— И Мизюню посадят за решётку? — обрадовалась я.

— Не очень-то надейся на это, если даже и арестуют, через час выпустят под залог. Но и денежки потерять достаточно неприятно. И вот гляди, похоже, в письме довольно чётко сказано как раз об этом: «…хозяйка с мужем искали в бумагах какую-то подпись и пытались её подделать. И хозяйка пробовала, и хозяин, вроде бы у них был образец». Наверное, у Мизюни вышли все подписи покойного «in blanko»[9]. Понятно, что именно ей приходилось мотаться по странам и континентам и заниматься делами фирмы. Адвокаты её знали, подозрений у них не возникало, поэтому подписи Ренуся не отдавали на графологическую экспертизу.

— В таком случае, чего же эта идиотка боится? — недовольно спросила я. — Что я и в самом деле немедленно помчусь с доносом?

— Так ведь каждый судит по себе. А ты вполне могла это сделать из мести.

— Не стала бы делать, но не огорчусь, если все раскроется само собой. Скрывать это письмо от полиции, чтобы доставить ей, Мизюне, удовольствие — не собираюсь. Выходит, она знала, что делала, устраивая обыск в моем чулане. Иоланта поступила правильно, сбежав куда подальше.

— Правильно, — подтвердил Гжегож, переворачивая на другую сторону густо исписанную страницу письма Иоланты. — Читаешь, и мурашки по телу ползают. Из него ясно, что шантажист оскандалился со своим шантажом, тот пан, что шептался с хозяином. И ясно также, что хозяин не брезгует лично заниматься мокрым делом, хотя не исключено, где-то поблизости на всякий случай припрятал свою гориллу. Не стану утверждать, что пришил шантажиста собственными руками.

Отобрав у Гжегожа третий листок письма, я продолжила его рассуждения:

— А я возьмусь утверждать, вот в этом месте речь идёт о Новаковском: «…один такой неприятный тип, вроде как подчинённый хозяина». Значит, совместно с Либашем обделывали делишки, все к этому ведёт.

Отодвинувшись с креслом от стола, Гжегож удобнее развалился в нем и уставился в большое окно, выходящее на террасу.

— Мне не хватает последнего кусочка этой увлекательнейшей головоломки-мозаики. Очень хотелось бы знать, где находится и чем занимается уважаемый пан Сшпенгель. Новаковский достаточно чётко указывает на его след, можно сказать, говорит сам за себя. Возможно, слишком смело с моей стороны, но я все же рискну предположить, что именно «Сшпенгель» погиб в автомобильной катастрофе несколько лет назад.

Капитану я позвонила только вечером, когда мы вернулись из кафе. Очень надеялась, что ему сейчас не до того, чтобы немедленно выяснять, откуда я звоню. Мне нужна была только одна ночь, до утра я твёрдо решила прервать все связи с миром. Поскольку приятель Гжегожа, владелец виллы, установил в доме несколько телефонных аппаратов, Гжегож смог в другой комнате снять трубку ещё до того, как я позвонила в полицию.

— Не вздумай чихнуть, — попросила я, — не то раскроешь себя.

Капитан оказался на работе, в своём кабинете, и очень обрадовался моему звонку.

— Наконец-то! — воскликнул он, облегчённо вздохнув, словно гора с его плеч свалилась. Может, беспокоился за меня? С него станется, хороший он человек.

А капитан радостно продолжал:

— С утра вас разыскиваю, пани Иоанна. Должен сознаться, вы не преувеличивали, описывая свой чуланчик, скорее даже преуменьшили. Похоже, мы все-таки нашли там интересные вещи, и нам требуются ваши разъяснения. Вы из дому звоните?

На последний вопрос я и ответила в последнюю очередь.

— У меня для вас много чего интересного, — сказала я. — Та Иоланта, что сбежала в Канаду, прислала мне письмо. Нет, не из Канады, перед отлётом кинула в почтовый ящик. Правда, перечисленные ею в письме преступления носят частный характер, но это тоже неплохо. Завтра я вам передам это письмо.

— Какое завтра! — невежливо перебил капитан. — Сегодня, немедленно!

— Нет, завтра, не горит. Ведь вы же сами сказали, пан капитан, что испытываете угрызения совести за гипсовую голову, которая меня чуть не убила, так что должны для меня что-то сделать. Поэтому говорите, что вы там такое обнаружили в моем чулане?

