Поручик порылся в своих записях. Об ограблении ему сообщил один из подчинённых, которому пожаловался пострадавший, ещё не пришедший в себя после пережитого. Естественно, валютчик знал подчинённого не как сотрудника милиции, а как товарища по работе. Он себе спокойненько обделывал дельце с клиентом, который хотел купить у него три тысячи наличными, и оба тщательно пересчитывали деньги, сидя в машине на стоянке по улице Конопницкой, как вдруг у окон с двух сторон появились две разбойничьи рожи, и не успели честные коммерсанты и рта раскрыть, как дверцы машины распахнулись, внутрь просунулись хищные лапы и лишили коммерсантов имущества, после чего бородатые разбойничьи рожи и хищные лапы моментально исчезли, развеялись как дым. Все нападение длилось две секунды, и охрана не успела прийти на помощь, тем более что по стоянке в это время металась какая-то машина, за рулём которой сидела подозрительная баба.

Что же касается драки в «Гранде», дело было так: за столиком кафе сидел себе спокойненько другой подчинённый поручика, играющий роль мелкой рыбёшки в океане чёрного рынка, пил кофе и задумчиво поглядывал на двух интересующих его акул, сидящих за столиком у окна. Вдруг в зал врывается тоже хорошо ему известный деятель, бросается к сидящим у окна, хватает за отвороты пиджака одну из акул и принимается бешено трясти её, яростным шёпотом сипя на весь зал:

— Ты кого мне подсунул, морда? Это называется выгодная оказия, такой-растакой…

И, продолжая извергать непечатные выражения, сипящий валютчик сделал попытку оторвать акуле голову от туловища, что наверняка ему бы удалось, ибо акула, не ожидавшая нападения и явно ничего не понимающая, только безмолвно разевала рот, но тут вмешались другие и быстренько утихомирили сипящего. Он присел за столик к акулам, и они вместе, склонив головы, принялись оживлённым шёпотом обсуждать свои дела. До подчинённого доносились лишь отдельные слова, из которых он понял, что сипящему нанесён большой материальный ущерб.

Все это было чрезвычайно интересно, и майор приказал поручику собрать дополнительные факты об ограблении и о драке и в первую очередь установить, что за машина помешала охране вмешаться в операцию. Может, действует целая шайка? В заключение он сказал:

— Мы имеем все основания утверждать, что кто-то грабит чёрный рынок — точнее, отбирает доллары. Нам известно также, что одновременно доллары нелегально переправляются через границу. Связь прямая и очевидная. В числе ограбленных и этот, как его, Рокош. Вор, как видно, не особенно разборчив, крадёт, где подвернётся возможность. Дуткевич с этим как-то связан. Иначе чем объяснить его убийство? Врагов у него не было, богатства тоже, бабы ни у кого не отбивал. Может, потихоньку помогал шайке грабителей, валютчики его накрыли и из мести убили, а может, и наоборот: грабители надеялись найти у него деньги, не нашли и со злости пристукнули. Вишневского с его переводом денег в казну государства я пока вообще не понимаю. Что же касается Хмелевской…

Тут майор вспомнил, что слышал о какой-то драке у киоска, в которой я принимала участие. Это у него тут же ассоциировалось с дракой в «Гранде». Он замолчал и задумался. Его мысль продолжил капитан:

— Что касается меня, то я уверен — с этой Хмелевской дело нечисто. Ну, посмотрите сами — она везде, буквально везде путается. И в то же время из её знакомых только один Ракевич вписывается в афёру, остальные же совершенно не годятся. Ничего подозрительного, никаких левых доходов, все нормально работают, ведут размеренную жизнь по средствам. Безнадёга! Но Ракевич с долларами не связан.

— Дуткевич тоже не был связан, — припомнил Гумовский. — Никто его не знал.

Майор очнулся от своих мыслей и вмешался в разговор:

— Дуткевича могли не знать по фамилии, а знали в лицо. Разошли людей с фотографией.

— Уже разослал, жду результатов. Пожалуй, и Хмелевскую им подброшу, на всякий случай.

