— Ты еще спрашиваешь, кто виноват? — убито переспросила Луиза, вообразив вдруг собственную мучительную смерть на костре, плечом к плечу с Ламьеном. — Бежим скорей, идиот!

И они побежали.

В который раз перед глазами мелькали и пестрели дома, улицы сменяли одна другую… знакомое еще по Лохбургу ощущение. Вот только этот городок, в отличие от Лохбурга, был маленьким и ни она, ни Ламьен совершенно его не знали. Когда же, случайно сделав круг, они снова оказались у трактира, им не оставалось ничего другого, кроме как с досадой сесть в полицейскую карету. Доблестные стражи закона, как раз прибывшие к месту происшествия, были весьма рады их видеть.

— Тебе опять не спится? — риторически поинтересовался Людвиг, ставя перед Шутом чашку мате. С тех пор, как уехала Сангрита и прокурор соблазнил его воодушевляющей перспективой вернуть себе имя, эти чаепития стали вещью столь частой, что вампир мало того, что привык к ним, но и полюбил. Шут, впрочем, тоже очень скоро проникся теплыми чувствами к этим полуночным посиделкам и порой даже забывал, что делает это исключительно ради выгоды. Но когда он вспоминал об этом, все равно предпочитал не думать. Как ни крути, но господин Вэрбе был интересным собеседником и грозил стать прекрасным другом. Да-да, оказывается, вопреки его убеждениям, дружба все-таки может существовать. Но в данном случае позволить ей возникнуть он никак не мог. Настоящих друзей предавать очень сложно, а он здесь именно для этого.

И все же он приходил в магазин на площади Правосудия почти каждую ночь, и постепенно главной причиной стал вовсе не Джастис, а мучительное чувство одиночества, не оставляющее его даже в многотысячной толпе. Впрочем, ему всегда, даже в самые счастливые минуты, было свойственно некоторое обособление от окружающих и четкая дистанция в общении. Исключениями в его жизни оказались лишь Мелисса и их дети.

Хотя нет, была еще Сангрита. Но она стала для него слишком тяжелым испытанием. Ему вдруг настолько захотелось кому-то доверять, быть откровенным во всем, что он сам этого испугался и сделал все в точности наоборот. А в итоге получил по носу все теми же граблями.

Как это ему опостылело: просыпаться среди ночи в холодном поту, осознавая, что во сне она опять оставила тебя, красочно описав, что за скотина ты на самом деле. И будет бросать вот так еще много-много раз. А ты, с одной стороны, будешь с нетерпением ждать своих новых кошмаров, ведь это единственный способ увидеть ее снова, но и не перестанешь нервно курить сигару за сигарой, просыпаясь и осознавая, что она действительно уехала, попрощавшись смахивающим на пощечину «я тебя ненавижу». И вот, через какие-то две недели ноги уже сами несут тебя на площадь Правосудия, в книжный магазин, где Людвиг снова сочувственно хмыкнет, глядя на твои красные от недосыпа глаза, и снова нальет тебе чашку успокаивающего и придающего сил чая мате. Он уже и не помнил, как вообще так получилось, что он взял и вывалил этому вампиру историю своего знакомства с Сангритой и всех тех чувств, что его обуревали. Впрочем, теперь это уже не было удивительным. Слишком много событий, слишком много знакомств, слишком много всего и сразу. И нет ни одной причины, чтобы с кем-либо этим делиться. Равно как нет и заинтересованного в этом лица.

