– Это никакая не контрабанда! – Фелисити удалось вытащить руку, и она бросилась к малышке, подняв ее на руки. – Это мои подопечные, и я не позволю над ними издеваться!

– У красотки кудри под стать темпераменту! – загоготал сержант. – Я таких баб уважаю! – И, толкая впереди себя недовольную Хатти, направился к выходу из дома.

– Ступайте на улицу, и один, да посмотрите, сколько еще можно собрать людей, – остановил его лейтенант. – А этих оставьте здесь.

– Для чего вы намерены собрать людей? – шагнула к офицеру Фелисити. – И, вообще, я должна знать, что здесь происходит, в конце концов!

– В библиотеке на столе обнаружен револьвер. Он конфискован. – Один из солдат внес в холл и отдал лейтенанту то самое оружие, что Дивон оставил Фелисити.

– Ваш? – поинтересовался лейтенант, бегло осмотрев револьвер.

– Нет… То есть не совсем. Оружие принадлежит владельцу… Впрочем, неважно, кому именно оно принадлежит. Человека этого здесь нет, а в роли хозяйки выступаю я. Так что извольте рассказать мне, что происходит в доме.

– Я уже говорил вам, мисс…

– Уэнтворт.

– Мисс Уэнтворт. Мы фуражиры, командированные на сбор продуктов питания для армии, а также для того, чтобы найти подходящих людей для работы на верфи Хилтон-Хед.

– Что ж, в таком случае могу вам ответить следующее: ни провианта для армии, ни людей для работы на верфи вы здесь не найдете. А, кроме того… – голос Фелисити неожиданно сник, когда она заметила, что лейтенант ее вовсе не слушает, а решительным шагом направляется к главному выходу.

– Думаю, вы несколько дезинформированы насчет положения дел в Ройял-Оук, – бросил он на ходу, указывая рукой на первый двор, гудящий, как улей. На хрустящем ракушечнике подъездной дороги выстроилось несколько повозок, и солдаты, топча разросшиеся цветы, пытались выровнять их в единую линию. Другие таскали на плечах дерюжные мешки, передавая их по цепочке.

– Этот рис мы обнаружили под полом коптильни! – доложил сержант и сплюнул себе под ноги тягучую, коричневую от табака слюну. – Эти мятежники вовсе не такие хитрые, как мнят о себе.

С другой стороны двора солдаты тычками гнали группу человек в десять, среди которых был и Эб.

– Этого нельзя, нельзя делать, – прошептала Фелисити, не обращаясь ни к кому в отдельности. – Это неправильно.

Однако ее суждение о неправильности поведения федеральных войск никоим образом не помешало последним вторично разграбить поместье. Они тащили гардины с окон и картины со стен, набросившись на две еще сохранившиеся внизу комнаты. По всему дому стоял хруст разбиваемого китайского фарфора.

Фелисити оставалось лишь молча наблюдать за всем этим варварством, ее постепенно начало мутить. На руках у нее сидела малышка, а старшие испуганно прижимались к юбке. Наконец лейтенант смилостивился и позволил ей положить куда-нибудь больного ребенка, но прекратить разбой в доме решительно отказался. Он не стал слушать девушку даже тогда, когда она указала ему на оттопырившиеся от серебра карманы его солдат.

Неожиданно сверху донесся ликующий вопль, и Фелисити с ужасом увидела, что какой-то солдат спускается вниз сжимая в руках ее саквояж.

– Посмотрите, посмотрите, что я нашел! – орал он.

– О, не смейте, не смейте! – так же громко крикнула Фелисити и сунула малышку в руки Эзры. – Это мое! – Выражение восторга сменилось на худом лице солдата явным удивлением, когда девушка, подбежав к нему, рванула на себя ручку и действительно чуть ее не вырвала. Впрочем, растерялся он ненадолго. Через секунду его взлетевший кулак ударил Фелисити по щеке, заставив ее скатиться на нижние ступени лестницы, где она едва сумела зацепиться рукой за перила.

– Это уже лишнее, капрал Сойерс, – повысил голос лейтенант.

– Проклятая баба сама на меня бросилась! – оправдывался капрал.

Горькие слезы обиды подступили к глазам девушки, которой хотелось в эту минуту только одного – отчаянно и в голос заплакать. Но вместо этого она прикусила губы от боли и неверными шагами подошла к лейтенанту.

