Я воротился в табор султанский 28-го рамадана, и отправился потом за Султаном до Астрахани, одного из подвластных ему городов. Он стоит на берегу реки Этель, одной из величайших рек в мире. Здесь Султан проводит холодное время года, и когда реки здесь замерзнут, пути Султана и место его пребывания устилают сеном.
Когда Султан прибыл в Астрахань, одна из жен его, дочь Императора Константинопольского, беременная, просила у него позволения посетить отца своего, на что Султан согласился. Я осмелился просить разрешения следовать за нею, желая видеть Константинополь; сначала мне отказали. Когда я объяснил, что хочу быть в свите Султанши, без всякого отличия, позволение было дано. Султан подарил мне 1500 динаров, почетное платье и несколько лошадей. Каждая из жен его подарила мне по серебряному слитку, что называется у них эль-сувам, и также одарили меня все сыновья и дочери Султана.
Таким образом, 10-го шаваля отправился я в путь с султанскою супругою, по имени Байлун, дочерью Императора Константинопольского. Султан провожал ее до первой станции, и воротился оттуда домой. Пять тысяч, сопровождали Султаншу, в том числе было пятьсот всадников, не считая рабынь и прислужников. Мы прибыли сначала в Укак, город порядочный, но там было нам весьма холодно. Отсюда до Эль-Сарая десять дней пути. В одном дне пути отсюда находятся Русские Горы, где живут Русские, христиане, народ с рыжими волосами и голубыми глазами, весьма хитрый и коварный. У них есть серебряные рудники, и из их земли получаются сувамы, или слитки серебра. После десяти дней пути от сего места, приехали мы в Судак, город в Кипчацкой Степи, на морском берегу, а потом в город Баба-Салтук. Здесь последнее место, принадлежащее Туркам, и от него до областей румских восемнадцать дней пути, из коих восемь дней надобно ехать по необитаемой и безводной степи, но путешествуя в холодное время, воды с собою мы не везли.
При вступлении в сию степь, представился я Султанше, желая засвидетельствовать ей мое почтение. Она ласково приняла и одарила меня. Мне дали пятнадцать лошадей. Потом приехали мы в Матули, первое место, принадлежащее Руму. Отсюда до Константинополя двадцать два дня езды. Здесь встретили нас женщины, прислужницы, и войско, посланные от отца Султанши, когда он услышал о приезде дочери. Отсюда в Константинополь поехали мы уже на лошадях и мулах, по неудобству дорог, и только Султанша ехала в своей повозке. С Султаншею отправилась отсюда только ее свита, а эмир супруга ее, с войском, остался в Матули, и я оставил тут моих провожатых и повозку.
У Султанши была дорожная мечеть, которую ставили на каждой станции, и она в ней молилась, но в Матули мечеть была брошена, умолкли голоса моэззинов, и на обеде Султанши появилось вино; мне сказывали, будто она ела даже свинину; по крайней мере, на молитву она и свита ее не являлись более, и только турецкие рабыни ее приходили молиться с нами, с тех пор, как мы вступили в землю неверных. Мне, впрочем, приказано было воздавать всякое уважение. Когда остановились мы за день пути от Константинополя, младший брат Султанши выехал к ней навстречу, с 5,000 вооруженных всадников, и как младший, встретил сестру, стоя на ногах. Другой брат явился потом с 10,000 всадников. Когда приблизились мы к Константинополю, обитатели его, мужчины, женщины, дети, в нарядных платьях, толпами встретили нас. Сам Император и супруга его, с множеством придворных, выехали встретить дочь; теснота и давка была ужасная. Султанша вышла из повозки, поклонилась низко отцу и матери, и поцеловала землю в знак почтения.
