Изменить стиль страницы

Орест в одноименной трагедии того же автора винит Аполлона в том, что он приказал ему убить родную мать. А в трагедии «Геракл» достается и вседержителю. Отчим Геракла, Амфитрион, упрекает Зевса, допускающего убийство жены и детей Геракла:

"О Зевс! И это ты к моей жене
Всходил на ложе, и отцом Геракла
Тебя я звал — ты не был другом нам!
Неужто олимпийца пристыдить
Придется человеку! Амфитрион
Не предавал врагам сирот Геракла,
Как ты их предал, ты, верховный бог,
Умеющий так ловко все препоны
С пути к чужому ложу удалять".
(338–345)

Все это, естественно, заставляет Еврипида усомниться в самом существовании традиционных богов. В трагедии «Троянки» Гекуба — вдова троянского царя — молитвенно произносит:

"О ты, всего основа, царь земли,
Кто б ни был ты, непостижимый, — Зевс,
Необходимость или смертных ум, —
Тебя молю, — движеньем неприметным
Ты правильно ведешь судьбу людей".
(884–888)

Здесь божество уже представляется непостижимым.

Возможно, что сомнения и поиски нового бога с Еврипидом делили некоторые из его образованных современников. Но вряд ли такого рода колебания смущали большую часть афинских граждан. Традиционная вера предков всегда крепка в народной массе. Афиняне выслушивали дерзкие речи в театре, многие возмущались, иные сочувствовали, и все оставалось по-прежнему. Известно, что Еврипид, в отличие от его современника Софокла, популярностью не пользовался. Написав около 90 трагедий, он лишь четыре раза был удостоен первой награды. Сенека рассказывает, что однажды, когда один из героев Еврипида богохульствовал, возмущенные зрители потребовали прекратить представление. Еврипиду пришлось обратиться к публике и просить подождать конца трагедии, где безбожник понесет наказание.

В конце 30-х годов V века до н. э., уже в просвещенный "Век Перикла", Народное собрание Афин приняло постановление, по которому люди, не признающие богов или рассуждающие о небесных явлениях, могли быть обвинены как государственные преступники.

Однако безнравственность богов служила оправданием для безнравственных поступков людей. Об этом свидетельствует Аристофан. В комедии «Облака» происходит спор между Правдой и Кривдой. Обе стараются привлечь на свою сторону симпатии юного героя комедии. В монологе Кривды есть такие строки:

"Влюблен ты, соблазнил жену, поспал, попался мужу —
Погиб ты насмерть, — говорить ведь не умеешь. Если ж
Со мной пойдешь — играй, целуй, блуди, природе следуй!
Спокоен будь! Найдут тебя в постели, ты ответишь,
Что ничего не согрешил. В пример возьмешь тут Зевса:
И тот ведь уступал любви и обаянью женщин.
Так как же, чадо праха, ты сильней быть можешь бога?"
(1076–1082)

По замыслу автора симпатии зрителей должны быть на стороне Правды, но возражений по существу приведенной аргументации у нее в комедии нет.

О смерти и душе

Древние греки были твердо убеждены в существовании души. По их представлениям, душа была бесплотной, но не абстрактной субстанцией. Они ее воображали во всем подобной телесному облику человека. В XXIII песне Илиады Гомер так описывает явление дремлющему Ахиллу души погибшего в бою Патрокла:

"Вдруг пред Пелидом душа Патрокла злосчастного встала,
Сходная с ним совершенно глазами прекрасными, ростом,
Голосом; даже в одежду была она ту же одета".
(XXIII, 65)

Ахилл медлит предать погребальному костру тело дорогого друга. Душа Патрокла умоляет его поторопиться, так как ее не пускают в Аид. Ахилл обещает, протягивает руку…

"Но не схватил. Как дым, душа Менетида под землю
С писком ушла. Ахиллес на песке поднялся, пораженный,
Скорбно руками всплеснул и такое сказал себе слово:
"Боги, так значит, какая-то есть и душа человека
В домах Аида, и призрак; но жизненной силы в них нету
Целую ночь напролет душа злополучного друга
Передо мною стояла, рыдая и горько печалясь,
Все говорила подробно, с ним схожая видом чудесно".
(XXIII, 100)

На загробный мир переносились и совсем земные представления о потустороннем существовании души. У Еврипида в трагедии «Алкеста» царь Адмет прощается со своей умирающей супругой и тут же дает ей поручение:

"Ты будешь ждать меня? Не так ли? Дом ты
Для нас там приготовишь, чтоб его
Делить со мной, когда умру?"
(365–368)

Аид не представлялся древним чем-то ужасным. Там можно свидеться с душами ранее умерших родных и друзей и вести жизнь, похожую на земную, — только что не видеть света дня. Впрочем, для жителя солнечной Эллады это казалось, все-таки, немалым лишением. Вот как пересказывает Одиссей у Гомера свой разговор с душой Ахилла, которую он заклинаниями вызвал к порогу подземного царства:

"Прежде тебя наравне почитали с богами живого
Все мы ахейцы, теперь же и здесь, меж умерших, царишь ты
Так не скорби же о том, что ты умер, Пелид благородный!
Так я сказал. И тотчас же он, мне отвечая, промолвил:
"Не утешай меня в том, что я мертв, Одиссей благородный!
Я б на земле предпочел батраком за ничтожную плату
У бедняка, мужика безнадельного, вечно работать,
Нежели быть здесь царем мертвецов, простившихся с жизнью".
(XI, 485)

Надо полагать, говорит он это "для красного словца". Зная из Илиады его гордость, мы не можем представить себе героя Ахилла в роли покорного батрака.

В комедии Аристофана «Лягушки» Аид обрисован сочным перечислением житейских реальностей. Бог Дионис спускается в загробный мир, чтобы побеседовать там с душами недавно умерших Еврипида и Софокла. Одетый, подобно Гераклу, в львиную шкуру, он по дороге встречается с тенью великого героя, некогда, еще при жизни, посетившего подземное царство, и расспрашивает его о дороге:

"В тебя переодевшись, я пришел. Прошу
Друзей своих мне назови, с которыми
Якшался ты, когда ходил за Кербером,
Все перечисли: булочные, гавани,
Ручьи, колодцы, перекрестки, тропочки,
Мосты, местечки, бардачки, гостиницы —
Там, где клопов поменьше".
(109–115)

Геракл описывает Аид, и из этого описания мы узнаем, что души умерших, в зависимости от их образа жизни на земле, ожидает различная участь. В ходе рассказа он предупреждает Диониса:

"… Дальше — грязь ужасная.
Навоз бездонный. В нем закрыты грешники.
Кто чужеземца оскорбил заезжего,
Кто мальчика облапив, не платя удрал,
Кто мать родную обесчестил, кто отца,
По морде стукнул, кто поклялся кривдою".
(145–150)