Сейчас, когда я пишу эти строки, Москва в очередной раз полна слухами о возможном военном перевороте, и, сидя за столиком недавно открывшегося летнего кафе на Страстном бульваре, я очень хорошо понимаю, каким невероятным бредом в духе чапековской “Войны с саламандрами” могло в 1937 году показаться то, что произошло с Чехословакией в последующие 40-50 лет…

Не знаю, откуда это взялось, может быть случайно виденные и потом забытые открытки, а может запомнившиеся с детства рассказы моего деда о Братиславе (какая разница для русского уха и ума - Прага, Братислава), куда он часто ездил в гости к однополчанину в 70-х годах, но я до сих пор думаю, чтомне очень удалась сцена первого прихода возлюбленной и будущей жены моего героя в меблированные комнаты над Влтавой, которые он,как мнепоказалось, обязательно должен был снимать в 1934 году…

Далее следовал Мюнхен, “Независимая Словакия”, оккупация - сначала немцы, потом русские, неправильная оценка исторической и собственной ситуаций и своего места в них - в 1946 году наш герой вступает в коммунистическую партию и одновременно, как и положено в такой истории, влюбляется в переводчицу из русской комендатуры.

Далее он расходится со своей первой женой и в 48-м году оказывается в Москве, где ему устpаивают один или два концерта в Большом зале Консерватории (! - впрочем, ничего особенного, у жены оказываются влиятельные родственники), а в 49-м дорого платит за любовь и иллюзии (или конформизм): летом 49-го его арестовывают как иностранного шпиона и отправляют в Сибирь.

Впрочем, ирония, “хрустальный смех” слышится и здесь: пять лет он проводит под Иркутском, занимаясь угледобычей открытым способом в месте, которое на геологическом языке называется “Канским амфитеатром”. Неплохие гастроли для Пражской консерватории… Впрочем, еще не финал: в лагере он сильно повреждает ногу, да так, что ножные регистры органа становятся для него недоступны. В 55-м его реабилитируют, он возвращается, но, разумеется, не домой, в Прагу - ну кто же его отпустит, а в Москву…

Финальная сцена “повести” досих пор кажетсямне очень удачной, хотя и несколько вялой.

Вот она:

Однажды Учитель попросил В. зачем-то прийти к нему домой. Я уже не помню, зачем - то ли это был обычный урок, то ли В. должен был что-то принести, выполнить какое-то мелкое поручение. В. все сделал, но почему-то пришел раньше назначенного срока. Или маэстро опоздал. И В. некоторое время болтался возле его дома, во дворе. Обычный московский двор начала 80-х годов, кажется, район Кунцева: детская площадка, качели, гаражи, скамейки…

И вдруг В. увидел своего учителя.

Это тоже надо петь.

Надеюсь все же, что неожиданное оптимистическое (тьфу-тьфу) завершение века застало учителя В. в живых и он благополучно уехал в 90-х на историческую родину, догуливать и додумывать во время прогулок по-над Влтавой то, что не додумал в 30-х.

Вывод?

То есть о чем предположительно мог бы подумать органный учитель В. во время своих прогулок?

Никогда не надо отчаиваться?

Не знаю. Осторожнее надо быть.

Вот: НАДО БЫТЬ ОЧЕНЬ ОСТОРОЖНЫМ.

Очень. История - опасная штука.

Послесловие

Заканчивая эту главу, дополнительно могу сообщить: я “проработал” в “институте нефти” 4 года и, несмотря на то, что это было очень далеко и приходилось очень рано вставать, уходить не хотелось. Хотя и завлаб Геннадий Николаевич, гад, периодически приставал:

- Почему вы ничего не делаете?!

- А почему я должен что-то делать?! Я не для этого пришел на Свет!.. Так, кажется, говаривал Камю?..

- Какой Камю?! Где отчеты за прошлый квартал?

… Кстати, если бы приставал только Геннадий Николаевич!.. Такие же парии, как и я, сотрудники, не могли удержаться:

- У Сережи обед длится полтора часа вместо 45 минут, хе- хе-хе…

Не мог понять: ну им-то что?! Стадо…

Здесь наше повествование делает плавный поворот, и мы вместе с немногочисленными зрителями видим медленно возникающий за этим поворотом старинный особняк в центре Москвы с окнами на Зоопарк и прибитую на чугунных воротах табличку:

Институт Исследований Кое-чего Академии Наук СССР.

А?! Вот она, долгожданная тихая гавань, мечта поэта. Какой там Лос-Аламос!.. Вот где можно лечь, как в песне, на дно и там, на дне, в окружении мигающих приборов, водорослей и милых, интеллигентных людей, спокойно приезжая к 10 - 11 утра, тихо создать что-нибудь замечательное, отвратительное, с правозащитным, антисемитским, садо-мазохистским, постмодернистским и любым другим, по вкусу, душком.

Но, увы, не тут-то было… Моя борьба за свою свободу(или всего лишь за свободную самоидентификацию? Это далеко не одно и то же…) продолжалась.

ПЕРВОЕ ВСТУПЛЕНИЕ: ЛИТЕРАТУРА

Как и всё в моейжизни, этот, в общем-то серьезный шаг, был предпринят отчасти назло кому-то, отчасти не всерьез, а отчасти просто в полубессознательном состоянии.

В то время у меня была подруга, скажем так - немного старше меня. Пользуясь случаем, замечу: хорошая была женщина, даже очень хорошая, но у наших отношений был один не то чтобы недостаток, одно “но” - двое взрослых детей.

Русская жизнь, увы, не очень балует русских женщин, и мое скромное (на первый взгляд) поведение очень нравилось моей Наталье, особенно после печального опыта первого замужества. Ее бывший супруг сильно пил. Нравилось и понравилось настолько, что она решила, несмотря на разницу в возрасте и упомянутое “но”, выйти заменя замуж.

А поскольку в нашей семье уже были не очень хорошие примеры подобных браков (например, моя тетка вышла замуж за своего студента и потом бешено ревновала его), то я решил уклониться. Естественно, что мое решение не могло, в конце концов, не вызвать напряжения даже в наших, очень хороших отношениях. И в одно прекрасное весеннее утро, собираясь ехать от меня в свое Северное Бутово и в очередной раз совершая бесполезный променад до ближайшего метро, выслушав мои рассуждения о будущем триумфальном поступлении на Высшие режиссерские курсы или даже в Литературный Институт, моя подруга вдруг с раздражением заметила:

- Ах, - сказала она, - ты никогда не сделаешь этого. Я слышу о твоих намерениях не первый год!..

Разумеется, я понял, что она имела в виду. И поскольку по существу отвечать не мог, ответил по форме. Собираясь уже действительно не первый год поступать в упомянутые учреждения (я смутно чувствовал необходимостькак-то узаконить свое “безделье”) и откладывая это решение ввиду, как мне казалось, собственной творческой некондиции, я тогдаже решил: