Изменить стиль страницы

Нелепость самого доноса может показаться преувеличенной, гротеском, но… ведь и нам есть, что вспомнить!..

Обстановку в суде и облик судьи не менее едко высмеивает Аристофан в уже цитированной комедии «Осы». Филоклеон в споре с сыном похваляется своей судейской властью:

"От барьера мой бег я сейчас же начну и тебе доказать постараюсь,
Что могуществом нашим любому царю мы ничуть и ни в чем не уступим.
Есть ли большее счастье, надежней судьба в наши дни, чем судейская доля?
Кто роскошней живет, кто гроза для людей, несмотря на преклонные годы?
С ложа только я сполз, а меня уж давно у ограды суда поджидают.
Люди роста большого, преважный народ… подойти я к суду не успею,
Принимаю пожатия холеных рук, много денег покравших народных,
И с мольбой предо мной они гнутся в дугу, разливаются в жалобных воплях:
"Умоляю тебя, пожалей, мой отец! Может быть, ты и сам поживился,
Когда должность имел или войско снабжал провиантом в военное время".
Я — ничто для него, но он знает меня, потому, что оправдан был мною.
Наконец, размягченный мольбами вхожу, отряхнувши всю ярости пену,
Но в суде никаких обещаний моих исполнять не имею привычки.
Только слушаю я, как на все голоса у меня оправдания просят.
И каких же, каких обольстительных слов в заседанье судья не услышит?
К нищете сострадания просит один и к несчастьям своим прибавляет
Десять бедствий еще; до того он дойдет, что ко мне приравнять его можно
Тот нам сказку расскажет, исполнит другой из Эзопа забавную басню.
А иные острят, чтобы нас рассмешить и смирить раздражение наше.
Но увидев, что мы не поддались ему, он ребят поскорее притащит,
Приведет сыновей, приведет дочерей… Я сижу и внимаю защите,
А они, сбившись в кучу, все вместе ревут, и опять их отец, точно бога,
Умолять нас начнет, заклиная детьми, и пощады трепещущий просит:
"Если криком ягнят веселится ваш слух, ради голоса мальчика сжальтесь!
Если визг поросят больше радует вас, ради дочек меня пожалейте!"
Ну тогда мы чуть-чуть станем мягче к нему, раздражения струны ослабим…
Или это не власть, не великая власть? Не глумимся ли мы над богатством?"
(548–575)

Согласно цитированному выше закону, за деятельность, направленную против демократии, полагалась казнь и конфискация имущества. После падения правления «четырехсот» лидеры олигархов бежали из Афин, но осталось достаточно много людей, которых, ложно или справедливо, можно было обвинить в сотрудничестве с ними. В большинстве своем это — люди состоятельные. Для сикофантов открылось обширное поле деятельности. Начинается буквально эпидемия доносов и судебных процессов против истинных и мнимых приверженцев олигархии. Тот же Лисий в одной из своих судебных речей, написанных позднее, так говорит об этом времени:

"Они (доносчики — Л.О.) убедили вас некоторых граждан без суда приговорить к смерти, у многих незаконно конфисковать имущество, других, наконец, наказать изгнанием с лишением гражданских прав. Это были люди такого сорта, что виновных за взятку оставляли в покое, а людей ни в чем не повинных губили, возбуждая против них перед вами судебное преследование. Эту деятельность они не прекращали до тех пор, пока не повергали наконец отечество в раздоры и страшные бедствия, а сами из бедняков превратились в богачей…". (XXV)

Месть и расправа по политическим соображениям не оставили и следа от былого единодушия афинских граждан. В среде выходцев из старинных аристократических родов, некогда столь почитавшихся народом, царит страх, в среде простонародья — ненависть и подозрительность.

Обвиняя бывших сторонников олигархии в злоупотреблениях властью и обогащении за счет народа, сами лидеры демократии под новой вывеской поступают точно так же. Да иначе и быть не может в обществе, где утрачены нравственные устои — в нем власть развращает людей, как бы эта власть себя не называла. В речи, которую я только что цитировал, Лисий вскользь говорит судьям, как о чем-то тривиальном:

"Как всем известно, во время прежней демократии многие государственные деятели расхищали народное достояние, некоторые брали взятки в ущерб вашим интересам, иные своими ложными доносами отчуждали от вас союзников".

