На похороны собралось много народу, мужчин и женщин, и при виде голого Ганса одни принялись смеяться, другие – издеваться над ним, женщины закрывали лицо и отворачивались. Кюре же, увидев его в таком виде, притворился разгневанным и строго сказал ему, что он оскорбляет самого Господа. Бедняга Ганс растерялся и не знал, что ответить, но видя, что все стыдят и ругают его, он сослался на жену и поклялся, что считал себя одетым и что его убедила в этом жена. Здесь же был и знакомый нам скряга, и услыхав, что говорит Ганс, вспомнил, как его собственная жена давеча уверяла его, будто он сыт, и послала спать не евши. «Черт возьми, – воскликнул он во всеуслышание, – а ведь так же и моя жена внушила мне вчера, будто я уже ужинал». Тут поднялся такой смех и шум, что покойник, которого уже поднесли к могиле, проснулся, пришел в себя и тоже услыхал, о чем говорят вокруг. И в тот самый миг, когда гроб опускали в землю, он поднял голову и сказал: «Вот дьявольщина, а меня жена вчера убедила, будто я умер, но теперь-то я, слава богу, чувствую себя совсем здоровым». Все, кто был на кладбище, а кюре самым первым, сначала испугались было не на шутку, когда же все выяснилось, принялись хохотать до упаду.
И тогда наши кумушки попросили народ рассудить, кого из мужей больше всех надули. Было решено, что больше всех обманут тот, кто остался без ужина, и вот почему: этого ужина ему уже никогда не съесть; именно скупердяю и пришлось платить по счету. Говорится же: тороватому бог дает, а у скупого черт таскает. Напоследок остается подивиться честности всех трех кумушек. Ничего не скажешь: каждая постаралась на совесть, выполняя обещанное.
Новелла 98-я,
повествующая о том, как кюре из Лессе, близ Меца, и его приятель отправились в Рим и как их одурачили по дороге
Я поведал вам множество самых разнообразных, занятных и славных историй, от иных бывал прок, от иных – един вред да позор тем, с кем они случались, а от иных – и» того ни другого, как в новелле о крестьянине и его осле. Теперь же я поведу речь о том, что стряслось однажды с мессиром Николем, кюре из Лессе, близ Меца, и архипресвитером округа Во. Выгоды из этою приключения он не извлек никакой, а убыток потерпел изрядный, и хоть поначалу радовался, да недолго, как вы сами услышите, коли будет охота слушать.
Этот самый кюре, по имени Николь Соваж, был в ту пору еще молодым клириком без места и должности, и вот как-то раз он да еще один такой же клирик – тот со временем стал капелланом в Розериеле – надумали идти в Рим. Вышли они из Сент-Эньяна под Мецем, родной деревни мессира Николя. А было это вскоре после кончины папы римского Павла.[49] Долго ли, коротко ли, двое приятелей добрались до Ломбардии и тут, миновав город Павию и переправившись через реку По, повстречали одного человека, поджидавшего попутчиков, который назвался уроженцем Марвиля[50] и легко говорил и по-французски, и по-итальянски, и дальше пошли они втроем. Новый спутник рассказал им, что он тоже направляется в Рим, где раньше живал на службе у одного кардинала, которого будто бы коротко знал. Оба друга обрадовались, что им попался такой человек, который будет им вожатым и наставником как по дороге, так и в самом Риме, – а уж он обещал услужить землякам. Ох, и горько же пришлось им потом пожалеть об этой встрече – ведь не прошло и нескольких дней, как новый знакомый ловко околпачил их; но об этом речь впереди.
День или два путники шли без особых приключений, пока не дошли до Кастельфранко, местечка близ города Плезанс,[51] и тут увидали, что навстречу им скачет человек грозного вида, разгоряченный, словно от долгой погони. Всадник приветствовал их, они отвечали тем же. Он спросил, куда и откуда они держат путь, и все трое отвечали, что идут из Лотарингии и прилежащих мест и хотят, если будет на то божья воля, попасть в Рим. «В таком случае, – говорит верховой, – сделайте милость, ответьте мне без утайки на мой вопрос». – «Извольте. Ежели что знаем, не утаим». – «Дело вот в чем, господа, – говорит этот мошенник. – Я скачу прямо из Рима, а вы, коли не лжете, как раз идете туда. Так вот, скажите по совести, не попадался ли вам в пути невысокий человечек, пробирается он, должно быть, тайком да крадком и держится в стороне от дороги». И описал им, как он выглядит и во что одет.
