Титос остановил его.

— Какие тут могут быть сомнения? Для нашего учреждения это дело чести. Должны же и мы внести свой вклад...

Христопулос заволновался.

— Но может быть, для этой роли скорее подошел бы кто-нибудь из учителей?

— Нет? Нет! — бурно возразил Титос. В затее с лекциями он усматривал явный выпад как раз против учителей.

(Родилась эта затея накануне вечером, во время очередного диспута в аптеке. Разговор зашел о засилье учителей. Врачи, адвокаты и представители прочих свободных профессий возмущались тем, что в общественной жизни города на главные роли неизменно выдвигаются учителя. Между тем место учителя в школе: парты, наглядные пособия, дети... В масштабах города требуется другой диапазон... Другой уровень...

Дома, в постели, Титос рассказал обо всем этом Рене.

«А почему бы тебе не уговорить Христопулоса, — сказала она, — пусть прочитает нам лекцию, раз уж он такой красноречивый».

Титос рассмеялся: «О чем ему, бедняге, читать лекцию? О поэзии, что ли?.. Кто его станет слушать?»

«Зачем о поэзии? Пусть расскажет, как бороться со старостью. У него получается...»

Они посмеялись. Но эту идею Титос все-таки удержал в памяти.)

— Ну что ж, господин директор, — уступил Христопулос. — А какие темы?

Темы Титос пока не обдумал. Но банковская привычка не терять самообладания ни при каких обстоятельствах не оставила его и теперь.

— Национально-патриотические! Ну скажем... Вот, например! Да, да! — повысил он голос, словно кто-то возражал ему. — Сейчас во всем мире говорят и пишут об олимпийском движении, об олимпийских играх в Берлине. Чем не тема?

Христопулос улыбнулся.

— Господин директор... — Бледные щеки его порозовели и словно залоснились. — Господин директор, я ведь не какой-нибудь олимпийский чемпион... — И он опустил глаза, как будто предлагал посмотреть на его маленькую, тщедушную фигуру, посмотреть и убедиться.

Здоровяк Параскевакос захохотал. Титос тоже едва не рассмеялся, но вовремя спохватился: ему следовало не смеяться, а убеждать.

— Нет, простите, пожалуйста! — парировал он. — Мы не зовем вас на палестру, не приглашаем выступать на стадионе! Вы будете говорить о гуманном содержании олимпизма. Ваша тема —  д у х  состязаний, их  и с т о р и я, их греческое происхождение и так далее.

— Что ж, я подумаю, — сказал Христопулос.

«...к тому же, — заканчивал свое тайное донесение один из командиров молодежной организации учитель физики Делияннис, — на мой вопрос, кто поручил чтение лекций Христопулосу, Параскевакос ответил, что кандидатуру Христопулоса выдвинул директор местного отделения банка Титос Роцидопулос. На вопрос, с какой целью Роцидопулос проявил такую инициативу, я получил ответ, что убеждения вышеназванного служащего не вызывают сомнений и он, Параскевакос, за него «ручается». (Следует отметить, что Роцидопулос — начальник Параскевакоса по службе и состоит в родстве с некоторыми влиятельными лицами в Афинах, в частности его тесть — один из управляющих банка, чем Роцидопулос неоднократно похвалялся.)

Обеспокоенный необычным успехом лекций, я постарался выявить подлинные причины такового. Направленные мною люди обратились с соответствующими вопросами к ряду слушателей и получили следующие ответы, приводимые мной дословно:

К а п о н и с  Элефтериос, сын Адамантиоса, 28 лет, пекарь: «Я восхищен господином Никосом (Христопулосом). Обычно только и слышишь — Метаксас да Метаксас, а господин Никос не назвал его ни разу. Честь ему и хвала!»

В о и л о с  Алекос, 60 лет (примерно), бывший кладовщик Союза виноградарей, уволен: «Вот это была лекция! Лектор, правда, слабого телосложения, и голос у него тоже слабый, но выступал он, как эллин перед эллинами и как настоящий ученый!» На вопрос, что именно ему понравилось, ответил: «Я сидел далеко, не слышал».

Т е о с о ф о п у л о с  Теософос, нотариус, 50 лет: «До того, брат, заморочили народу голову всякой ерундой... Как тут не поаплодировать Христопулосу».

Ф и о ц о с  Такис, неопределенных занятий, 30 лет: «Спасибо уже за то, что не провозгласил Метаксаса первым олимпийцем».

Я н н а т о с  Спирос, бывший студент, 30 лет: «От души похлопал Никосу». На вопрос: за что? — ответил: «Скажу в другой раз...»

