– Ты его знаешь? – спросил мужик в Штерна, кивая на меня.

– Не-а, – ответил тот, вообще на меня не глядя, наверное, уже насмотрелся в «глазок» в двери.

– Тогда закрывай, чего стоишь, – сказал мужик парню, с любопытством меня разглядывая, – А ты, раз уж прошел, проходи дальше... Руки на виду держи.

– Угу, – сказал я, понимая, что зря я не придал значения морганиям парня, что меня опередили, и что зря я не взял с собой свой «Макаров».

Художник закрыл за мной дверь и повернулся к мужику с пистолетом.

Теперь мы трое разглядывали друг друга. Мужик с пистолетом скорее заслуживал названия «дед с трофеем», потому что оба, по-видимому, отслужили свое еще во времена второй мировой.

– Че встали? – выразительно спросил мужик, – Пошли на кухню. Ты жрать хочешь?

– Хочу, – ответил я, – А вы что, здесь от группировки пацифистов?

– От кого? – спросило мужик, прищурившись, толкая меня в нужном направлении, куда уже отправился худой хозяин квартиры.

– От пацифистов, они очень добрые тоже любят кормить голодных – в Египете, например, а Албании, – вежливо объяснил я, считая, что начало разговора может быть каким угодно, главное, чтобы в дальнейшем его ходе преступник раскололся и все выложил.

– Ты ебнулся? – серьезно осведомился мужик, с сочувствием на меня посмотрев, – Ты не бойся, я тебя убивать не собираюсь. Ты только посидишь здесь, пока начальник не подъедет. А уж он пускай решает, что с тобой делать.

– Спасибо. – ответил я. Кухня была полный кайф – огромная, широкая, с окном в пол стены. Обстановка стоила, наверное, лимонов двадцать, все было в дереве, пластике и стали, с дизайном, скорее всего, от самого хозяина – над холодильником висела картина, изображающая пингвина в пустыне, а над камином, который стоил наверняка не меньше, чем вся остальная кухня, – полотно, запечатлевшее льва среди снегов.

В общем-то, и то, и другое произведение искусства в какой-то мере отображали состояние моей души на данный момент; если бы у меня в сумке была бомба, я бы ее взорвал.

– Садись, – кивнул мужик, и добавил в сторону хозяина квартиры, – Эрик, ты ему налей чего покрепче. А то у него бред. Про «зеленых».

– Вам «Кагор» или «Хванчкару»? – спросил Эрик.

– Это что, и есть «покрепче»? – удивился я.

– Дай ему водки.

– Нет у меня водки! – воскликнул Эрик, – Мне работать надо!

– Ну, иди и работай себе, – разрешил ветеран, и уже в спину уходящему добавил наставительно, – Ты, главное, в окно чересчур не высунься, а то разобьешься ненароком... вот меня и уволят на старости лет.

– Погодите, – сказал я, пораженный внезапной догадкой, – Вы что, из милиции?

– Нет, – с достоинством ответил ветеран, – Я из частного охранного бюро. Я художника этого охраняю... А ты что, подумал, что я рекетир?

– Нет, что наемный убийца, – правдиво ответил я, – Так какого хрена вы на меня с пистолетом?

– А кто ж тебя знает, кто ты такой? Пришел, понимаешь, незванный, Эрик тебя не знает...

– Частный сыщик, Мареев Валерий Борисович, – представился я, вынимая лицензию.

– Оружие есть? – поинтересовался охранник, даже не взглянув на мою бумагу.

– С собой нет.

– А чего ж ты так? – укоризненно и насмешливо спросил дедок.

– Дома оставил, – огрызнулся я.

– Какой же ты после этого частный сыщик? – невозмутимо пожурил ветеран, – если без пушки ходишь? Вот был бы я бандит, так я бы вам обоим уже башку-то снес бы!

– Вы лицензию посмотрели? – сухо удостоверился я.

– А че ее смотреть? – пожал плечами ветеран.

– Тогда свободны, – с достоинством ответил я, убирая драгоценный документ в карман и поднимаясь из-за стола.

– Куда?! – разом отживевший старичище схватил меня за рукав, поблескивая злыми глазами.

– К Штерну! По делу! – отрезал я, послав полный испепеляющей ненависти взгляд, рванувшись, освободил рукав, и направился в гостиную.

– Стоя-ать!! – рявкнул дедок так, что я действительно чуть не встал стояком; он шарахнул меня по спине раскрытой пятерней так, что голова слегка загудела.

– Убери руки! – в тон ответил я, разворачиваясь, – Не имеешь права!