В ходе разгоревшейся дискуссии стало ясно: необходимо разослать фотографию Дуткевича по всем градам и весям; надо завести тесную дружбу с неразговорчивыми валютчиками; надо установить постоянное наблюдение за Гавелом и за мной. Главное же — надо припомнить и систематизировать все странные, нетипичные и лишённые всякого смысла события последнего времени, ибо только они могут быть связаны с этим странным и нетипичным делом и, возможно, что-то прояснят. И надо думать. Думать интенсивно, творчески.

Я думала интенсивно и творчески, и у меня получилась совершеннейшая ерунда. Вот что у меня получилось.

Мартин поймал похитителя марок. Похититель уже успел спустить коллекцию, частично у нас, частично за рубежом. Мартин припёр его к стенке и потребовал или марки, или их эквивалент. Вор был другом Дуткевича, и Дуткевич, добрая душа, бескорыстно помогал ему в кражах, а потом пал жертвой мести валютчиков. Вор, редкая свинья, зная о моем знакомстве с Мартином, решил пустить милицию по моему следу, фабрикуя улики против меня, отсюда и нагромождение вокруг меня идиотских событий.

В концепции были серьёзные пробелы. Почему Мартин не копил валюту, чтобы приобрести на неё марки и восстановить коллекцию, а принялся анонимно пересылать доллары в государственную казну? Ладно, допустим, Мартин свихнулся с горя, такие случаи известны. В концепцию не вписывался Донат. Зато Гавел вписался. Он сначала помогал спустить марки, а потом, узнав, в чем дело, пытался выкупить их обратно. А вот Донат не вписывался. Что же касается Баськи, то это лучшая кандидатура на роль преступника, и я уверена, ради неё Дуткевич пошёл бы на все. Однако мне очень не хотелось в своей концепции отводить Баське отрицательную роль. Проще всего было бы все выяснить у них самих, поставив вопрос ребром, но у меня как-то язык не поворачивался информировать друзей о моих открытиях.

Я решила действовать дипломатично, позвонила Баське и начала издалека, поинтересовавшись, что означают странные прогулки Доната и Павла по Саксонскому саду. Баська удивилась так, будто от меня впервые услышала об этом. Пришлось несколько усилить дипломатический нажим:

— Но ведь ты тоже там была. За кустами пряталась.

— Я там была? — огорчилась Баська. — Надо же, ничего не помню. Должно быть, у меня склероз, как думаешь?

— Может, и склероз. Припомни-ка. Весной это было, листья ещё не распустились.

— Хоть убей — не помню. А ты уверена, что я была трезвая?

Такой уверенности у меня не было. Видела я её издалека, а вела она себя очень странно. Может, Донат и Павел тоже были пьяны! Правда, маршировали они уверенным, твёрдым шагом, но это ещё не показатель. Если все трое оказались в саду по пьяной лавочке, могут и не вспомнить, чем они там занимались и почему.

Происходившее в Саксонском саду Баську очень заинтересовало, и у меня создалось впечатление, что она и в самом деле лишь от меня узнает об этом. Так из Баськи ничего и не удалось выудить.

Разговаривала я и с Янкой, поинтересовалась, как обстоит дело с Донатом. Удручённая Янка пожаловалась, что с ним по-прежнему неладно, только теперь это выражается по-другому: Донат, наоборот, совсем перестал выходить из дому, всячески уединяется и даже начал от них запираться где попало — то в ванной, то на кухне, то в комнатке Кшиштофа, иногда даже в подвале. Он по-прежнему не желает общаться с семьёй, того и гляди совсем разучится говорить.

Мартин, в противоположность Донату, дома совсем не бывал, шлялся неизвестно где, и я никак не могла его поймать по телефону. Гавела же я в качестве объекта дипломатических переговоров сразу исключила, так как знала, что из него ничего не вытяну. Моё частное расследование забуксовало на месте, и в этой ситуации я чуть ли не с радостью восприняла вызов к майору.

Разговор начался с того, что он ошарашил меня заявлением:

— Пежачека вы знаете, а в список своих знакомых не внесли. Почему?

Я принялась лихорадочно вспоминать человека с такой диковинной фамилией. Нет, сколько ни рылась в памяти, никого похожего припомнить не могла.