— Вы говорите о Ржегорже и Пенделмановой. А как же Барнабаш?

— Тоже мерзавец каких мало. Он не только построил половину всех жилых сараев в Южном городе — он еще и запачкался в крови в афере Опатова, утвердил сооружение Центра конгрессов, этой вышеградской гидры, и вдобавок нес ответственность за эрекцию гигантского менгира на Жижкове, этого постыдного символа язычества Чехии новых времен. Именно Барнабаш виноват в том, что в Праге нет такого места, откуда бы не видно было бетонных домов-уродцев. Я благодарю Бога за гостиницу «Бувине»: из ее окон вам точно не разглядеть панельных зданий.

— Если только не залезть на башню, — горько добавил Прунслик. — Оттуда видны Просек, Гайе, Йинонице и Черный мост; вы можете сколько угодно вертеться вокруг собственной оси — всякие ржегоржи, барнабаши, загиры и пенделмановы оставили свои автографы по всему горизонту. К счастью, не навечно.

— Вы сказали — загиры… Означает ли это?..

— Волнуетесь за него? — спросил Гмюнд. — Вам он действительно небезразличен? Полиция подозревает его в убийстве Барнабаша; возможно, ему еще удастся ускользнуть от нас и поселиться в удобной тюрьме. Вам не привыкать спасать ему жизнь.

— Тогда в Аполлинарии! Ловко же вы меня поймали на удочку!

— Такие уж у нас методы, мы предпочитаем, чтобы человек добровольно заглотнул наживку, — захихикал подручный Гмюнда.

— Так это вы раскачали колокол! Но скажите, как вы выбрались оттуда?

— Дождался, пока ваше благородие спустится по лестнице, — засмеялся Прунслик и объяснил мне, где именно он прятался: сидел, скорчившись, на слепой северной стороне башни — совсем как черт за печной трубой. В том месте, где звонница отделяется от кровли нефа, действительно можно было укрыться. Я попытался представить себе диспозицию и понял, что такое ему под силу. Значит, Прунслик сидел там и в душе потешался над нами!

— Меньше чем через час у вашего друга Загира свидание с Розетой, — с довольной улыбкой сообщил мне Гмюнд. — В одном ресторанчике на Виноградах. Он назначил его из-за границы. Ох уж эти мне сластолюбцы! Может, попытаетесь что-нибудь предпринять?

— Вы имеете в виду, что она… Однако вы еще не все объяснили: зачем вам понадобилось сбрасывать меня в воронку свода?

— Для того, разумеется, чтобы вы договорили то, что едва начали. Простите меня, но я страшно разозлился на вас из-за того, что вы отказались сотрудничать. Конечно, мы могли связать вас и принудить силой, но тогда бы вы сопротивлялись и поранили бы себя или кого-нибудь из нас… либо до смерти бы перепугались. Мне нужно было другое. Ну почему, почему у вас такое несчастное лицо? Неужели вы жалеете, что я обманул вас? Поверьте, этого требовало дело. Я боялся упустить время; насколько мне известно, в вас влюбилась некая дама: еще немного — и она бы вас соблазнила. Тогда вы бы нам уже не пригодились.

— Вы хотите сказать… Значит…

— Ну конечно — ваши чудесные способности объясняются вашей непорочностью. Не спрашивайте, почему это так, и будьте благодарны за свой дар.

— И Розета такая же, как я?

— До определенной степени вы с ней похожи. Но она не может противостоять… я имею в виду физическое влечение. Не попрекайте ее этими небольшими радостями, у нее много хуже, чем у вас, со здоровьем, а способность видеть прошлое выражена куда слабее. Впрочем, не беспокойтесь, вы в холостяках не останетесь. Когда мне больше не понадобятся ваши услуги, я непременно вас женю.

— Как насчет вдовушки? — хихикнул Прунслик. — Есть у меня одна на примете, молоденькая да пригоженькая; правда, ее старик еще жив, но одной ногой он уже в могиле. Может, подождете?

— Она не имела права обманывать меня.

— Розета? Как девушка, которая вас очаровала, разумеется, нет. Как жертва современной эпохи — да. Это маленькое предательство поможет ее мести и проторит дорогу восстановлению истины. Таково желание братства, и я надеюсь, очень скоро вы также станете желать этого.

— Что я говорил на этом самом чердаке?

— Вы бредили, однако сведения, которые нас больше всего занимали, все-таки сообщили. Вы продолжили рассказ, который не закончили в прошлый раз. Вацлав Газембурк, бывший уштецкий гетман и приближенный Карла, одним печальным утром 1377 года направился во вновь построенный храм при монастыре августинцев, только что посвященный Карлу Великому и Деве Марии, чтобы лично присмотреть там за вырезыванием на камне ритуальных знаков так называемого Святокарловского братства, что было основано им вместе с тремя благородными друзьями. В тот день там же объявился император, хотя его визит в эти места не был запланирован заранее — он намеревался почтить своим присутствием Святой Аполлинарий. Когда же император посетил Карлов и застал там на чердаке двоих мастеровых с их господином, которые выбивали на камне семь призраков ночи, он расценил это как осквернение святыни и наутро приказал повесить всех троих. Символы братства были разбиты. Весь чердак перестроили заново, храм вторично освятили. Единственное, что осталось на крыше — это водостоки, которые спустя сорок лет уничтожили гуситы. Я всю жизнь изучал наши семейные хроники, пытаясь понять, отчего Вацлав Газембурк лишился королевской милости и своей благородной головы, а узнал это от вас, чудесного дитяти, умеющего видеть прошлое.

Именно вы объяснили мне, что это было нелепым недоразумением и несчастным стечением обстоятельств. У истории свои игры. Даже такой прозорливый монарх, как Карл, тоже совершал ошибки. Семь каменных чудищ, заключенных внутри круга с молотком, должны были стеречь этот и шесть других храмов. Как вам известно, чудища на готических соборах чаще всего играют самую простую роль: отводят с крыш воду. Однако вид ухмыляющихся горгон и насупленных грифонов был придан им не из соображений целесообразности, а для того, чтобы они обрели охранительную мощь.

Мой предок был казнен, император Карл горько пожалел о своем опрометчивом поступке, жизнь пошла дальше. Главным храмом, под кровлей которого чуть позже появятся новые ритуальные символы и который даст имя новому братству, тремя оставшимися гетманами была избрана часовня на Скотном рынке. Во времена Вацлава IV возникло Братство Тела Господня, возникло, дабы оберегать храмы Нового Города и карать того, кто поднимет на них руку.

Око за око, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу, ожог за ожог, ушиб за ушиб, рубец за рубец. Сейчас самое время вернуть людей к тем заповедям, что дал им через Моисея Господь. Что лучше: погубить несколько неразумных, бездарных и аморальных архитекторов и чиновников — или позволить погибнуть всем нам, которых наверняка убьют варвары, сжимающие не узду, но автомобильный руль; удушит дым нашего собственного города? Так скажите же — что лучше?

Он умолк в ожидании моего ответа.

Я молчал, мои уста замкнул ужас — я боялся его, братства, самого себя. Я молчал, опасаясь издать хотя бы звук, несмотря на то, что несказанные слова жгли мне язык. Я закрыл глаза и попытался проглотить эти слова, но пищевод не захотел принять их, они застряли в горле, точно рыбья кость, и невыносимо кололи меня. И тогда я откашлялся и изверг их из себя в приступе сомнений и несогласия. Но это оказались слова одобрения. Матиаш Гмюнд не ошибался. Наконец-то мне был ниспослан учитель.