– Еще как имею! – ответил он, тыкая в меня пистолетом. – Сиде-еть!!

Тут мне просто пришлось успокоиться до привычной нормы – среди нормальных людей я считаюсь человеком остроумным и вежливым, – и, когда решил, что готов к дальнейшему разговору, я открыл глаза, и выразительно сказал ветерану, – Мужик, ты про головной кодекс забыл? Захотел с работы слететь и выплатить мне моральную компенсацию? Или давно на тридцать суток не залетал? Руки убери!

Уголовный кодекс подействовал, как священное писание. Мужик ослабил хватку и умерил гонор, понимая, что я не шучу и не понтую. Во взгляде его появился намек на уважение.

– Вон че... – задумчиво произнес он, – Ну, раз такой умный, то иди. Только смотри у меня: пальцем тронешь – башку снесу.

Не удостоив его ответом, я прошел в гостиную, которая по размерам и убранству более напоминала залу для званых обедов или бальных танцев. Весь пол покрывали свежие и старые холсты вперемешку с листами бумаги различных форматов и форм, исписанных пером, изрисованных кистью, и так далее.

Эрик Штерн работал посреди зала, ближе к огромному, еще больше, чем на кухне, окну. Кисть, исполненная таланта, задумчиво и неравномерно поднималась и опускалась, оставляя на холсте то незаметные штришки, то жирные полосы или пятна.

Похоже, он рисовал произведение искусства в стиле «детская неприятность», по крайней мере, краску использовал одну – коричневую, с задумчивым видом придавая ей различные оттенки.

– Эрик, – позвал я, останавливаясь, не доходя до художника шагов пять.

– А? – дернулся он, только сейчас замечая мое присутствие. Затем посмотрел за мою спину, где, как я понял, в дверях примостился молчаливый охранник.

– Нам поговорить бы, и я пойду, – ласково заметил я.

– Ну, давай поговорим, – пожал худыми плечами художник, вытирая испачканные краской руки тряпкой, смоченной в чем-то вонючем, скорее всего, в ацетоне.

– Я по поводу Виталия Ивановича Самсонова, Эрик. – А что с ним? – Он умер.

Художник поперхнулся и стал стремительно зеленеть.

– К-как эт-то... у-у-у... у-ум-мер?! – прошептал он, схватившись руками за впалую грудь.

– Его убили, – ответил я, – два дня назад, шестого июня.

– Кто? – выдавил Эрик.

– Не знаю, – ответил я, – Хотел у тебя спросить.

– И я не знаю, – грустно ответил художник, не переставая мять щетину испачканной в краске кисти тонкими дрожащими пальцами, – Я вправду ничего не знаю... Нет, не надо на меня так смотреть! Я вправду ничего не знаю!! Не знаю!! Не знаю!! Не знаю!! Не!!..

– Че орешь-то? – удивленно спросил охранник, – Человек-то с тобой нормально разговаривает.

– Он смотрит! – истерически задышал Эрик Штерн, выпячивая нижнюю губу.

«Придурок» – подумал я, а вслух заметил, – Я, Эрик, не могу на тебя не смотреть. Я с тобой разговариваю. А мама меня учила, что если разговариваешь с человеком, нужно смотреть ему в глаза.

– Парень, ты послушай, – его мама учила! – назидательно молвил ветеран.

– Ну, если мама... – всхлипнул Эрик, успокаиваясь.

– Так вот, Эрик, – продолжил я, стараясь быть спокойным, – Пожалуйста, расскажи мне, были ли, по твоему, у ваших общих знакомых причины убить Самсонова Виталия Ивановича? Или причины желать ему зла? Может, у него были недоброжелатели?

– Были! – убежденно и неожиданно твердо ответил художник, – Я бы его сам убил, если бы мог, – с чувством продолжал он, – Потому что он был сволочь.

– Объясни пожалуйста.

– Конечно, с удовольствием, – ответил художник нервным тоном и, вдохновленный темой, высоко подняв подбородок, продолжал, – Он был темный человек, в нем сочетался дьявольский ум и прирожденная хитрость. Он был очень сильный человек, дьявольски сильный! В нем собиралась черная энергия. А иногда, особенно, когда он смотрел на меня, меня практически в астрал вышибало от кипевшей в нем злобы! Любой из правоверных христианин счел бы счастьем убить такого сатанинского выродка! – в глазах Эрика Штерна горел праведный огонь, но тут же он задрал подбородок так, что лицо его перестало быть достоянием ошеломленно внимавшей общественности, состоящей из нас с ветераном.