— Что случилось? — испугалась она. — Почему ты на меня так смотришь? У меня тушь потекла или что другое произошло?

Легче всего было сказать про тушь, да не люблю я лгать. Излагать же без достаточных к тому оснований столь жуткие для девушки предположения я не решилась.

— Подождём Януша. Я не спросила его, задавали ли они кому-нибудь вопрос, который меня беспокоит. Пусть нажмут на Марленку, надо ему подсказать. Честно говоря, я бы хотела вернуться к корректуре.

— Знаешь, все эти запятые и опечатки представляются мне такими милыми, так успокаивают…

— Когда имеешь дело с убийством, успокаивают даже тире.

— Но ты же не выносишь тире. Как и точки с запятой.

— Не выношу, предпочитаю преступление. Правда, не такое, как наше, уж очень оно изматывает и связано с близкими мне особами, и все же я бы его.., если бы не болгарский блочек.., ну да ладно. Знаешь, я так о нем беспокоюсь, места себе не нахожу. Решила непременно поменять на идентичный и даже придумала предлог. То есть не придумала, предлог настоящий, не придуманный… Тьфу, совсем запуталась. Когда не хочешь говорить правды, лучше помолчи! Сколько раз себе твердила это.

О корректурах мы обе забыли. Болгарский блочек заставил нас перестроиться на марки.

Гражинке захотелось полюбоваться ими. Я охотно отодвинула подальше корректуру, кряхтя, достала с нижней полки марочный каталог и кляссер с блочком-1 Об. Эта замена имелась в наличии, и я могла её продемонстрировать девушке.

Вернувшийся Януш застал нас в центре марочного хаоса. Пол в комнате был завален кляссерами и отдельными листами с марками, поскольку я сочла полезным для успокоения нервов Гражинки продемонстрировать ей Папуа и Новую Гвинею. Меня же вид марок возбудил ещё больше, так что я окончательно укрепилась в своём намерении.

Увлёкшись марками, я позабыла об осторожности и спросила Януша:

— А кто и когда видел Кубу последний раз?

И где? Хоть кто-то что-нибудь сказал об этом?

Что-что, а глупой Гражинка не была. Позабыв о марках, она диким взглядом уставилась на Януша. Наверняка ей пришло в голову то же, что и мне, и весь мой организм перевернулся вверх ногами. Второе преступление Патрика! Езус-Мария!

А Януш совершенно спокойно ответил.

Оказывается, у него были сведения на этот счёт.

— Марленка и Антось вместе видели его, когда он утром уходил от них. На следующий день после убийства Вероники. Причём так рано, что сенсация не успела разлететься по местечку.

И по мнению Марленки, Куба был очень доволен жизнью, такой у него был умиротворённый вид. Антось же никак не высказывался насчёт вида Кубы.

— Погоди, что-то у меня не сходится, — возразила я. — Насколько я помню, Марленка утверждала, что после этого вечера Кубы не видела.

— Поприжали её, она и вспомнила, — отмахнулся Януш. — Очень неохотно, но призналась, что видела Кубу. А тогда не призналась, пояснила, что спросонок могла и позабыть. А теперь вот вспомнила: как кофе себе варила, а Куба свой кофе уже успел выпить.

— И уехал?

— Оба уверяют — уехал.

Труп убитого Кубы несколько поблек в моем воображении.

— На чем уехал?

— На своей машине. Довольно старый «фиат пунто». Темно-зелёный, если тебя это интересует. Номера никто не запомнил.

— А Патрик?

— Что Патрик?

— Он когда уехал? Ведь он же там был.

— Об этом никого не спросили. Когда снимали показания по первому разу, он ещё не был в числе подозреваемых, по второму разу ещё не всех успели допросить. Однако… — и он перевёл взгляд на Гражину, — ведь известно, когда он появился в Дрездене?

— Нет, — ответила Гражинка, причём с таким выражением, словно труп Кубы представлялся ей намного отчётливее, чем мне.

— Так когда ты его там увидела? — нетерпеливо спросила я.

— Только утром следующего дня. Хотя он и утверждал, что был там уже вчера вечером и видел меня в окошке Лидии. Возможно, к окошку я подходила.

— И он мог тебя разглядеть?

