— И это все? А его вид тебе ни о чем не говорит?
— Вид как вид, — пожал плечами Чемодаса. — Чем ты недоволен? Товарищ забегает на минутку, по-соседски, не иначе как по срочному делу. Неужели ты ждешь, чтобы он по такому поводу наряжался?
— Я от него уже ничего хорошего не жду, — мрачно сказал Упендра.
— Как это?
В это время чемоданный житель выбежал из домика Упендры, со злостью плюнул на крыльцо, сорвал с головы свой логос и убежал в том же направлении, откуда появился.
— Он помешался, — многозначительно и убежденно сказал Упендра.
— С чего ты взял?
— Я за ним наблюдаю. Мечется, третий день не работает. Взгляни.
В задней стене сарая было несколько широких щелей, сквозь которые хорошо просматривался двор соседнего дома, а поскольку в чемоданах нет обычая занавешивать окна, то и вся комната соседа была как на ладони. Посередине стоял большой портновский стол. На столе был расстелен отрез ткани, здесь и там лежали разноцветные мелки, катушки ниток. Поблескивали иголки. У окна стояла подготовленная к работе швейная машинка. Приникнув к щелям, Упендра и Чемодаса жадно смотрели, как сосед бегом пересек двор, влетел в комнату, бросился к столу, сорвал с него материю, снова ее расстелил, схватил мелок, бесцельно повертел его в руке и положил на место, после чего стал бегать вокруг стола, потрясая кулаками. Чемодаса смотрел затаив дыхание. Еще ни разу в своей жизни ему не доводилось видеть настоящего сумасшедшего.
Через несколько минут несчастный опять выбежал во двор, выхватил из кармана свой измятый колпачок, нахлобучил его задом наперед и, уже в который раз, устремился по протоптанной дорожке к дому Упендры.
— И вот так — третий день, — сказал Упендра. — Думаю, пора сообщить о нем куда положено.
Чемодасе стало жаль сумасшедшего.
— А может, не стоит? Его ведь сразу поставят на учет и ограничат в правах. Может, он еще сам как-нибудь выздоровеет?
— До тех пор, пока он выздоровеет, я сам, глядя на него, помешаюсь! — с отчаянием в голосе сказал Упендра. — Думаешь, мне легко на это смотреть? Отлучитьсяне могу, не могу, связан по рукам и ногам.
— Чем же он тебе-то мешает? — удивился Чемодаса.
— Чем мешает? А попробовал бы ты пожить под носом у психа! И ведь пока еще он, слава богу, не проведал, где я. А как услышит шум, да ворвется — что тогда? Между прочим, у меня здесь динамит, это не шутки. Вот и приходится сидеть, притаившись, как мышь. По-твоему, чего ради я взялся за портреты? Думаешь, не понимал с самого начала, что это — не мое? Отлично понимал. У меня к этим портретам с самого начала душа не лежала. Просто надо же было чем-то себя занять, когда нет возможности ни порассуждать, ни помузицировать.
— А ты не пробовал рассуждать молча, про себя? — спросил Чемодаса.
— Бесполезно. Стоит только задуматься о серьезном — глядь, а он тут как тут.
7. — А о чем, например, ты думаешь? — поинтересовался Чемодаса.
— О разном. Последнее время, главным образом, о ничём.
— Ты хотел сказать: ни о чем? — поправил Упендра.
— Если тебе лучше известно, что я хотел сказать, то зачем спрашиваешь?! — вспылил Упендра. — И между прочим, к твоему сведению, так не бывает, чтобы кто-нибудь думал ни о чем. Ни о чем можно только не думать. А думать можно только о чем-то, например, о ничём.
Чемодаса ничего не понял, но уступать не хотел.
— Нет такого слова — ничём, — настаивал он.
— Почему?
— Да потому что так никто не говорит.
— Что значит — никто. А я? Да ты и сам только что это сказал.
Чемодаса не сумел возразить и сдался.
— Ну, ладно, — сказал он. — А давно ты об этом думаешь?
— О чем?
— Да о ничём!
— Строго говоря, давно, — сказал Упендра. — Еще там, — он махнул рукой по направлению своего дома, — я не раз собирался навести порядок в своей голове. Проверить, что есть, чего нет, все пересчитать. Но все как-то руки не доходили. И вот, наконец, на днях решил: пора продвести итог. С каким багажом я покидаю свой дом, что я нажил за все эти годы в Чемоданах, кроме вот этих ножниц и вот этой гармошки, которая мне досталась от отца. И когда я открыл свой сундучок, то как ты думаешь, что я там обнаружил?