Мы прибыли в Константинополь около захождения солнца. В знак радости, так сильно звонили в колокола, что воздух наполнился звоном их. Нас не пустили во дворец без позволения Императора, но дочь его тотчас выпросила позволение, особливо мне. Нас поместили после того в доме подле ее жилища, и каждый вечер и каждое утро приносили нам пищу. Император дал нам охранную грамоту, с позволением обозревать его столицу. На четвертый день представили меня самому Императору Такфуру (Андронику), сыну Георгия, который был еще при мне жив, но удалился от мира, сделался монахом и передал царство своему сыну. При пятом входе во дворец осмотрели меня, нет ли со мною какого оружия; такому осмотру подвергаются все, кто хочет видеть Императора. Подобный обычай есть у Царей Индийских. Я был введен и униженно отдал мое почтение. Император сидел на троне, с женою своею и Султаншею дочерью, а сыновья его стояли за троном. Меня ласково приняли, и расспрашивали о моих путешествиях, об Иерусалиме, храме Воскресения, яслях Иисуса, Вифлееме и городе Авраама (Геброне), а так же о Дамаске, Египте, Ираке и Румской Области, на что все я отвечал прилично. Жид был моим переводчиком. Император весьма удивлялся моим рассказам, и сказал сыну своему: «Прикажи обходиться с ним почтительно, и дай ему охранную грамоту.» Он прислал мне потом почетное платье, богато убранного коня и свой собственный зонтик, что почитается знаком покровительства. Я просил дать мне особого провожатого, для осмотра города. Мое желание исполнили, и несколько дней ходил я везде, осматривая все редкости. Самая большая церковь здесь Агиа-Софиа, но я видел ее только снаружи, ибо перед дверьми ее находится крест, и каждый приходящий обязан целовать его, а без того не пустят в церковь. Говорил мне, что сию церковь основал Асаф, сын Варахия и племянник Соломона. Церквей, монастырей и других мест богослужения в Константинополе столько, что им нет числа.
Когда Турки, сопровождавшие нашу Султаншу, увидели, что она явно исповедует Веру отцов своих, и желает остаться с родителем надолго, то просила позволения ехать восвояси, что им и было позволено. Султанша всех одарила и снабдила стражею для проезда. Мне вручили от нее 300 динаров и 2,000 диргамов монетою, шерстяное и бумажное платья и несколько коней от ее родителя. Я возвратился в Матули, где ждали меня товарищи, и где была моя повозка, пробывши в Константинополе месяц и шесть дней. Мы ехали в повозках до самой Астрахани, где оставил я Султана Мугаммеда-Узбека-Хана. Но он уже переселился тогда в эль-Сарай куда я и отправился. Когда меня представили к нему, он расспрашивал о бытности моей в Константинополе и Императоре, и велел мне возвратить все мои дорожные издержки; таков у него обычай. Эль-Сарай город прекрасный и весьма огромный. Главою ученых считается здесь ученый имам Ноэман-Оддин эль-Ховарезми; я видел его. Он весьма добр, гордо обходится с Султаном, но смиренно с простыми людьми. Султан посещает его каждую пятницу, садится перед ним и весьма его ласкает, но имам никогда не изменяет с ним сурового обхождения.
Отсюда поехал я в Ховарезм, через степь, простирающуюся на сорок дней пути, где весьма мало воды и травы. Тут ездят в повозках, запряженных верблюдами. Через десять дней прибыли мы в Сарайчик (Sarai Juk), лежащий на острове большой реки, именуемой Улу-су (великая река). Здесь мост в роде багдадского. После поспешной трехдневной езды отсюда, достиг я Ховарезма, обширного и многолюдного турецкого города, подвластного Султану Узбеку, именем коего управляет в нем эмир. Жители весьма ласковы к чужеземцам, набожны и щедры на подаяние в мечети.
За сим городом течет Гигон, одна из четырех райских рек. Подобно Этелю, она замерзает месяцев на пять, и тогда по ней ездят и ходят. Здесь гробница шейха Наим-Оддина Великого, знаменитого святого (она устроена в прежней келье его), и ученого мужа Джар-Ахла эль-Замахшари (Замахшар местечко, в четырех днях пути от Ховарезма). Главная секта здесь Кадариты, но они скрывают свою ересь, ибо Султан Узбек Сунни.
Есть в Ховарезме дыни, с которыми, кроме бухарских, никакие не сравнятся; они лучше испаганских; корни у них зеленые, а внутренность красная. Их режут на части, сушат, как фиги, и посылают в Индию и Китай, где считаются они величайшим лакомством.
Отправясь в Бухару, после семнадцати дней пути по песчаной и необитаемой степи, прибыл я в эль-Кат, а потом в Вабкану, небольшие городки. От второго до Бухары один переезд. Бухара главный город областей гигонских. Но он совершенно разорен Татарами, и я не нашел в нем ни одного ученого мужа.