— Легче сказать, чего там не было. Например, вам очень дороги были сотни пустых бутылок устаревшего образца?

— Нет, не очень.

— Слава Богу, потому что мы их вынесли на помойку. Но я бы…

— Минутку, когда-то в Министерстве внутренних дел работал человек по фамилии Спшенгель, имени не знаю. Он должен был погибнуть в автокатастрофе несколько лет назад, приблизительно в те дни, когда из Штатов в Варшаву прибыл некий Иреней Либаш. У вас есть возможности проверить все данные в ваших служебных архивах, и я очень вам советую, пан капитан, проверьте. Для меня ваши архивы недоступны.

Похоже, мой совет заинтересовал капитана, поскольку он какое-то время молчал. Потом произнёс:

— Мне бы очень хотелось увидеться с вами немедленно. Вы дома?

— Нет. Дома я буду завтра с четырнадцати часов. И приглашаю, приходите в удобное для вас время. А сейчас я занимаюсь лечением ноги и прервать лечебный процесс не могу. Прекрасно отдаю себе отчёт в том, что пан хотел бы сказать, но ничего не поделаешь. До завтра.

И поспешила поскорее положить трубку, потому что ясно представила, как капитан набросился на связь и электронику. Гжегож успел свою трубку положить раньше меня.

— На его месте я бы задушил тебя голыми руками, — проговорил он, входя в гостиную. — Очень надеюсь, ты сообщишь мне, что же стало с той эмвэдэшной гнидой. Надеюсь, им удастся его разыскать.

— Очень на это надеюсь, даже если та самая автокатастрофа представляет служебную тайну.

В нашем последующем разговоре на первый план выдвинулась Мизюня. В том, что место убитого Ренуся занял её бывший возлюбленный, мы оба уже не сомневались, очень многое говорило об этом. Но мог ли этот возлюбленный быть Спшенгелем?

— Надо же принять во внимание её возраст, — рассуждала я вслух, с глубоким удовлетворением любуясь на дождь за окном. Он полился уже после того, как мы вернулись из кафе, и, следовательно, моей голове не повредил. — Мизюне было в ту пору семнадцать вёсен, сколько же могло быть парню? Ну, девятнадцать, от силы двадцать, не мог столь молодой человек занимать видный пост в органах. Может, тогда он ещё в них не служил, а только собирался? И для этого ему пришлось с ней расстаться, знаю, тогда от работников специальных служб требовались чистые анкеты.

— А с Галиночкой связался, — напомнил мне Гжегож.

— И сделал это из-за тебя, а не из-за Галиночки, — ядовито предположила я. — Ты его интересовал, так что не исключено, он просто выполнял служебное задание, связавшись с твоей красавицей. Очень сомневаюсь, что представился ей своим настоящим именем и званием. Мизюня тоже могла знать его как какого-нибудь обыкновенного студента и полюбила как обыкновенного, а потом ей пришлось расстаться с ним. Может, её родные настояли, узнав, кто её ухажёр.

— Не знаю, все возможно, — не очень уверенно согласился Гжегож.

— Но согласись, он мог понравиться, — отстаивала я свою концепцию, — внешность вполне подходящая и манеры тоже, ведь только вчера видели, если это, конечно, Сшпенгель. И как только позволили обстоятельства, Мизюня вернулась к своей старой любви.

— Значит, наши предположения остаются в силе. И я останусь при своём мнении, разве что узнаю, что Спшенгель жив и здоров, с Либашом не имеет ничего общего, а двойником Ренуся является другой человек. Надеюсь, тебе удастся получить сведения из полицейского досье. А сейчас, скажу откровенно, я сыт по горло Мизюней и её проделками, давай-ка займёмся собственными делами…

На следующий день я не поехала в аэропорт, чтобы проводить Гжегожа, проследить, как улетает его самолёт. Того первого отлёта мне хватило на всю оставшуюся жизнь. А кроме того, на этот раз самолёт улетал не столь далеко, и никто не помешал бы мне, если я того захочу, хоть завтра отправиться следом за ним в Париж. Не было уже той безнадёги, как в прежние времена, мы обеими ногами стояли в цивилизованной Европе.