Легко увидеть, что сочиненное Новиковым письмо Трифона с жалобами на новые времена содержит приятные для императрицы вести: «дали вольность, а ничего не можно своею волею сделать, нельзя у соседа и земли отнять», нельзя отдавать деньги в рост больше шести процентов, а раньше бирывали и по двадцати пяти, запрещены взятки, разрешено ездить за море и, наконец, издается журнал, в котором пишут о дурных помещиках. Все это — признаки мудрого царствования Екатерины. Крестьяне Орлова живут лучше всех, он дает пример, как вести дружбу с народом. Эти строки «Письма» рассчитаны на императрицу и должны были ей понравиться.

«Письмо уездного дворянина» имело свое продолжение. В двадцать третьем и двадцать четвертом листах «Живописца» были напечатаны письма Фалалею от его отца, матери и дяди. Новиков зарисовал фигуры алчных помещиков-крепостников, которых позднее вывел на сцену Фонвизин, обозначив их именами Скотининых и Простаковых.

По своему значению и силе художественной разработки крестьянская тема занимает в «Живописце» наиболее важное место. Следом за ней идет тема просвещения и борьбы с галломанией и бескультурьем дворянского общества. Новиков считал, что от того, как воспитаны будут молодые дворяне, зависит чрезвычайно много. Просвещенные люди не станут безудержно мучить крестьян. Дворяне же, не получившие разумного воспитания, приведут своих крепостных к бунту.

Такую же надежду на воспитание возлагал и Фонвизин, уверенный, что Правдин и Милон образцово относятся к своим крестьянам, а Митрофан Простаков, выученный Вральманом и ведомый наставлениями своей матушки, должен быть лишен права распоряжаться крестьянами. И Новиков и Фонвизин мечтали только о некоторых улучшениях крепостного строя, не думая, что его необходимо разрушить целиком. Лишь Александр Радищев сказал о том, что крепостное право подлежит уничтожению. Оно развращает помещиков, накладывает печать губительного влияния на крепостных, и, как бы хорошо ни воспитывался дворянин, система крепостнических отношений все равно сделает его злодеем для крестьян.

Острая наблюдательность Новикова, огромная память, умение видеть смешное в житейских эпизодах, запоминать и передавать на бумаге чужую речь со всеми ее оттенками помогали ему создавать отличные сатирические сценки и разговоры.

Вот одна из таких сценок.

Прелеста, молодая госпожа, сидя у окна, увидела разносчика с апельсинами и приказала кликнуть его. Она сторговала десяток за полтину и между тем вздумала пошутить над разносчиком.

— Женат ли ты?

— Женат, сударыня, и троих уже имею детей.

— А бывают ли между крестьянами мужья-рогоносцы?

— А между господами бывают ли, сударыня?

— Как же не быть, — сказала госпожа. — И у меня есть муж.

— Так как же, сударыня, быть тому меж крестьянами, что делают господа? Нас приказчик за это бы всех пересек, ежели бы мы стали что у господ перенимать. Нам только велят работать.

— Да ведь за женою усмотреть мужу никак невозможно, если она что захочет делать, — сказала барыня.

— Ваше дело господское, — отвечал разносчик, почесавшись. — Вы это по себе больше нашего знаете, сударыня. А где живет ваш муж?

— На своей половине, — отвечала госпожа, — а я на своей.

— Да разве вам на одной-то половине тесно?

— Не очень бы тесно, да это по моде.

— Чему же дивиться, сударыня, что ваш муж за вами усмотреть не может, когда вы от него так далеко живете.

— Дурак, — перехватила, смеючись, госпожа. — Ведь я это не про своего говорила мужа-то.

— Так виноват, — сказал крестьянин, также усмехнувшись. — Я не растолковал и думал, что вы говорите про своего мужа.

Барыня пожаловала разносчику два рубля и отпустила.

Другая сценка из «Живописца».

Молодой дворянин, обучавшийся в некотором славном немецком университете разным наукам, рассказывал чудеса о заграничной жизни. Мещанин наш Чистосердов спрашивал у него о нравах немецкого народа, об узаконениях, о ярмарках, но ни на что порядочного не мог получить ответа. Мещанин потом спросил приезжего, чему же он там обучался.

— Философии, — ответствовал дворянин.

— А что такое философия?

— Философия не что иное есть, как дурачество, а совершенный философ есть совершенный дурак.

