Показательно и то, что поиски убежища в Англии с отменой опричнины вовсе не прекратились. Правда, в 1572 году царь сам прервал переговоры на эту тему, заявив английскому послу Энтони Дженкинсону, что «тому делу время поминовалося». Однако в 1574 году он снова вернулся к этому вопросу, дав понять английскому гонцу Даниелю Сильвестру, что, помимо грамоты Елизаветы, гарантировавшей ему почетное пребывание в Англии, он хотел бы получить такую же грамоту за подписями ее советников.
Летом 1575 года произошли события, подтолкнувшие царя к решению принять особые меры для обеспечения своей безопасности. Эти события не получили отражения в каких-либо нарративных источниках (за исключением сочинения Горсея), и исследователям лишь с большим трудом, изучая «Синодик опальных» и сопоставляя его с другими источниками, удалось установить, что же тогда случилось на самом деле. Выяснилось, что в августе 1575 года был казнен не только «фаворит» царя князь Борис Тулупов. Вместе с ним казнили боярина Василия Ивановича Умного Колычева, одного из главных советников царя после отмены опричнины, думного дворянина Михаила Тимофеевича Плещеева, двоюродных братьев фаворита — князей Андрея и Никиту Тулуповых и ряд других дворян. На свадьбе царя с Анной Васильчиковой все эти люди занимали видное место (кто сидел на скамье возле молодых, кто ходил с платьем, кто мылся в мыльне вместе с царем) — иначе говоря, все они принадлежали к близкому окружению монарха.
По сведениям Горсея, князь Борис Тулупов был «уличен в заговоре против царя и в сношениях с опальной знатью». Очевидно, такое же обвинение было предъявлено и другим казненным. Располагая лишь этим свидетельством Горсея и именами казненных, крайне трудно установить, сколько правды было в этих обвинениях. Ясно, однако, что сам царь, как и во многих других случаях, считал эти обвинения истинными. Оказалось, что «измена» снова свила себе гнездо в близком окружении монарха, и это, несомненно, заставило его не медлить более с осуществлением новых мер, которые укрепили бы его власть и обеспечили его безопасность.
ИВАН IV И ПОЛЬСКАЯ КОРОНА
Сообщение о победе русских воевод над татарами было не единственным важным известием, полученным царем во время его пребывания в Новгороде летом 1572 года. В это же время ему стало известно о смерти 19 июля 1572 года польского короля Сигизмунда II.
Трон, который занимал Сигизмунд, теоретически был выборным едва ли не с конца XIV века, но польские паны дорожили союзом с Литвой, и это заставляло их фактически без всякого выбора возводить на него Ягеллонов — наследственных правителей Великого княжества Литовского. Теперь, когда последний из Ягеллонов, Сигизмунд II, умер, не оставив потомства, а незадолго до его смерти в 1569 году Польша и Великое княжество Литовское объединились в единое государство — Речь Посполитую двух народов, выборным и уже не только формально, но и фактически стал трон правителя огромного государства, границы которого охватывали территорию современной Польши, Литвы, Белоруссии и большей части Украины. Государство это было главным западным соседом России, и царю и его советникам было, конечно, совершенно небезразлично, кто займет опустевший престол. Наилучшим, с их точки зрения, решением было бы такое, при котором место короля Сигизмунда II занял бы сам царь Иван IV.
