междоусобице миллионы лучших своих соотечественников, а в результате хлеба у него стало еще меньше, власти никакой, а о духовной свободе ему теперь даже страшно подумать. То же самое случилось и с теми, кто впоследствии, своей или чужой волей пошел по этому пути.
Подобное состояние современного общества явилось следствием разрыва его природы с религиозной сущностью своего происхождения. Еще столетие назад, в „Легенде о Великом инквизиторе" гениальный Достоевский предупреждал, что грядет время, когда „человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления нет, а стало быть нет и греха, а есть лишь только голодные „Накорми, тогда и спрашивай с них добродетели!" - вот что напишут на знамени, которое воздвигнут против Тебя и которым разрушится храм Твой".
Выломившийся из своей естественной религиозной гармонии и предоставленный собственной слабости человек на наших глазах начинает тяготиться Божественным даром Свободы и инстинктивно тянется к материальной силе в поисках покровительства и защиты. Ему одиноко и страшно наедине с собой, он ищет общественного слияния с себе подобными, чтобы в этом иллюзорном монолите хоть как-то самоутвердиться и почувствовать себя в безопасности. Так зарождается психология всеобщего рабства, радиоактивно проникающая во все поры общественного организма. Рабство становится модой. У рабства появляются свои мыслители и пророки, апологеты и проводники, герои и мученики. Рабством любуются, с рабством заигрывают, перед рабством преклоняются интеллектуальные мазохисты всех цветов и оттенков. Мало того, рабство получает, наконец, идейное оформление и, уже не стыдясь своего скотоподобного облика, кичливо провозглашает: „Лучше быть красным, чем мертвым". До какого же жуткого животного падения должен дойти человек, чтобы заявить о своем рабстве с такой гордостью. Рабы древности хотя бы тяготились своего позора.
Думается, настало время, когда каждый христианин обязан сделать выбор между греховной „теплотой" обреченности и „жаром" активного действия. Недаром сказано: „Царствие Небесное силою берется". Долг современного христианина защитить сложившийся Всевышней волей правопорядок от рабской тьмы и духовного распада. Наши молчание и пассивность только потворствуют злу. Рабство отступит, если мы противопоставим ему не только силу нашего духа, но и мощь нашего действия.
Если же роковая черта перейдена, если нам уже нет возврата к Божественному источнику Свободы, то я беру на себя великий грех сказать, что Бог оставил эту скорбную землю и человек больше не достоин жить!
Но к великому нашему счастью и во славу Господа свободный человек не умер. На всех континентах планеты свободный человек властно заявляет грядущему рабству свое непреклонное: нет! Актом свободной воли он рабству предпочитает смерть.
Умирая в концентрационных лагерях Потьмы и Хуанхэ, у Берлинской стены и в водах Гонконга, в застенках Гаити и Праги он передает нам всем, как сокровенный завет, как благую весть, как молитву драгоценный дар Свободы, завещанный нам Создателем. И пока жив хоть один из таких людей, можно со спокойной совестью утверждать: мы достойны Твоего великого дара, Господи, и мы сбережем этот дар для потомков! Мы выбрали!
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ К РОМАНУ „КАРАНТИН"
О чем эта книга? Разумеется, ее сюжетный ход более или менее ясен, но идейная подоплека событий требует известных разъяснений. Духовная концепция романа целиком вытекает из пророческой гипотезы славянофилов об особой, провиденциальной роли России в мировой истории.
Поставленная волею судеб между Европой и Азией, Русская Земля вобрала в себя, как все лучшее, так и все худшее от обеих этих цивилизаций. Восприимчивый и эмоциональный, как, впрочем, и всякая молодая нация, русский народ на протяжении своей истории с двух сторон подвергался множеству религиозных и социальных соблазнов, последствия которых сказываются на его судьбе до сих пор. Идеалист по природе, русский человек в стремлении к общественному совершенству и справедливости жаждет мгновенного, немедленного и окончательного разрешения самых коренных проблем человеческого бытия. Отсюда - его постоянные кровавые междоусобицы вначале, крайняя религиозная нетерпимость впоследствии, воинствующий атеизм и анархия в конце.
Но, по мнению русских славянофилов, в том-то и состояло великое назначение России, чтобы, испытав на себе все крайности азиатской тирании и духовно опустошающие последствия западного рационализма, своим опытом предостеречь другие народы от повторения столь роковых путей.
К сожалению, эти ожидания не оправдали себя. Мир ничего не забыл, но ничему так и не научился. Социальная „бесовщина" снова захлестывает человечество. С каждым днем людская жизнь становится все дешевле, а духовная нищета все беспросветнее. Во имя материального дележа поднимаются народы и государства. Человек восстает на самого себя, на свою сущность, на свой Божественньш лик. История, кажется, стремительно двинулась к своему эсхатологическому концу.
Но, как говорится, нет худа без добра. В страстных борениях с веком и с самим собой, в современной России, словно птица-Феникс из пепла, заново рождается Свободный и Верующий человек. С молитвой на устах он сбрасывает с себя тяжкий и кровавый груз темных сомнений и ошибок, чтобы вновь ступить на путь духовной гармонии и служения Богу.
Герой романа - Борис Храмов - и олицетворяет этого человека. Пройдя вместе с персонифицированным двойником русской истории - Иваном Ивановичем Ивановым - весь путь ее взлетов и падений, он к концу книги как бы очищается от скверны прошлых заблуждений и делает первый шаг к Возрождению и Свету.
И на него - этого Нового Человека - наши сегодняшние Надежды и Упования.
Вот что мне хотелось бы предпослать теперь в качестве идейного путеводителя к роману.
Париж, 19 декабря 1974 г.