— Четыре кружки пива против четырех бутылок вина! — загорелся Баремдикер.

— Идет! — согласился Циммерман. Он высоко поднял рюмку со шнапсом: — Прозит!

— Прозит!

Возвратившись в контору, Циммерман тут же приказал Фимке вызвать к себе сотников. Быстро решив вопросы с выделением специалистов на ремонт особняка доктора Штайница, он отпустил их, задержав в конторе Лукашонка.

— Пришлось на Галю пари заключить с Германом. Через неделю она должна стать моей «любовницей»…

Лукашонок улыбнулся:

— Галя рассказала, как вы чуть не избили ее за неповиновение Баремдикеру.

— Надо умно втолковать ей, чтобы слушалась меня, — предупредил Циммерман. — Никакой там агрессивности. Никакой болтовни.

— Все сделаю, как надо, — заверил Лукашонок.

На другой день поздно вечером Фимка, к удивлению эсэсовцев-охранников, за руку втащил в кабинет начальника отряда славянских рабочих упирающуюся девушку с испуганными заплаканными глазами.

— Битте — дритте, господин обер! — осклабившийся Фимка грубо толкнул девушку в спину и закрыл за ней дверь.

Галя, по-детски всхлипывая, стояла посреди кабинета и со страхом глядела на обер-лейтенанта. Хотя Лукашонок строго-настрого и предупредил ее, чтоб вела себя с ним послушно, но, если Циммерман попытается ее раздевать, она будет защищаться до конца. Опозоренной, ей не жить на белом свете.

Циммерман оторвал от бумаг глаза, встретился с колючим взглядом Гали. Сердце его закололо от жалости к бедной девушке. Можно было бы успокоить ее, сообщив, что они брат и сестра по оружию, но раскрывать себя он не имеет права. Пусть она продолжает думать, что он отъявленный фашист.

Нарочито грубо, чеканя слова, Циммерман холодно заговорил:

— Послушай, цыпленок, гауптштурмфюрер СС Баремдикер по-дружески передал тебя мне. Считай, тебе дьявольски повезло…

Галя побледнела, с силой сжав кулачки.

— Ты внешне очень похожа на мою бывшую жену, тоже русскую, — монотонно продолжал Циммерман. — Из чисто психологических побуждений я не могу спать с женщиной, хоть чем-то похожей на нее. Это тебя спасает.

Галя расслабилась и пошатнулась, ноги подкашивались от перенапряжения.

— Садись на кушетку, отдыхай, — приказал он. — И держи язык за зубами. Иначе вновь передам тебя Баремдикеру.

Он уткнулся в бумаги и принялся за работу, совершенно забыв о девушке, точно ее и не было в кабинете. Ровно через полчаса вспомнил о ней.

— Можешь идти в барак. А завтра явишься ко мне в это же время.

Через неделю удрученный Циммерман появился в кабинете начальника концлагеря и молча выставил перед ним четыре бутылки дорогого вина. Баремдикер, которому эсэсовцы-охранники доносили о ежедневных встречах Генриха с молодой работницей кухни, потер от удовольствия руки, развеселился. В душе он, точно ребенок, радовался неудаче друга. Русская девка, не посчитавшись с его знанием психологии, осрамила своего начальника.

— Недели оказалось мало, — начал оправдываться Циммерман. — Не успел как следует изучить русскую…

— Может быть, еще пари, Генрих? — подзадорил Баремдикер и расхохотался. — Восемь кружек пива против восьми бутылок вина!

Тот покачал головой, тяжело вздохнул.

— Семь против семи! — входя в азарт, предлагал начальник концлагеря.

Циммерман задумался, прикидывая в уме все «за» и «против». Гауптштурмфюрер терпеливо ждал, с его тонких губ не сходила самодовольная усмешка.

— Эх, была не была! — Генрих решительно посмотрел на друга. — Шесть против шести! Риск — благородное дело.

— Согласен!..

Вторую неделю Гале пришлось ходить по вечерам в контору начальника отряда славянских рабочих. Она уже привыкла к посещениям, чувствовала себя спокойно. Начальник занимался своими бумагами и через полчаса отпускал ее. Оба они сидели молча, словно не замечая друг друга.

В седьмой приход Циммерман предупредил девушку:

— Сегодня ты должна выдержать последнее испытание.

— Какое? — недовольно спросила Галя.