— Мог, ведь Лидия живёт на первом этаже.

Я поливала её цветочки, она совсем их запустила.

— Значит, вечером был, правду сказал. От Болеславца до Дрездена два часа, если не очень спешить. Ты во сколько поливала цветочки?

— Не знаю, ещё не стемнело.

— В это время года не темнеет долго. У него оставалось много светлого времени…

И прикусила язык. Я не имею права забывать о страданиях Гражинки! О трупе Кубы можно поговорить с Янушем наедине.

А сама принялась высчитывать. Если Патрик смылся из Болеславца сразу после убийства тёти, у него было время доехать куда угодно. Если все же подзадержался: сначала ждал отъезда Кубы, потом потратил время на его убийство и возню с трупом, то он не успел бы доехать до Варшавы, спрятать где-то коллекцию и вернуться к вечеру в Дрезден. Нет, и речи быть не может. Его прикончила бы вроцлавская автострада. Но мог поступить иначе. Наплевать на Варшаву, ничего не прятать, пристукнуть Кубу и сразу мчаться в Дрезден. Тогда бы запросто успел.

Думала про себя, а вслух спросила лишь, какая машина у Патрика.

— «Тойота» — вездеход, — угрюмо сообщила Гражина.

Януш вдруг встрепенулся.

— Да не ездит он на ней, она все время стоит в Болеславце, — сказал он. — Теперь уже на полицейской стоянке.

Гражинка вдруг взбунтовалась, похоже, её терпение кончилось, и она громко потребовала заняться корректурой. Раз завтра полиция вцепится в неё, надо сегодня все закончить, неизвестно, когда они отпустят. Я, не меньше Гражинки заинтересованная в скорейшем окончании работы, отмела в сторону следствие с его трупами и загадками и прочно засела за работу.

В Болеславце я потеряла два дня и вернулась злая, расстроенная и преисполненная желания отхлестать себя по щекам. Мои усилия привели меня, можно сказать, к прямо противоположным результатам. Правда, при этом мне сообщили новую для меня информацию, которая, честно говоря, нужна была мне как дыра в мосту.

Полиция меня приняла и поговорила со мной. Почему не поговорить? Они гордились своими техническими достижениями. О том, что к ним приложил руку Януш, а через него и я некоторым образом, им не было известно. Так что они с полным правом имели все основания похвастаться достигнутыми результатами.

И пусть эта мерзкая баба не думает, что только в её дурью голову приходят иногда светлые мысли, проше бардзо, теперь она при всем желании не найдёт никаких упущений в их расследовании.

Мерзкая баба, ясное дело, тут же нашла упущение. Это как же понимать? Держали в своём полицейском сейфе сокровище столетия, ценность которого трудно даже вообразить, и не приставили к сейфу никакой специальной охраны. Хорошо, бог миловал, не случилось никаких покушений, а если бы кому пришло в голову его украсть? Обыкновенный сейф, просто запертый на ключ?!

Поначалу глины просто опешили и не могли понять, в чем дело. Переглядывались и пожимали плечами, а я поддавала жару, не давая им времени сообразить, в чем же дело.

— Такие вещи держат в хавидах! — бушевала я. — Ну конечно же, вы не имеете понятия, что такое хавиды, а ещё берётесь гарантировать Сохранность раритета! Ведь мельчайшая пылинка может его испортить, а пан уже собрался его схватить пальцами!

И я сама ткнула пальцем в даже не пошевелившегося прокурора, стараясь при этом, чтобы мой палец выглядел как можно обвинительнее. Прокурор только рот раскрыл и слегка покраснел.

Разумеется, на встрече со мной присутствовали оба начальника: и главный комендант, и сам прокурор. А я продолжала бушевать:

— Я знала, что так и будет! А ведь предлагала вам гарантировать безопасность бесценной марки, предохранить её от порчи. Так нет, все себе заграбастали, как гарпагоны какие…

Тут меня перебил комендант:

— Так кто же против? Раз пани умеет обращаться с марками и к тому же привезла этот, как его.., в общем, мы не против — предохраняйте.

Но учтите, наследственная масса должна остаться на месте, и речи быть не может, чтобы раздавать её по кусочкам.