Все вышеуказанные присутствовали на обеих лекциях, вели себя как фанатики, аплодировали и не желали покинуть кинотеатр...»

— Ну и ну... У вас тут прямо-таки идиллия, — говорил Эфиоп, перелистывая отчет Делиянниса. — Словно за тридевять земель в сказочном королевстве. Кто такой Христопулос?

Офицер-кефалонит, ответственный по секретной части, не знал о Христопулосе ничего. За столько месяцев, что он просидел в отделе, через его руки в эти железные ящики прошло немало фамилий, но о Христопулосе ему пока не доносили.

— Ладно, не беда, — сказал Эфиоп. — Мне и так все ясно. Вот он, голубчик, весь тут, — и показал на маленький блокнот, куда выписал кое-что из отчета Делиянниса — отдельные фразы, слова. — Мало, но с меня довольно, не беспокойся. Знаю я, откуда почерпнул он свою премудрость. Хватит хотя бы вот этого — про императора Каракаллу и про варваров... Не слова, а ключи, вроде тех, которыми ты открываешь свои ящики...

Голова Эфиопа и впрямь являла собой кладезь премудрости. Он изучал даже папирусы, не говоря уже о сочинениях эпохи книгопечатания. И все прочитанное помнил. Спрятанный под кудрявой шевелюрой мозг Эфиопа был гроздью всевозможных знаний. Религия и философия, учения великих мыслителей занимали здесь свое определенное место, свою веточку. «И откуда, Эфиоп, ты все это знаешь? — с нежностью и восхищением говорил генерал Кайяфас, похлопывая его по плечу. Они встречались на заседании Политического совета, куда Эфиопа вызывали каждую пятницу для информации. — Молодец, сынок, молодец! Есть у вас, египетских греков, особая хватка, не то, что у здешних, коренных. Отсидели себе даже головы, мозги жиром заплыли от лени и распутства... И страшно подумать, где бы ты сейчас был с твоими блестящими знаниями, если б не образумился вовремя! Помнишь, как я нашел тебя в лагере и протянул руку и вытащил на свет божий. Где бы ты был, что бы с тобой стало!.. Но ты молодец, быстро сообразил, что к чему. Умен, ничего не скажешь! И язык у тебя подвешен здорово, и ответственность свою понимаешь без дураков. Есть в тебе страсть, дьявол в тебе сидит! Что перед тобой все другие — выламываются, цену себе набивают.., Иди говори, пусть послушают тебя эти тихони и сони, пиши статьи, книги, паши себе поле, сей, возделывай, от нас тебе — по-о-олная свобода!»

Когда Христопулоса вызвали к какому-то верховному начальству, он подумал, что речь пойдет об очередной лекции. «Э, нет, я ведь заявил, что больше не могу, да и врач не разрешает, сердце никуда уже не годится». И, прежде чем пойти на эту встречу, он решил еще раз объясниться с Титосом.

Титос изобразил чрезвычайную занятость. Христопулоса он выслушал как будто из далекого далека.

— Хорошо, — согласился он под конец. — Я тоже считаю, что с тебя довольно. — С минуту он помолчал, глядя на Христопулоса в нерешительности. — Но, может быть, они не для этого тебя вызывают? Что-то я слышал... Кажется, здесь сейчас этот... — Титос понизил голос. — ...Эфиоп.

— Какой эфиоп? — удивился Христопулос.

— Ну этот... Да ты, наверно, читал его статьи... Из бывших левых... А теперь он... — Титос продолжил жестом, — и прежних своих товарищей он... — Последовал еще один жест.

— Понятия не имею! — сказал Христопулос, у которого был свой способ читать газеты, начиная снизу, с подписей. Пять-шесть авторов вызывали у него уважение, и, увидев их имена, он поднимался по строчкам снизу вверх, но даже и тогда редко добирался до начала.

...Так бывало не раз: истинный смысл слов собеседника доходил до него с запозданием, потом, когда Христопулос оставался один. Вот и теперь, на улице, он мысленно повторил свой разговор с Титосом. Что-то новое, тревожное уловил он сейчас и в поведении Титоса, и в его словах. Зачем понадобилось ему притворяться занятым? А с какой готовностью он согласился немедленно прекратить лекции... Эфиоп... При чем тут Эфиоп?.. (Титос явно давал понять: Никос, берегись, нагрянул Ибрагим![25]) А Христопулос к тому же плохо спал ночью, мучила жара, и сердце бешено колотилось. «Зайду-ка я в аптеку».