— Что?
— Ничего. Оказалось, что все это время я думал о ничём.
8. — Постой-постой, — сказал Чемодаса. — Что-то я тебя не пойму. Чем ты недоволен? И что значит «нажил»? А все, что мы нажили сообща: тоннели, мосты, больницы — чье это, если не твое и не мое и не каждого из нас? Вещи тебе нужны? Бери любую! У меня или у кого угодно — никто тебе не откажет, если, конечно, она тебе нужна для дела, а не для баловства.
— А если она мне вообще не нужна?
— Тогда не бери.
Упендра усмехнулся.
— Видишь ли, — сказал он, — не знаю, как тебе и объяснить. Когда вещь моя, и при этом она мне не нужна, это лучше, чем когда она мне просто не нужна.
— Как это? — снова не понял Чемодаса. — Что же ты будешь делать с ненужным инструментом?
— Все что захочу. Например, вот ножницы. Они мне не нужны. Соседу тоже.
— Какому соседу?
— У которого я их взял. Он о них не спрашивает, значит, пока не нужны. Да ты его видел.
— А-а, тот самый.
— Ну, да. Даже если бы он у меня их востребовал, я бы ему отказал, назаконном основании. Пускай подает на меня в суд! В крайнем случае, я и на суде скажу. Разве можно? Он сейчас в таком состоянии, что запросто может выколоть себе оба глаза. Да лучше я эти ножницы просто выброшу.
— Зачем выбрасывать! Отдай их мне. Я еще чей-нибудь портрет вырежу.
— Отдавать не хочу, — просто сказал Упендра. — Не обижайся. А вот подарил бы с удовольствием.
— Спасибо! — обрадовался Чемодаса. — Только не все ли равно, отдать, или подарить? Какая разница?
— Разница большая. Свои ножницы я, если бы захотел, мог бы, к примеру, выгодно продать. Но я дарю их тебе, чтобы ты мог делать с ними все что тебе заблагорассудится,[72] — объяснил Упендра.
Чемодаса засмеялся.
— Интересно, кто бы тебе позволил их продавать? Ты когда-нибудь видел, чтобы кто-нибудь торговал вещами? Да здесь ни у кого и денег-то таких нет.[73]
— А кто тебе сказал, что я собираюсь продавать их здесь? — невозмутимо ответил Упендра. — Я их продам, когда выберусь наружу. Там наверняка найдутся люди, которые интересуются такими вещами. Как-никак, ножницы выдающегося чемоданного жителя чего-нибудь да стоят.
9. Улыбка исчезла с лица Чемодасы. В первую минуту он не знал, что и сказать. Упендра тоже умолк, занятый свими размышлениями.
Наконец, собравшись с мыслями, Чемодаса спросил:
— Ты что же, всерьез решил уйти, или шутишь?
Упендра взглянул на него так, словно только что вернулся издалека. На губах его блуждала загадочная, отстраненная улыбка.
— Ты не обидишься, если я на прощанье дам тебе совет? — спросил он, — Если хочешь стать остроумным собеседником, и при этом не прослыть пошляком, никогда на шути по поводу чемоданов и всего, что в них находится. Это тема — не подходящая для шуток.
После такого ответа Чемодаса совсем растерялся.
— Не понимаю, что тебя не устраивает, — пробормотал он. — Ну, может, чего-то у нас пока и не хватает, не все же сразу. Но, по крайней мере, у каждого чемоданного жителя есть крыша над головой, уж этого-то никто не может отрицать. Ну, а на самый крайний случай — достроим навес…
Упендра в ответ лишь пожал плечами.
— Вот скажи, разве тебе так уж плохо живется? — не унимался Чемодаса.
Упендра молчал.
— А мне показалось, что настроение у тебя сегодня получше, чем в прошлый раз. И, вот увидишь, завтра оно будет еще луче…
— Несомненно, — сказал Упендра. — Это потому, что я уже принял окончательное решение. Теперь, что бы ни происходило, я спокоен. Я говорю себе: «Спокойно, Упендра. Они еще о тебе вспомнят, но будет поздно».
72
Упендра здесь говорит о сближении права собственности и права владения в применении к вещам, то есть рассуждает явно не по-чемоданному. - сост.
73
Чемодаса здесь не просто напоминает о противозаконности сделок с вещами, но, как истинный чемоданный житель, считает, что вещи в принципе, по своей природе не могут продаваться, а следовательно, бесценны, иными словами, если бы и продавались (что невероятно), то стоили бы бесконечно дорого. - сост.