Ее слова о том, что «в нашей стране есть такие силы, о которых ни ты, ни я не имеем понятия» не раз всплывали у меня в памяти. И, честно говоря, очень меня беспокоили. Королева могла иметь в виду медиамагнатов, которые не раз уничтожали человека одним своим словом. Она могла намекать на так называемый «истеблишмент» — невидимую и не имеющую четких границ сеть социальных групп, которой правят сильные мира сего. Она могла иметь в виду службу государственной безопасности и военной разведки MI5, о тайной деятельности которой королева, без сомнения, не имеет понятия. Но зато она точно знает, что это могущественная организация, имеющая «лицензию» на любые действия, которые сочтет необходимыми для блага государства и монархии.
Что бы ни имела в виду королева, я могу сказать только одно: не прошло и четырех лет со времени нашей беседы, как меня арестовали и призвали к суду по обвинению в преступлении, которого я не совершал. Да и само обвинение не выдерживало никакой критики. Речь, конечно, шла не о краже, всех гораздо больше беспокоили тайны принцессы. Кто в них посвящен? Что это за тайны? Но, по совести, я не могу сказать, что именно имела в виду королева. Я сотни раз ругал себя за то, что не спросил об этом тогда же. Но ничего не поделаешь, и теперь я, так же как и вы, могу только гадать. Кому, как не мне, знать, насколько важная информация хранится в моей голове. Когда принцесса решила мне довериться, она хотела, чтобы я стал хранителем важных исторических сведений о ней. Я был для нее независимым свидетелем, как и «читчиком» почти всех писем, какие она получала или отправляла. Я видел бумаги, касающиеся ее развода, я видел ее завещание.
Она жаловалась мне, что за ней постоянно следят. Естественно, что с того самого момента, как она вышла замуж за принца Чарльза, все ее телефонные разговоры прослушивались, а все контакты проверялись. Это обычное дело — точно так же прослушивают и телефоны всех членов королевской семьи, а также правительственных чиновников. И принцесса это знала. В этом смысле «силы» делали свое дело все время, пока я служил в Хайгроуве и в Кенсингтонском дворце. Она не раз говорила мне об этом и тоже просила быть осторожным. Пожалуй, это было единственное, что не нравилось принцессе в Кенсингтонском дворце: здесь она чувствовала, что ее все время подслушивают, что за ней все время следят. Поэтому, а также по ряду других причин, она и пыталась отказаться от охраны. Она не доверяла полиции как инструменту наведения порядка в государстве. И, честно говоря, она вообще подозрительно относилась ко всему, что имело отношение к государству.
Принцесса подозревала, что однажды, когда ни меня, ни ее не было в Кенсингтонском дворце, там установили «жучки». Как-то раз мы передвинули всю мебель в гостиной в одну сторону, убрали коврики в индейском стиле, закатали ковер, а затем, с отвертками в руках, стали проверять пол. Принцесса была уверена, что во дворце есть подслушивающие устройства, но мы ничего не нашли. Она подозревала, что «жучки» могут быть в розетках, в выключателях, в лампах. Конечно, многие могут подумать, что это признак навязчивой идеи. Я бы и сам с этим согласился, если бы у нее не было повода для беспокойства. Но те, кто поспешил обвинить ее в неадекватности, не знали всей ситуации. Она не была сумасшедшей, она была просто осторожной. В основе ее действий лежала информация, которую она получила от своего друга, в прошлом работавшего на британскую разведку. Принцесса ему доверяла, знала о его добром к ней отношении, знала о его компетентности в этих делах и следовала его советам.
Более того, один из членов королевской семьи тоже предупреждал принцессу: «Будь осторожной даже в собственном доме, потому что „они" все время тебя слушают». (Перед судом в 2002 году я узнал через моих адвокатов, что все время, пока шло следствие, все мои телефонные разговоры прослушивались и из-за меня прослушивали более двадцати телефонов моих знакомых.)