– Этот саквояж мой, – сказала она, удивляя своей твердостью даже немало повидавшего на своем веку лейтенанта. – Я Фелисити Уэнтворт из Нью-Йорка и прибыла сюда для спасения вот этих детей. А по сему прошу вас как джентльмена, сделать все от вас зависящее, чтобы поскорее отправить нас домой.

Молодой офицер уставился на нее так, словно видел впервые – и в душе у девушки робко загорелась искра надежды. Увы, ей не суждено было разгореться сильнее, ибо лейтенант задумчиво покачал головой, а рот его под кустистыми светлыми усами сжался в непроницаемую линию.

– Прошу прощения, мэм, даже если все, что вы говорите – чистая правда…

– Это правда, правда! – Фелисити умоляюще схватила его за обшлаг мундира. – Мой отец…

– К несчастью, я ничего не могу для вас сделать, – закончил он.

Взгляд неумолимого лейтенанта упал на капрала, торопливо рассовывающего по карманам золотые монеты.

– Положите деньги на место. Саквояж будет передан нами в штаб-квартиру.

– Но он мой, – упрямо твердила девушка, впрочем, уже понимая, что это бесполезно. Плечи ее поникли, она была на грани истерики. С тяжелым вздохом опустилась Фелисити на ступеньки лестницы, равнодушным взглядом провожая уходивших капрала и лейтенанта. Что ей теперь делать? Ей, оставшейся в мятежной Южной Каролине почти без гроша в кармане, среди янки, которые и не подумали помочь своей соплеменнице! И вся эта трагедия произошла по милости человека, который не то что не любил ее, а даже не верил ей, и который был здесь хозяином и богом. Быть может, и сам он лежит сейчас где-нибудь неподалеку, истекающий кровью, раненный меткой пулей северянина…

Последняя мысль заставила Фелисити громко застонать и до боли стиснуть холодные руки; она даже не сразу почувствовала, что кто-то легонько трогает ее за плечо. Это оказалась Хатти.

– Что вы хотите? – вяло спросила она у толстухи.

Хатти сморщила нос в ответ на такой тон и горячо прошептала девушке на ухо:

– Янки собираются увести наших рабов!

– Да, я знаю, – машинально ответила девушка, потерев переносицу – голова просто раскалывалась от боли. – Но я ничего не могу сделать, простите, – объяснила она экономке то, что, по ее мнению, было ясно и так: если она не может спасти свое собственное имущество, то, что уж говорить о рабах Ройял-Оук?!

– Но это не так.

– Что… не так? – Почему эта настырная Хатти не оставит ее в покое и не даст ей просто побыть наедине со своими мыслями? Ей надо подумать, как выбраться отсюда вместе с детьми.

– Они не рабы. Янки угрожают им как рабам, а они-то не рабы! Никто из нас больше не раб!

– Боже, о чем вы говорите? – Фелисити с трудом поднялась и посмотрела на возбужденную женщину.

– Маста Дивон освободил нас всех… Как раз этой ночью. Он сам сказал нам об этом утром, прежде чем ускакать в поля.

– Так вы больше не рабы? – Девушка крепко обняла пухлые плечи Хатти.

– Нет, мэм, не рабы!

– Но бумаги?! – Фелисити стиснула руки. – Он дал вам какие-нибудь бумаги, где говорится об этом?

– Да, мэм, дал, да только мы их тут же ему обратно и отдали – так сохраннее. А он спрятал их где-то в библиотеке.

И не успела Хатти и глазом моргнуть, как Фелисити помчалась обратно в глубину дома. Библиотека была завалена всевозможными бумагами и книгами, сброшенными с полок, но портреты пирата и его жены, хотя и сорванные сон стен, все же казались неповрежденными. Больше того, сваленные кое-как у противоположных стен, они по-прежнему улыбались друг другу. Отвязаться от этой иллюзии Фелисити так и не смогла и, осторожно покачивая разламывающейся от боли головой, принялась разбирать валяющиеся по всей комнате кипы бумаг. Ей попадались то какие-то отчеты, то письма, но она немедленно откидывала их прочь. Как сумасшедшая ползала она по полу, ища бумаги, от которых зависела сейчас судьба нескольких десятков человек. Документов не было.

– Где же ты, Дивон? Где же ты их спрятал? – бормотала она, роясь в развороченной библиотеке. Взгляд ее упал на портрет Миранды, и девушка с ужасом увидела, что синие глаза красавицы, улыбаясь, смотрят на мужа, словно разделяя с ним какой-то нежный секрет.