— О, так вы с превеликим оттоле возвращаетесь успехом, — сказал мещанин, — ибо я нахожу вас совершенным философом.

Дворянин, усмехнувшись, отвечал:

— Сократ, славный в древности философ, говаривал о себе, что он дурак, а я о себе того сказать не могу, потому; что я еще не Сократ.

— О вас это другие скажут.

— А знаете ли вы, — спросил дворянин, — какая разница между ученым и неученым?

— Всеконечно, знаю, — сказал мещанин. — Разница та, что ученые дураки гораздо больше делают вреда государству.

И разошлись.

Мещанин сказал:

— Видите, братцы, что и в славных немецких университетах разума не продают.

Или: щеголиха пишет издателю «Живописца».

— Ты радость, беспримерный автор, — по чести говорю, ужесть как ты славен! Читая твои листы, я бесподобно утешаюсь, как все у тебя славно: слог расстеган, мысли прыгающи. По чести скажу, что твои листы фельетирую без всякой дистракции. Ты уморил меня, точь-в-точь выказал ты дражайшего моего папахена — какой это несносный человек! Ужесть, радость, как он неловок выделан, какой грубиян! Он и со мною хотел поступать, как с мужиками, но я ему показала, что я не такое животное, как его крестьяне. С матушкою моею он обходился по старине. Ласкательства его к ней были брань, пощечины и палка. Но она и подлинно была того достойна, с эдаким зверем жила сорок лет и не умела ретироваться в свет. Бывало, он сделает ей грубость палкою, а она опять ему на глаза лезет. Беспримерные люди! Таких горячих супругов и в романах не скоро набежишь. Суди, душа моя, в какой я была школе, чему научилась. По счастью, скоро выдали меня замуж, я приехала в Петербург, подвинулась в свет, разняла глаза и выкинула весь тот из головы вздор, который посадили мне родители. Я поправила опрокинутое мое понятие, научилась говорить, познакомилась со щеголями и щеголихами и сделалась человеком.

Новиков отлично понимает, что он издает журнал, орган периодический, злободневный и небольшой по объему.

В его журналах мы встречаем чрезвычайное разнообразие жанров. Многие он впервые ввел в русскую журналистику — от миниатюрной повести до пародии на газетные объявления о подрядах и продаже в «Трутне»: «В некоторое судебное место потребно правосудия до 10 пуд; желающие в поставке оного подрядиться могут явиться в оном месте». Или: «Недавно пожалованный воевода отъезжает в порученное ему место и для облегчения в пути продает свою совесть; желающие купить могут его сыскать в здешнем городе».

Новиков составляет сатирические словари, сатирические рецепты, высмеивая недостатки русской действительности и метя не на отвлеченные пороки, а на «лица», на конкретных носителей зла. Но, пожалуй, основным жанром журналов Новикова остаются письма и корреспонденции. Эти письма показывают огромный литературный талант Новикова, умевшего немногими чертами воссоздать облик своих корреспондентов, передать их манеру думать и излагать свои пожелания.

В листе двадцать первом первой части «Живописца» Новиков помещает письмо богомольца-монаха Тарасия, в котором содержатся похвала журналу и просьба к издателю напечатать призыв увеличить подаяние монастырю: «Прочее, господине честный, не перестаем моляще твое благоутробие, да нечто превозвестиши и в нашу пользу, сиречь еже умножитися подаянию во обитель нашу».

Перечень посылающих поцелуи «Живописцу» монахов-администраторов весьма велик — отец игумен, отец келарь, отец казначей, эконом, ризничий, уставщик, гробовый, конюшенный, крепостной, трапезенный, рухлядный, чашник, площадный, будильник, подкеларник и «прочий, их же не веси». Могучее хозяйство содержалось на деньги верующих!

Издатель «Живописца» отвечает монастырскому корреспонденту, выдерживая церковнославянский слог, каким было написано письмо Тарасия. Но совет, который дает Новиков богомольцу, полон коварного смысла. Оглянись вокруг себя, премудрый старец, говорит Новиков, посмотри на братию свою, кто из них имеет моральное право судить ближнего, потому что сам является образцом поведения? «Семо поучают, а идеже поучаются? Онде исправляют, и где исправляются?.. Со смирением реку тебе словеса священная: удобее есть вельбуду пройти сквозь иглины уши, неже богату внити в царствие небесное».