– Тогда я сам спрошу Гюрда! Я завтра же еду в Дюфрин! Ради всего святого, Эрленд, скажи мне…

– Пожалуй, Гюрд тебе и скажет! – издевательски бросил Эрленд и так пришпорил коня, что Симон шарахнулся в сторону. А Эрленд во весь опор поскакал прочь из усадьбы…

Посреди двора Симон столкнулся с Кристин; она была уже в плаще. Рядом шел Гэуте с дорожным мешком в руках. Рамборг провожала сестру.

Мальчик на мгновение испуганно и растерянно поглядел на дядю – и тут же отвел глаза. Но Кристин устремила на него долгий взгляд своих больших глаз, потемневших от гнева и горя:

– Как ты мог подумать, будто Эрленд… будто он так обманул тебя!

– Ничего я не подумал! – резко возразил Симон. – Я подумал, что он мелет безумный вздор, гной парень…

– Нет, Симон, не провожай меня, – тихо сказала Кристин.

Он видел, что она опечалена и оскорблена до глубины души.

Вечером, когда супруги остались одни в большой горнице и раздевались, собираясь на покой, а дочери уже сладко спали в своей постели, Рамборг вдруг спросила:

– Разве ты ничего не знал об этом, Симон?

– Нет… А разве ты знала? – настороженно спросил Симон.

Рамборг отступила на несколько шагов и остановилась у стола в пламени свечи. Она была уже полураздета: в рубашке и нижней юбке; распущенные волосы кудрявились вокруг ее лица.

– Знать не знала… Но кое о чем догадывалась… Хельга так чудно держала себя… – На лице Рамборг появилось какое-то странное подобие улыбки, она поежилась, точно от холода. – Хельга говорила, что отныне в Норвегии настанут другие времена. Знатные люди… – Рамборг улыбалась кривой, вымученной улыбкой. – Знатные люди получат те же права, какими пользуются в других странах. Они снова станут зваться рыцарями и баронами… И когда я увидела, как близко ты принял к сердцу их дело – целый год почти не казал глаз домой и даже не улучил минуты приехать в Рингхейм, когда я жила там в чужой усадьбе и носила под сердцем твоего сына… я и подумала: верно тебе известно, что тут замешан не один Эрленд.

– Ха! Рыцари и бароны! – Симон усмехнулся коротким, злым смешком.

– Стало быть, ты делал все это только ради Кристин?

Он увидел, как, точно схваченное морозом, побелело ее лицо. Он не мог прикинуться, будто не понял ее слов. Сделав усилие, он с отчаянием отрезал:

~ Да!

И тут же подумал: «Она сошла с ума, я сам сошел с ума. И Эрленд тоже – все мы рехнулись сегодня. Пора положить этому конец».

– Да, я сделал это ради твоей сестры, – овладев собой, промолвил он, – и ради детей, у которых ни по родству, ни по свойству не было защитника ближе, чем я. И ради Эрленда, с которым мы поклялись хранить друг другу братскую верность. Будь хоть ты благоразумна, Рамборг, я и так нынче сыт по горло сумасбродными выходками! – вспылил он и швырнул об стенку снятый с ноги башмак.

Рамборг наклонилась, подняла башмак с полу и оглядела стенную балку в том месте, куда он угодил:

– Какой срам! Турбьёрг не догадалась соскрести сажу со стены к приезду гостей, а я позабыла напомнить ей об этом… – Рамборг обтерла башмак – он был от самой нарядной пары Симона с длинным носом и красным каблуком – потом подняла с полу второй башмак и сложила их в ларь для обуви. Но Симон заметил, как сильно трясутся ее руки.

Тогда он подошел к жене и привлек ее к себе.

Она обвила его хрупкими руками и, содрогаясь от подавленных рыданий, шепнула ему, что очень устала.

Шесть дней спустя Симон в сопровождении слуги возвращался домой к северу через Квам. Снег хлестал в лицо крупными мокрыми хлопьями. К полудню они с трудом добрались до маленького постоялого двора с харчевней у проезжей дороги.

Из дому вышла хозяйка и пригласила Симона в жилую горницу – «Не ночевать же ему в харчевне со всякой голытьбой». Отряхивая мокрый плащ Симона и развешивая его для просушки на поперечине над открытым очагом, женщина ни на минуту не закрывала рта, приговаривая:

– Экая непогодь… И лошади горемыки… Ехать-то вам пришлось кружной дорогой; небось через озеро-то и не переправишься?

– Отчего же, коли жизнь надоела… Хозяйка и ее дети, которые оказались тут как тут, услужливо рассмеялись. Старшие вдруг решили подбросить в очаг поленьев, принести гостю пива, младшие сбились в кучку у двери. Они привыкли, что хозяин Формо никогда не приезжает к ним с пустыми руками: Симон одаривал их мелкими монетками, а когда он останавливался у хозяйки на обратном пути с ярмарки в Хамаре, откуда вез гостинцы своим детям, детям трактирщицы всегда перепадали какие-нибудь лакомства. Но в этот раз Симон даже не взглянул в их сторону.