Однако я на основании собственного опыта могу посоветовать всем, кто окажется в таком же положении, как принцесса, не искать «жучки». После того как своими силами нам ничего найти не удалось, она позвонила тому самому другу, бывшему работнику спецслужб. И в выходные он инкогнито пришел во дворец. Он обыскал все ее апартаменты в поисках подслушивающих устройств. Проверил все комнаты. И ничего не нашел. Но пока он все обыскивал, а мы с принцессой убеждались, что там ничего нет, он рассказывал нам о современных методах слежки. Принцесса была потрясена, когда узнала, что подслушивать не обязательно при помощи «жучков». Современные методы подслушивания позволяют вести слежку из фургона, припаркованного неподалеку, из которого подается сигнал так, чтобы, отразившись от зеркал, вернуться в фургон. Узнав об этом, принцесса сняла круглое зеркало, висевшее над мраморным камином в гостиной — как раз напротив окна. Она не была сумасшедшей. Она делала то, что ей посоветовал профессионал.
Последние два года жизни принцессу стала особенно беспокоить эта постоянная слежка. Принцесса чувствовала, что со времен развода в 1992 году она стала сильнее и была готова покорить мир своей благотворительной деятельностью. Права она была или нет, но она считала, что, чем больше проявляется ее сила, тем более «неудобной» она становится для многих. В некотором смысле будущее доказало, что она была права, когда в результате ее работы в Анголе в 1997 году ее обвинили в том, что от ее деятельности больше вреда, чем пользы. Она чувствовала, что система не ценит ее работу, потому что до тех пор, пока она не сойдет со сцены, принц Чарльз не сможет делать то, что хочет. «Я стала сильной, а им не нравится, что я способна приносить пользу людям, обходясь без чьей-либо поддержки», — говорила она.
Как-то в октябре 1996 года, когда у принцессы был очередной приступ подозрительности, она вызвала меня из буфетной и встретила на лестнице. Она рассказала мне о своем беспокойстве, я утешил ее, она задала еще один вопрос, и мы уселись на ступеньках — стало ясно, что разговор будет длинным. Она считала, что «свора противников Дианы», как она выразилась, готовила попытку унизить ее в глазах народа. Мы говорили о том, что Тигги Легге-Бурк все набирает вес. Мы говорили о Камилле Паркер Боулз, любит ли ее принц Чарльз по-настоящему. И конечно, принцесса снова стала жаловаться, что ее никто не ценит. Но больше всего ее страшило будущее. Она сказала, что ее пугают попытки сторонников принца Чарльза ее «уничтожить». У принцессы было плохое настроение и ей нужно было выговориться. Мы прошли в гостиную, где она села записывать свои путаные мысли. Не раз она убеждалась: если изложить свои страхи и опасения на бумаге, станет легче в них разобраться.
Я сидел на диване и смотрел, как принцесса яростно пишет.
— Я поставлю здесь дату. Я хочу, чтобы ты сохранил это… на всякий случай.
В тот день у нее была и еще одна причина записать свои мысли и отдать их мне на хранение. Обоснованно или нет, она боялась за свою безопасность. Она записала свои мысли, но не стала говорить мне, почему именно в тот день ей это было так важно. Думаю, она боялась, что будет выглядеть глупо, если выскажет это вслух. Поэтому, ничего не говоря, она записала то, что думала. В некотором роде таким образом она хотела «подстраховаться».
Когда она закончила, то вложила листок в конверт, запечатала его, надписала «Полу» и отдала мне. Я прочитал письмо дома на следующий день. Помню, что никаких особенных чувств оно у меня не вызвало. Не первый и не последний раз она рассказывала мне — устно или на бумаге — о такого рода опасениях. Но когда она умерла, мне вспомнилось это письмо. Теперь оно воспринималось совсем по-другому. Вот что она написала за десять месяцев до того, как погибла в Париже в автокатастрофе.
Октябрь. Я сижу у себя за столом. Мне хочется, чтобы кто-нибудь обнял меня и вдохнул в меня силы, чтобы сказал — будь сильной. Сейчас я чувствую, что моя жизнь в опасности. Думаю, [принцесса указала, в ком именно она видит угрозу] хочет подстроить автокатастрофу — сделать что-то с тормозами моей машины, чтобы принц Чарльз смог снова жениться.