5. Михаил Булгаков. «Под пятой». Мой дневник, с. 18.
7. А.В. Луначарский. В зеркале Горького. Впервые напечатано в журнале «На посту», 1931, апрель. Цитируется по: А.В. Луначарский, СС, том 2, с. 107-108.
IX. Два «зеркала русской революции»
Но тем велик и свят, что человек он, – безумно и мучительно красивый человек, человек всего человечества!!
Он был русский человек, который долго жил вне России, внимательно разглядывал свою страну, – издали она кажется красочней и ярче.
Глава XLIII. Мефистофель или Мессия?
Теория, мой друг, сера, но зелено вечное древо жизни.
Образ Воланда несет в романе огромную смысловую нагрузку. Булгаков вводит его в повествование под личиной Сатаны, неоднократно повторяя это утверждение. Правда, оказывается, что не для всех исследователей это очевидно, и они приходят к такому же выводу через эвристические находки не без помощи … самого дьявола.
Л.М. Яновская, например, в своей книге пишет: «Что за треугольник предъявляет Воланд Берлиозу, а потом Степе? Треугольник, по которому его нельзя не узнать… И.Ф. Бэлза считает, что это «Всевидящее око»… «первая ипостась Троицы», то есть, символ бога. Символ бога, по которому нельзя не узнать дьявола? Никак не откажешь в смелости этому парадоксу исследователя…»
Лидия Марковна, безусловно, права, беря под сомнение вывод И.Ф. Бэлзы и справедливо отмечая, что «в литературоведении главное – не придумывать версий, которые закрывают вопрос, ничего не решая…» Кстати, в романе неоднократно повторяется, что Воланд связан с магией – он даже сам сказал, что прибыл в Москву, чтобы разобраться с рукописями чернокнижника Герберта. А в оккультных науках изображение треугольника является основным символом; едва ли можно найти хоть одну книгу по черной или белой магии, на обложке которой не был бы изображен тот самый треугольник, символизирующий с одной стороны триединство Тела, Души, Духа человека, с другой – вторую ипостась этого триединства: астральное, психическое и интеллектуальное начала.
… Эпиграф из «Фауста», упорное упоминание об идентичности образа Воланда с Сатаной создают устойчивый стереотип, не разрушаемый даже парадоксальными (в устах дьявола) восклицаниями «Черт вас возьми!» Но вот уже в самом начале романа в поле зрения читателя вводится «двойное вэ», с которого начинается имя этого персонажа. Этот момент в увязке с тем фактом, что в творении Гете о Мефистофеле в одном месте упоминается как о «юнкере Фоланде», дало основание некоторым исследователям отождествлять Воланда с Мефистофелем. Однако они не обратили внимания на то, что в «Фаусте» имя Фоланда начинается с буквы «фау» (V), что далеко не идентично «дубль вэ» (W), подчеркиваемой Булгаковым.
… Ответ Азазелло «Любая женщина мечтала бы об этом, но … этого не будет» на заявление Маргариты о готовности отдаться Воланду вызывает уже серьезные сомнения в идентичности этого персонажа с Сатаной – ведь далеко не «любая» женщина мечтает об адюльтере с самим дьяволом. Утверждение Азазелло могло бы быть справедливым в отношении святого духа, поскольку с точки зрения любой женщины роль Девы Марии несомненно более престижна, чем заурядной ведьмы .
Так образ Воланда постепенно отдаляется от представления о Сатане. К тому же, «мессир» – «мессия»?.. И когда в повествование вводится грязная ночная сорочка Воланда, никак не вяжущаяся с представлением о Сатане («При шпаге я, и плащ мой драгоценен»), возникающая параллель с рубищем Иешуа способствует сближению этих образов, которые в умах человечества всегда мыслились исключительно как антагонистические. Сцена принятия на себя грехов преступников всех времен и народов, что является функцией Сына Божьего, завершает это сближение.
Ночная сорочка выполняет в повествовании еще одну важную функцию: оставляя нижнюю часть ног Воланда обнаженной, она, так же как и стоптанные ночные туфли, свидетельствует об отсутствии у него такого обязательного для Сатаны атрибута, как конская нога с копытом. Такую же функцию выполняет и лихо заломленный на ухо берет, несовместимый с сатанинскими рогами. Кроме того, подлинный Сатана, не далее как накануне остановивший время полночи, вряд ли нуждается в солнечных часах, образованных к тому же воткнутой в землю шпагой, отбрасывающий тень в виде креста. Сатана, как мы знаем, таких изображений не переносит.
Такая чисто житейская деталь, как больная нога, не только не вяжется с представлением о всемогущем Князе тьмы, но и делает этот образ по-человечески близким. Упоминание Воланда о рецепте, который достался ему от бабушки, окончательно опровергает версию о его идентичности с Сатаной. Ведь самая первая в истории человечества бабушка – праматерь наша Ева – приобрела такое свое качество именно благодаря сатанинским козням; и все мы хорошо знаем, что Сатана существовал уже тогда, когда будущая первая бабушка пребывала еще Первой девой.
Таким образом, путем тщательного подбора характерных черт Булгаков еще задолго до финала опровергает открыто декларируемую версию. Воланд предстает перед читателем не как Сатана, а едва ли не как «самый человечный человек» из всех персонажей романа.
Сочетание сатанинского с человеческим, причем так тщательно отработанное, должно бы являть собой исключительно благодатную почву для проявления диалектичности образа, так характерной для булгаковского стиля. Как, например, это ярко преломилось в образе Маргариты – там положительное органично переходит в свою противоположность и наоборот. Но давайте будем откровенными – несмотря на всю тщательность проработки именно этого образа, при создании которого диалектическое взаимодействие противоположностей прямо просится в строку, Булгаков как будто бы изменил себе – именно в данном случае этой самой диалектичности как раз и нет. А есть механический набор отрицательных и положительных качеств, взаимодействие между которыми отсутствует.
Вот только один пример: ну зачем, спрашивается, Булгакову потребовалось наделять Воланда признаками застарелого заболевания сифилисом? Этот фактор то ли остался незамеченным исследователями, то ли они брезгливо проигнорировали его; но то, что Булгаков не только привел четкие клинические признаки этой болезни, но и сделал это с фактической ссылкой к своему роману «Белая гвардия», заставляет задуматься.
Как! Воланд – сифилитик?!! Нет, это уж слишком! – так наверняка воскликнет негодующе маститый булгаковед, издавший не одну работу на эту тему. И будет неправ. Ведь автор «Мастера и Маргариты» был не просто врачом – он практиковал на дому (на том самом Андреевском спуске, 13) именно как венеролог; и свой специфический опыт он не один раз использовал в своих произведениях. В «Белой гвардии» содержатся три колоритнейших описания симптомов этой болезни. Давайте же перечитаем их вместе.