В такой идее для русских политиков не было ничего принципиально нового. Уже в 1506 году, когда умер великий князь Литовский Александр Ягеллончик, отец царя Василий III предлагал литовским панам-радам, «чтобы они похотели его на государство литовское». Позднее и сам Иван IV, предвидя близкую смерть бездетного Сигизмунда II, поручил литовскому вельможе Яну Глебовичу, попавшему в русский плен и отпущенному в 1566 году обратно в Литву, вести переговоры с литовскими магнатами, чтобы после смерти короля «взяли сына его (Ивана IV. — Б.Ф.) себе за пана». С заключением Люблинской унии положение осложнилось, так как царь должен был добиваться своего избрания преемником Сигизмунда II не только в Великом княжестве Литовском, но и в Польше — стране, внутренние отношения в которой были русским политикам мало знакомы. Однако и выгоды в случае успеха оказывались гораздо более значительными, чем в случае, если бы Иван IV занял только литовский трон: были бы решены все проблемы, над которыми бились и сам царь, и его советники с конца 50-х годов. Спор двух государств из-за Ливонии потерял бы всякое значение, и никто более не мешал бы царю утвердить свою власть над балтийскими портами, по крайней мере над Таллином, который еще оставался под властью шведов. Соединение под властью одного монарха военных сил России и Речи Посполитой позволило бы не только организовать успешную защиту обоих государств от набегов крымских татар, но и приступить к еще более важной задаче — уничтожению самого Крымского ханства. Если бы Россия и Речь Посполитая объединились под его властью, говорил в то время царь, то «татарскому хану указал бы я дорогу за море». Наконец, избрание Ивана IV польским королем привело бы к усилению русского влияния на белорусских и украинских землях. Тем самым был бы сделан важный шаг на пути к решению главной задачи внешней политики московских правителей — «собиранию» всех земель Древней Руси под властью московских государей — потомков святого Владимира. Такими важными выгодами царь пренебречь не мог, и неудивительно, что он принял решение добиваться своего избрания на польский трон.
Царь отдавал себе отчет, что ему придется столкнуться с серьезными трудностями. Его методы обращения со своими подданными, жестокие казни, подробно описанные в брошюрах, распространявшихся по Европе противниками царя, вряд ли могли снискать ему симпатии польских и литовских магнатов и шляхты, которых при всех разногласиях между ними никак не могла привлекать перспектива видеть на своем троне такого самовластного и жестокого правителя. К этой трудности добавлялись и другие, связанные с религиозными разногласиями.
В Великом княжестве Литовском, правда, большинство дворянства было православным, но и там наиболее влиятельная политическая группа — литовская аристократия — исповедовала католицизм. В Польше же католицизм был вероисповеданием большинства населения. В середине XVI века многие магнаты и простые шляхтичи (как католики, так и православные) стали приверженцами протестантизма разных толков. В такой сложной ситуации Ягеллонам удавалось сохранять религиозный мир в стране благодаря политике широкой веротерпимости, и от преемника Сигизмунда II дворянство Речи Посполитой ожидало продолжения этой политики.
Царь Иван IV в глазах польско-литовского дворянства никак не выглядел сторонником веротерпимости. Уже гибель монахов бернардинского монастыря в Полоцке при сдаче города русским войскам в 1563 году произвела весьма сильное впечатление на магнатов и шляхту Речи Посполитой. Много лет спустя после этого события коронный канцлер Ян Замойский напоминал царю, что по его приказу монахи были потоплены «в озере под Полоцком з жидами». Сам царь постоянно демонстрировал не только свою враждебность к инославным учениям, но и готовность ограждать подданных от их вредного влияния. В записках польского шляхтича Самуеля Маскевича, побывавшего в России в годы Смуты, сохранился рассказ, записанный им со слов одного из членов знатного рода Головиных, о книготорговце, который привез в Москву на продажу книги духовного содержания. Царь захотел познакомиться с этими книгами, а затем приказал купить их у книготорговца и сжечь.
Положение царя осложнял и тот факт, что совсем незадолго до смерти Сигизмунда II он публично продемонстрировал свою враждебность к протестантам и католикам перед представителями Речи Посполитой. В 1570 году, когда начались очередные переговоры о перемирии между Сигизмундом II и Иваном IV, в Россию впервые выехало посольство, состоявшее из представителей Польши и Литвы. Во главе посольства стоял польский вельможа Ян с Кротошина, протестант, сторонник учения «чешских братьев» — одного из наиболее радикальных направлений европейской Реформации. Вместе с ним в качестве его проповедника в Москву приехал «министр» чешских братьев в Польше Ян Рокита. Неутомимый участник споров между приверженцами разных христианских конфессий, Рокита прибыл в Москву, надеясь, что царь разрешит ему проповедовать в России его учение.