На это тот, что назвался марвильцем, – а на самом деле, как вскоре выяснилось, они с верховым были сообщниками, но притворялись, будто не знают друг Друга, – отвечал за всех: «Видит бог, мы не встречали никого, кто бы походил на ваше описание наружностью или одежкой». А затем спросил, на что ему нужен этот человек и не украл ли он чего-нибудь. Сначала всадник не пожелал ничего объяснять, делая вид, что ему недосуг и он ужасно спешит, а только попросил у путников письменные принадлежности и тут же написал несколько депеш: одну – в Павию, другую – в Милан, третью – в Алессандрию[52] Пьемонтскую, – словом, по одной на каждую заставу. Покончив с этим, он собрался продолжать путь, но лжемарвилец, знавший всю комедию наперед, удержал его и стал снова упрашивать, чтобы тот открыл им, что же сделал человек, которого он ищет, дабы они остереглись, если встреча с ним опасна. Второй плут, тоже мастер своего дела и тоже знавший роль назубок, заставил долго себя упрашивать, прежде чем рассказал наконец, что он и еще десяток таких же гонцов разосланы римскими кардиналами на поиски того человека, о котором он их расспрашивал. «Это, – сказал он, – беглый вор. Вы, верно, знаете, что недавно скончался наш папа Павел, упокой господи его душу. Так вот был у него слуга по имени Яков. И этот Яков украл из казны покойного папы драгоценный камень, которому нет цены: он испускает свет во тьме, излечивает от подагры, помогает от любого яда и хранит своего владельца от всяких прочих хворей и напастей. Кто хоть раз этот камень видел, того не возьмет ни вода, ни огонь, ни иная стихия. Потому и ценится он так высоко, а попади он ненароком кому-нибудь в руки, хоть бы, к примеру, вам, и стоит вам лишь заикнуться об этом, так уж можете смело рассчитывать на любую награду за него, и нет такого бенефиция, который не пожаловала бы вам курия по первой же вашей просьбе, сделают вас, кем захотите: канониками, епископами, приорами или еще кем. Но самое главное вот что: мало найти того, кто владеет камнем, надо еще, чтобы он отдал его по доброй воле, или продал, или на что-нибудь обменял. Если же отнять камень силой, он, говорят, непременно потеряет все свои чудесные свойства». Путники задали гонцу еще много вопросов, и он на все ответил, а затем распростился с ними и ускакал прочь.
Когда он скрылся из виду, лжемарвилец стал говорить мессиру Николю, который, как было сказано, тогда еще не имел места, и его приятелю, что не следует принимать на веру россказни первого встречного. «И вообще, – прибавил он, – было бы настоящим чудом, если бы этот камень вправду обладал такими достоинствами, как говорят; хотя, впрочем, я слышал о нем и прежде, когда жил в Риме, и он будто бы в самом деле невесть сколько стоит. Вот бы нам с вами найти его – получили бы все что душе угодно, еще прежде чем воротимся домой. Ума не приложу, как это можно было ухитриться украсть такое сокровище!» – «А ведь правда, будь я неладен! – воскликнул мессир Никель, не почуявший, как и его приятель, никакого подвоха. – Дело это непростое, зато и добыча изрядная. Дал бы бог нам завладеть этим камешком, не согрешив. Аминь!» – «Да уж верно, вора скоро поймают, никуда ему не деться, – сказал другой клирик. – Видели же, как тот гонец написал на все заставы, а таких, как он, целый десяток, и все идут по следу».
В таких разговорах прошел весь день и половина следующего, трое спутников продолжали свой путь в Рим. Если же приятели заговаривали о другом, лжемарвилец тут же снова заводил речь о камне и о чудесах, которые он сулит своему хозяину.