Изменить стиль страницы

Молодая пара остается в родительском доме. Сергей Александрович одинаково не хочет расставаться ни со старшим братом, ни с матерью, и «Дом Фамусова» продолжает жить старой жизнью. По-прежнему собираются в нем все дети, по-прежнему придумывает все новые и новые развлечения для Москвы стареющая Мария Ивановна. Без малого восьмидесяти лет она сама участвует в затеянном ею в 1846 году маскараде, а годом позже и в «ярмарке», красочно описанной журналом «Северная пчела». Любимица Москвы уходит из жизни в один год со старшим сыном и – Гоголем, которого, впрочем, у себя не принимала и ценить не научилась. Фамильное гнездо переходит в руки Сергея Александровича, но очень ненадолго. Поддерживать былой его быт им не по характеру да и не по карману. Через считаные годы в проданный «Дом Фамусова» переезжает Строгановское училище технического рисования. Но в старом особняке хватает места для всех учебных классов, и именно в это время появляется декорация последнего акта «Горя от ума» в постановке Малого театра. Думал ли художник об отголосках имени Грибоедова – главный машинист московской казенной сцены, как его тогда называли, Федор Вальц был в курсе всех литературных разговоров и новостей – или просто увлекся красивым интерьером?

Свой долгий век младшие Римские-Корсаковы прожили в Москве, но уже в других домах. Вырастили дочь, выданную замуж за Устинова. Вырастили сына Николая, ставшего одним из действующих лиц «Войны и мира», – Л.Н. Толстой вывел его под именем Егорушки Корсунского. Сергея Александровича Римского-Корсакова не стало в 1884 году, грибоедовской кузины двумя годами позже в возрасте восьмидесяти с лишним лет. И все же «Горе от ума» их коснулось. Есть достаточно основательное предположение считать, что те самые «Лева и Боренька, отличные ребята», о которых говорит Репетилов, это Григорий и Сергей Александровичи. Григория с его громким рыкающим голосом, независимой повадкой, крутым нравом в Москве называли львом. Сергей был известен только под уменьшительным именем: Сереженька – Боренька. В воспоминаниях современников сохранился эпизод, когда в день высылки в Сибирь несправедливо осужденного Александра Алябьева Москва собралась в Большом театре, и тенор Бантышев неожиданно для дирекции исполнил написанное композитором «Прощание с соловьем»:

Не от лютыя зимы,
Соловей, несешься ты,
Не веселый край сманил,
Но злой рок тебя сгубил.
Твоя воля отнята,
Крепко клетка заперта,
Ах, прости, наш соловей,
Голосистый соловей…

«Говорят, – писал Н.И. Лорер, – что многим женщинам и знакомым ссылаемых (декабристов. – Н.М.) сделалось дурно, и весь театр рыдал. Из кресел вышли также два человека, со слезами на глазах, на свободе они горячо обнялись и скрылись. Это были два брата (Римские-Корсаковы. – Н.М.), из наших, но счастливо избегнувшие общей участи…»

Но легенда о доме оказалась на редкость упрямой. Его называли фамусовским и во время пребывания здесь Строгановского училища, и вплоть до 1917 года, когда в его стенах размещалась Седьмая московская мужская гимназия памяти императора Александра III. Славилась эта достаточно дорогая гимназия отличной постановкой преподавания гуманитарных наук, и в частности истории. Недаром почетным ее попечителем был такой известный и серьезный историк, как Леонид Михайлович Савелов. Камергер, заведующий Московским отделением Архива императорского Двора, он создал и возглавлял Историко-родословное общество, состоял председателем Общества потомков участников войны 1812 года и одним из руководителей активно действующей в Москве комиссии по устройству Музея 1812 года. Не обойти молчанием и того обстоятельства, что был Л.М. Савелов прямым потомком предпоследнего русского патриарха – ратника и дарственного деятеля Иоакима Савелова, руководившего православной церковью в годы правления царевны Софьи и принявшего сторону маленького Петра.

В дружном хоре недоброжелателей Софьи Фамусовой Пушкин не составлял исключения, хотя и заключалась в его отзыве известная неясность. Он так и писал: «Софья написана неясно: То ли б… то ли московская кузина». В первом он разделял точку зрения того же Хвостова, Катенина, А.И. Тургенева, а во втором… Означала ли московская кузина нарицательное понятие – начитавшуюся романтических повестей в духе Татьяны Лариной барышню, или служила указанием на гораздо более конкретные обстоятельства? В конце концов, Пушкин не бежал подобных намеков. К тому же московских кузин у Грибоедова было две. И если не подходила к версии комедии первая, то, может быть, могла подойти вторая?