— Сделать вид, что не отвергаешь меня…

Галя села на краешек тахты. Ее вновь охватил страх. Что задумал этот хитрый, умный фашист? В любом случае она должна быть готова ко всему. Верить нельзя. Мысли, одна назойливее другой, не давали ей покоя. Девушка обдумывала десятки вариантов самозащиты, следила за каждым движением офицера.

Циммермана тоже тяготило ожидание, хотя он и не показывал виду. Не испортила бы Галя детально разработанный им план.

Напряженную тишину кабинета неожиданно нарушил приглушенный звук зуммера: Фимка подавал условный сигнал из прихожей.

— Обнимай меня! — приказал Циммерман.

Галя оторопела, не в состоянии сдвинуться с места.

— Быстрее же! — потребовал он. — За нами наблюдают…

Девушка, казалось, онемела, совершенно не реагируя на слова.

— Вот дура! — выругался Циммерман. Он грубо уронил Галю на тахту и лег рядом, крепко обхватив девушку рукой, чтобы не вырвалась. Почувствовав на своем лице тяжелое дыхание ненавистного ей человека, Галя инстинктивно стала отталкивать его от себя, намереваясь подняться. — Что, захотела в лапы к Баремдикеру?

При имени грозного начальника концлагеря девушка сжалась в комок, притихла, боясь пошевельнуться. Тело ее бил озноб, зубы мелко стучали.

Казалось, она целую вечность пролежала в объятиях фашиста, прежде чем вновь протяжно загудел зуммер. Циммерман встал и, усевшись за стол, спокойно принялся за работу. Галя поднялась, стыдливо оправила платье и вдруг разревелась, по-детски, со всхлипыванием, облизывая со щек слезы.

18

Фома торопил Настю с выполнением задания. В партизанской бригаде все было готово к приему капитана Шмидта. А как заманить его в засаду и, главное, где именно устроить ее, Настя не знала. В лес командира роты не уведешь, не пустит охрана. Ночью капитан никуда не ходит, к тому же его покой стерегут часовые. Можно было бы партизанам напасть на машину во время поездки в офицерское казино, но в схватке Шмидт может погибнуть от случайной пули. А капитан требовался живой. Оставался единственный путь — похитить Шмидта прямо на глазах у гитлеровцев.

Об этом Настя сказала связному, когда в очередной раз несла на. лесоразработки Альберту жареную крольчатину и горячий кофе и случайно проходила мимо хромого сторожа, коловшего в стороне от казармы дрова для кухни.

— Попробуем что-нибудь придумать, — шепнул в ответ Фома.

Он сам не хуже Насти видел, что фашисты не спускают глаз с командира строительной роты. Это казалось ему подозрительным, ведь остальные офицеры ходили совершенно свободно. Неужели гитлеровцы подозревают об охоте партизан за капитаном? Или он им самим по каким-то особым причинам очень нужен? Во всяком случае, Настя права — взять его можно будет лишь в расположении гарнизона рано утром или поздно вечером. Лучше вечером, ночью фашистам будет труднее искать в лесу исчезнувшего капитана.

Весь день связной ломал голову, где и как устроить западню. Помогла Настя. Возвращаясь от Шмидта с лесозаготовок, она зашла на луг и нарвала большой пучок сочной травы для своих кроликов. «Кролики, кролики нам помогут!»

Проходящий мимо казармы Шмидт был удивлен, когда к нему подковылял хромой старик и попросил разрешить ему заготовить на зиму сена для конторской лошаденки, подвозившей воду с реки.

— И для ваших кроликов хватит корма.

— Косите сколько хотите, — разрешил Шмидт.

В тот же вечер Фома отбил косу, а с восходом солнца вышел на заливной луг. Сенокос еще не начался, хотя трава уже и вымахала до колена. Он первым в деревне начинал его по милостивому разрешению начальника сосновичского гарнизона.

Настя догадалась, что задумал ее связной. Когда через четыре дня над поймой поднялся небольшой, только что сметанный Фомой стог, она пошла к нему и набрала охапку дурманяще пахнущего разнотравьем сена для любимых кроликов капитана Шмидта. Стог был сметан вблизи излучины реки и хорошо был виден из деревни. За ним начинался мелкий кустарник, тянувшийся к опушке густого леса. По нему можно было незамеченным проползти из леса к стогу.