Конечно, в его жизни был еще и Леттер. В последнее время он мелькал в ней даже слишком часто. Вот уж кто с наивным вниманием будет выслушивать все, чем он ни начнет засорять его уши! Но желания поговорить с композитором на личные темы, все же, не возникало. Филипп, классический пример мечтательного романтика, совершенно не разбирающегося в жизни, не поймет его образ мыслей и только лишь утвердится во мнении, что маэстро Демолиру такое понятие как мораль не знакомо даже теоретически. И хотя творец действительно его в этом отношении обделил, в данном случае афишировать сей факт не хотелось. Пусть лучше этот несуразный Филипп пребывает в святом убеждении, что все люди хорошие, добрые и вовсе не подставляют друг друга при первой возможности. Таких людей как он нельзя лишать розовых очков, иначе ненароком можно лишить еще и желания жить в этом несправедливом мире. А маэстро Леттер и так пребывал в последнее время в весьма унылом расположении духа. Ему явно не хватало заразительной энергии Сангриты, что была для него одновременно музой и персональным психологом. Он определенно скучал по Столице, что, в отличие от Лохбурга, еще не успела поиздеваться над его нравственными суждениями. Ну и, конечно же, бедняга все никак не мог отойти от пропажи старшей сестры. Женщину эту Шут представлял себе смутно, но, анализируя то, что про нее порой рассказывали прокурор и Людвиг, эльф все больше и больше склонялся к мысли, что Чертовка Луиза жива, здорова, но чрезвычайно желает, чтобы ее поскорее все забыли. Но Филиппу это, к сожалению, было не объяснить. Особенно если учесть, что с тех пор, как он совершенно невероятным образом познакомился с Джастисом, расчетливый лорд немедля начал качественно и целенаправленно промывать ему мозги. Войти в доверие к Леттеру вообще не было сложно. Стоит ли говорить, что совсем скоро прокурор стал вертеть несчастным композитором, как заблагорассудится, легко выуживая из него любую информацию? Собственно говоря, именно из-за этого их с Сангритой так неожиданно и арестовали. Впрочем, заявились-то полицейские по душу господина Вэрбе, но он, проявив чудеса предусмотрительности, не стал гостить у Леттера слишком долго и испарился еще до того, как неприятности напали на его след.

Тем не менее, найти его оказалось нетрудно. Вернее, он сам сообщил свой адрес, как только, сделав все возможное и невозможное, отвоевал у полиции свой магазин и свободу. Что и кому из власть имущих он наобещал — осталось для Шута загадкой, но факт оставался фактом — вампир все-таки вышел сухим из воды. Однако это вовсе не помешало ему тут же сделать одну из самых больших глупостей в своей жизни, возобновив отношения с Шутом. Хотя, дело тут было вовсе и не в эльфе. Просто вампиру оказалось не чуждо чувство благодарности, и он поставил себе целью отыскать свою спасительницу Сангриту. Сангрита к этому времени была уже далеко, зато совсем рядом находился ее неудачливый приятель, которому она нужна была не меньше.

Так и завязалась эта фальсификация дружбы. Шут без предупреждения заявлялся к вампиру среди ночи и, с чувством сообщив, какая же скотская штука эта жизнь, разводил длинные пессимистично-философские монологи. Людвиг же слушал его с легкой улыбкой, порой возражал, а порой соглашался, и, казалось, действительно понимал, о чем идет речь. С ним вообще было легче общаться, чем с кем-либо еще. Должно быть, здесь свою роль играло то, что Вэрбе и сам прожил долгую, насыщенную событиями жизнь и тоже видел мир не в самых радужных красках. Впрочем, в отличие от эльфа, он не считал себя в праве хоть за что-либо обижаться на жизнь и воспринимал ее тяготы с большей долей смирения. Но, в то же время, это не мешало ему ставить перед собой цели и идти к ним с неумолимостью похмельного тролля, увидевшего прямо по курсу банку рассола.

Но нет на свете людей, которых невозможно обмануть, просто иногда для этого нужен природный талант и безвыходная ситуация. У Шута было и то, и другое. Пара вовремя ввернутых фраз, якобы случайная оговорка о том, что он сам оборотень, искусно сыгранный кретинизм во всем, что касается политики и Лохбурга… Вуаля, предводитель Грязного движения искренне полагает, что перед ним сидит обыкновенный влюбленный музыкант, не ищущий от его общества выгоды и не имеющий никакого отношения к извечным лохбургским социальным противоречиям. И вот, разговор вертится уже не только вокруг эльфа. Всем людям нужно время от времени выговариваться и лучше делать это регулярно, ведь язык все равно развяжется, но далеко не факт, что в подходящий момент и перед тем, кто достоин доверия. Людвиг, очевидно, эту истину долго игнорировал. То же самое, впрочем, было и с Шутом. Только он посвятил в свою тайну полузнакомую тогда еще ведьму на пьяную голову и ухитрился остаться на свободе, хоть и официально погибший. А Людвиг делал это осознанно, и в финале его в любом случае ждала казнь. Только это уже неважно. Главное то, что он вернет свое имя, вернет положение в обществе… вернет Сангриту, наконец! Вернет, во что бы то ни стало!