Богатая и знатная древняя московская семья – хрестоматийное определение Грибоедовых тоже нуждалось в уточнениях. Грибоедовские чтения 1986 года, изданные тремя годами позже в виде сборника научных материалов к биографии писателя, первым его предком по материнской линии называют всего лишь Федора Иоакимовича Грибоедова, наиболее ранние сведения о службе которого восходят к 1632 году. Между тем первая перепись Москвы 1620 года называет его отца – «государынина сына боярского Акима Грибоедова», имевшего «у Покровских ворот, идучи в город, на леве» большой двор в длину тридцати, и в ширину двенадцати сажен. Под государыней подразумевалась мать еще неженатого Михаила Федоровича – великая старица Марфа.

Его сын Федор, писавшийся в документах чаще всего Якимовичем, располагал позже другим двором – «от Устретенской сотни, по Покровке», рядом со двором стрелецкого полуголовы Ивана Федорова сына Грибоедова, в 1671 году. В качестве подьячего Приказа Казанского дворца он посылается в 1638 году «для золотой руды». В 1646 году продолжает числиться там же как старый подьячий с поместным окладом в 300 четвертей и денежным в 30 рублей, находясь на службе в Белгороде. В июле 1648 года его назначают дьяком в приказ боярина князя Никиты Ивановича Одоевского по составлению «Уложения». В январе – октябре 1659 года Федор Грибоедов ездит с князем А.Н. Трубецким в Запорожье на выборы атамана и участвует в заключении с запорожцами договора. С января 1661 года он переводится в Приказ полковых дел, а с мая 1664 до 1670 года в Разрядный приказ. Здесь он составляет по царскому указу «Запись степеней и греней цагретвенных», выводившую Романовых из одного корня с Рюриковичами. Первые 17 глав его труда представляли сокращенное изложение «Степенной книги» XVI века, дополненное изложением царствования Федора Иоанновича и последующих царственных правителей вплоть до 1667 года. Числился Федор Якимович Грибоедов в 1670–1673 годах дьяком Приказа Казанского дворца.

С именем дьяка Федора Грибоедова связано еще одно совершенно необычное событие. В 1857 году в селе Рогожа Осташковского уезда под церковью было раскрыто его погребение с женой Евдокией и дочерью Стефанидой, точнее «нетленное тело», одетое в серый камзол, которое участниками заседания Тверской Археологической комиссии было определено как принадлежащее «именно Ф.А. Грибоедову, а не кому иному» и предано земле. Материалы о последующих потомках того же рода были изучены М.И. Семевским на основании семейного архива Хмелиты и опубликованы годом раньше в «Москвитянине». М.И. Семевский называет Михаила Ефимовича Грибоедова, награжденного Михаилом Романовым, а в конце XVII столетия Тимофея Ивановича, который в 1704 году был воеводой в Дорогобуже, в 1713-м назван майором и назначен комендантом в Вязьму – город, связь с которым будет сохраняться вплоть до отца писателя.

1718 год положил конец успешной карьере Тимофея Ивановича. Поставленная им по договору с Адмиралтейством пенька оказалась плохой. В данную ему отсрочку для возвращения в казну полученных денег Грибоедов не уложился, в результате чего все принадлежавшие ему деревни были реквизированы, а сам он умер «от досады». В связи с этими событиями представляется трудно объяснимой та «роскошная жизнь», которую якобы будет вести в Хмелите его сын Алексей Тимофеевич, прапорщик лейб-гвардии Преображенского полка, скончавшийся в 1747 году, и там же похороненный в 1780-х годах внук бригадир Федор Алексеевич. К каким бы средствам ни прибегали Грибоедовы, добиться восстановления былого состояния, тем более положения при дворе, они не смогли. И если единственный сын бригадира мог достаточно широко жить в семейном смоленском гнезде, собственного дома в Москве он не имел, а главное – его сестрам досталось очень скромное приданое. Никакого значительного состояния не принесли Алексею Федоровичу и два его брака, другое дело – знатность и связи.