Пожалуй, довольно. Читателю, вероятно, уже ясно, во что превратилась Афинская демократия всего лишь через четверть века после смерти Перикла. В Афинах воцарилась атмосфера взаимной ненависти, подозрительности и страха. Расцветает коррупция, доносительство, сутяжничество, стремление к обогащению за чужой счет, иждивенчество. Падает авторитет власти, а с ним и дисциплина — особенно в армии и флоте. Государство с таким «букетом» гражданских доблестей ожидает катастрофа. Ее приближение понимают те немногие из афинян, кто остался верен идеалам Перикла. В их числе его сын, которому в то время уже сорок лет. Ксенофонт в «Меморабилии» пересказывает разговор Перикла младшего с Сократом. Перикл говорит о гражданах Афин:

"Разве будут они так повиноваться властям (как лакедемоняне), если они даже щеголяют неуважением к ним? Или будут ли они когда-нибудь так единодушны, если вместо того, чтобы помогать друг другу в видах взаимной выгоды, они стараются вредить друг другу и руководятся чувством зависти во взаимных отношениях больше, чем относительно иностранцев? Как на частных сходках, так и в общественных собраниях они больше, чем кто-нибудь ссорятся между собой, ведут друг с другом бесчисленные тяжбы и таким образом предпочитают скорее приобретать на счет ближнего, чем находить выгоду во взаимной помощи. Распоряжаясь общественным достоянием, как неприятельской добычей, они из-за него также ведут борьбу между собой и высшее удовольствие находят в том, чтобы иметь влияние в этой борьбе. Этим объясняется совершенное невежество и неспособность наших граждан (в военном деле), отсюда же происходит необыкновенная вражда и взаимная их ненависть; поэтому я очень боюсь, как бы наш город не постигло какое несчастье, большее, чем он в состоянии вынести". (III, 16)

Предчувствовал ли Перикл младший, что первой жертвой этого несчастья окажется он сам? Мы этого не узнаем. А тем временем катастрофа надвигается неуклонно.

Но почему так быстро? Ведь после смерти Перикла не прошло и двадцати пяти лет. Сохранилась бы демократия, если он прожил бы дольше и передал лидерство в руки столь же достойного государственного мужа, — быть может, своего сына? Вряд ли. Скорее всего Афинская демократия была исторически обречена.

Прежде, чем обосновать это предположение, следует ответить на вопрос: "А как случилось, что она вообще возникла?" Ведь демократический этап вовсе не обязателен в истории древних цивилизаций. Персия и Египет, например, от первобытно-общинного строя перешли прямо к деспотиям. Неужели все дело в том, что на заре истории в Афинах появился мудрец Солон? Нет, конечно. После Солона был полувековой перерыв на тиранию Писистрата и его сыновей. Однако после изгнания тиранов демократия восстановилась. Следовательно, в то время для нее были объективные предпосылки. Какие? Чтобы найти ответ, надо принять во внимание влияние географического, экономического и морального факторов.

Владычество над многочисленными, кочующими по просторам Малой Азии народами было возможно только в условиях жестокой деспотии. Обеспечение устройства и содержания в порядке обширных ирригационных сооружений в протяженной долине Нила лежало в основе «божественной» власти фараона и жрецов. Греки после вторжения дорийцев в XI–IX веках до н. э., в течение четырех столетий до Солона, жили оседло в многочисленных маленьких долинах гористого полуострова. Общинно-родовой строй устоялся. Сложились и закрепились нормы патриархальной нравственности. Небольшие, стабильные и сплоченные крестьянские общины не нуждались в деспотическом правлении. Наоборот — в них складывались предпосылки для самоуправления народа. Ему мешало лишь резкое имущественное расслоение, возникшее в предшествующую «героическую» эпоху захватнических войн.