Он понуро сидел на скамье, уронив руки на колени и вперив взгляд в огонь, и ни словом не отвечал на неумолкаемую трескотню женщины. Наконец она сообщила, что Эрленда, сына Никулауса, видели сегодня в Гранхейме: сегодня наследники должны внести первую часть выкупной платы прежним владельцам. Коли Симону угодно, она пошлет кого-нибудь из детей за его родичем – ведь они, должно быть, вместе отправятся восвояси.

– Не надо, – сказал Симон. Он попросил, чтобы хозяйка дала ему поесть. – А потом я сосну часок-другой.

…С Эрлендом он еще успеет повстречаться. То, что он намерен ему сказать, он скажет в присутствии Гэуте. Ему невмоготу дважды возвращаться к этому разговору.

Пока хозяйка готовила еду, слуга Симона Сигюрд пристроился рядом с ней в поварне:

– Ох, и распутица!.. А тут еще сам хозяин точно белены объелся.

Обычно Симон, сын Андреса, охотно выслушивал все местные сплетни, которые удавалось выведать его слугам, пока они гостили в Дюфрине. У Симона в услужении всегда был один, а то и несколько уроженцев Рэумарике. Когда Симон приезжал в отцовское имение, они сами набивались к нему на службу: все знали, что он хозяин великодушный и щедрый, любит острое словцо и не чванится перед своими слугами. Но в эту поездку что бы Сигюрд ни сказал хозяину, в ответ он слышал только одно: «Заткни глотку».

А все дело в том, что хозяин вконец рассорился со своими братьями – он даже не пожелал заночевать в Дюфрине. Им пришлось устроиться на ночлег у одного из издольщиков, двор которого расположен на другом краю долины. Господин Гюрд, – хозяйка, может, еще не слышала, что на рождество король произвел старшего сына господина Андреса в рыцари, – так вот, господин Гюрд сам вышел на двор и так убедительно просил брата остаться, но Симон только буркнул что-то в ответ. А до этого они так кричали и бранились в верхней горнице – там еще гостили эти господа: Ульв, сын Саксе, и Гюдмюнд, сын Андреса, – что слуги от страха не знали, куда деваться. Господь их ведает, чего они там не поделили…

Проходя мимо поварни, Симон остановился на пороге и заглянул в дверь: Сигюрд поспешно сказал, что пришел к хозяйке за шилом и ремнем, чтобы починить подпругу, которая лопнула в дороге.

– Как видно, в этом доме шило и ремни хранятся в поварне… – буркнул Симон в ответ и ушел.

Едва хозяин скрылся из виду, Сигюрд покачал головой и многозначительно подмигнул женщине.

Отодвинув блюдо с едой, Симон оставался сидеть за столом. Он так устал, что у него не было сил шевельнуть ни рукой, ни ногой. Наконец он все-таки встал и бросился на постель, как был, в сапогах со шпорами. Потом подумал: «Нет, этак негоже. Постель чистая, такую редко встретишь в доме простолюдинов». Сел, спустив ноги, в изголовье кровати и разулся. Он так измучился телом и душой, что мечтал хоть ненадолго забыться сном. Вдобавок он промок и продрог, а воспаленное от встречного ветра лицо горело.

Он забрался под покрывало, взбил и перевернул подушки – от них почему-то сильно несло рыбой. Потом прилег, опираясь на локоть.

И опять в его голове назойливо зароились мысли. Вот уже несколько дней кряду он, точно привязанная на веревке скотина, все кружил и кружил на одном и том же месте…

…Пусть даже Эрлинг, сын Видкюна, знал, что Гюрду и Гюдмюнду Дарре тоже грозит бесчестье, если Эрленда, сына Никулауса, принудят заговорить на дыбе; неужто от этого стало зазорней, что Симон пустил в ход все средства, стараясь заручиться поддержкой рыцарей из Бьяркэя? Скорее напротив – брату должно вступить на защиту родных братьев, сложить за них голову, ежели придется. И все же Симону хотелось знать, было ли что-нибудь известно Эрлингу. Симон раскидывал умом и так и этак. Понятное дело, Эрлинг не мог оставаться в полном неведении насчет заговора. Но что он знал о нем?.. Гюрду и Ульву как будто неизвестно, чтобы Эрлинг подозревал об их соучастии. Но Симон вспомнил, что Эрлинг назвал имена сыновей Хафтура и еще посоветовал ему просить у них помощи, потому-де, что их близкие друзья зависят от его молчания… Сыновья Хафтура были двоюродными братьями Ульва, сына Саксе, и Хельги. Где голова, там и руки…