Прикидываясь слабым и растерянным, молодой варвар изучал противника. Грозный негр был великолепным образцом самца. Его намасленное тело, мерцающее в свете огней, было похоже на статую, вырезанную из обсидиана. Огромная сила таилась в этих массивных плечах и руках; мышцы торса и ног то напрягались, то расслаблялись, словно перевившиеся питоны.

Когда наркотик полностью завладел мозгом негра, подобно разъяренному тигру он бросился к Конану. В одно мгновение его громадные лапы схватили горло Конана и крепко сжали, сминая плоть и заставляя смолкнуть сдавленное рычание, рвущееся из груди киммерийца. Руки Конана сомкнулись на запястьях чернокожего, и они закружились в танце смерти, раскачиваясь из стороны в сторону и держа друг друга в объятиях, словно свирепые любовники. Зрители возбужденно завопили.

Конан боролся насмерть, до предела напрягая мышцы шеи. Легкие пылали, красная пелена застилала глаза. Негр придвинулся ближе, растянув толстые губы в страшной гримасе, обнажившей желтые зубы, похожие на клыки. Его горячее дыхание, тошнотворно-сладкое от запаха зелья, обжигало лицо Конана.

Свирепое лицо негра все приближалось; противники раскачивались щека к щеке, и кушит старался подобраться своими клыками к вздувшейся вене противника.

Неожиданно Конан отпустил запястья негра, уперся ладонями в его грудь и резко толкнул его, как толкал рукоять Колеса Страдания. Его мощные мускулы отчетливо проступили под гладкой кожей могучих рук. Годы тяжкого труда на Колесе закалили их, словно железо под молотом кузнеца.

На лице негра промелькнуло удивление, когда, несмотря на страшную мощь крепких рук, его пальцы сорвались с горла противника. В то же мгновение Конан вновь схватил кушита за запястья и, согнувшись пополам, перекинул его через спину. Здоровенный негр перелетел через Конана и с глухим ударом врезался в хорошо утрамбованную землю.

Кушит вскочил на ноги почти мгновенно, но за время этой короткой спасительной передышки Конан уже успел наполнить свои истощенные легкие драгоценным воздухом. Теперь оба они осторожно двигались по кругу. Колени их были чуть согнуты, ноги расставлены, а напряженные руки готовы к схватке. Кровь сочилась по груди киммерийца из ранок на шее, нанесенных отточенными ногтями негра. Пот стекал по лбу и, попав в глаза, причинял острую боль. Конан встряхнул головой, стараясь смахнуть капельки пота.

Кровавое вожделение вспыхнуло в глазах негра. Обнажив в ухмылке зубы, он, как ягуар, бросился на Конана. Но молодой киммериец был наготове. Он легко уклонился в сторону и, когда противник пролетел мимо, ударил его в затылок тяжелым кулаком. Полуоглушенный негр повалился на колени. Толпа хрипло заревела. Одни вопили в восхищении, другие от злости — они проиграли пари. Некоторые поощрительно кричали; они никогда еще не видели подобного боя между неопытным юношей и непобедимым чемпионом.

Конан не замечал толпу. Для него во всем мире существовала теперь только арена боя и враг. Страстное желание убить вскипело в нем, и снова и снова наносил он тяжелые удары негру, которого уже почти покинуло сознание. Нос кушита превратился в кровавое месиво, а глаза заплыли.

Потом кушит отскочил назад и, согнувшись почти пополам, с новой силой бросился на противника. Его голова, словно пушечное ядро, ударила Конана в живот. Юноша был отброшен назад, к доскам, которыми были обшиты стены арены. Болельщики негра зашлись в криках: «Джанга! Джанга!»

Когда Джанга приблизился к киммерийцу, Конан схватил его черную лапу и, превозмогая боль в животе, рванул ее, выкручивая изо всех сил. Негр пронзительно закричал.

Кость с хрустом выскочила из сустава. Противник тяжело опустился на колени, а вывихнутая рука беспомощно повисла.

Конан схватил негра под мышки и с силой ударил головой в стену арены. Зрители застыли в напряженном молчании, и в этой полной тишине раздался звук, похожий на треск сучьев: Конан сломал шею гиганта. Шатаясь от изнеможения, Конан отпустил бьющееся в конвульсиях тело, и оно повалилось на землю. Покачиваясь, он подошел к стене, привалился к ней и жадно вдохнул.

Толпа взбесилась. Ваниры срывали с себя золотые браслеты, швыряя их на арену, к ногам Конана. Но измученный киммериец не замечал роскошных подарков. Остаться в живых — вполне достаточная награда для гладиатора.

Тогрул спустился на арену и похлопал Конана по ноющим плечам. Гирканец широко усмехался и, собирая золото, бормотал несвязные похвалы.

— Пойдем, парень! — наконец сказал он. Руки его были полны «безделушек». — Я знал, что ты будешь победителем! Мы уроем этих скотов, и ты будешь получать столько эля, сколько сможешь выпить.

Нетвердым шагом Конан поднялся по лестнице за своим хозяином и вошел в умывальную комнату. Здесь его поджидал Улдин с тазом теплой воды, полотенцем и кувшином холодного эля.

Так молодой киммериец стал гладиатором, человекоубийцей, постоянно рискующим собственной жизнью, чтобы поить кровью вожделение северян. Когда Тогрул увидел, что сборы в Ванахейме уменьшаются, он отправил своих людей на восток, в Асгард, страну золотоволосых асиров. Несмотря на то что эти соседние народы ненавидели друг друга и не упускали случая совершить набег, разграбить и безжалостно перерезать своих врагов, бои гладиаторов были их общей любовью. Для обоих этих народов было вполне обычным делом, что давние враги становились друзьями на гладиаторских поединках, говорили друг с другом, заключали друг друга в медвежьи объятия, провозглашали тосты и давали присяги на верность.

Конан открыл для себя, что жизнь гладиатора была не самой худшей. Он получал определенное удовлетворение, когда встречался лицом к лицу с противником и убивал его, так как это хоть на какое-то скоротечное мгновение создавало иллюзию свободы. Выматывающая пытка Колесом Страдания притупила в нем человеческие чувства; бои на арене возродили в нем мужество и самолюбие.

Кроме того, Тогрул неплохо обращался со своими любимыми рабами. Подобно владельцу ценных лошадей и собак, хозяин Конана следил, чтобы они имели вдоволь еды и питья: жирное жаркое, толстый кусок пшеничного хлеба и кружку пенящегося черного эля. Но Тогрул тщательно заботился и о том, чтобы его рабы не сбежали. Вооруженные стражники постоянно следили за ними и всякий раз заковывали, если хозяин считал, что у них есть шанс оказаться на свободе.

Более опьяняющим, чем даже крепкий эль, изрядная порция еды или похвала хозяина, было неистовство зрителей и лесть толпы.

Конан осознал, что жизнь приобретает особенный вкус, если чувствовать, что каждый день может оказаться последним. После каждого боя он спал, как усталый зверь. И все же время от времени его мучили кошмары. Он видел себя лежащим, окровавленные кишки его валялись на склизкой земле, а насмехающаяся толпа плевала в него. Тогда он посреди ночи вскакивал в холодном поту и с радостью ощущал себя живым и полным сил, с облегчением понимая, что это был только сон.

Нет, это была не самая плохая жизнь, но душу Конана она ожесточила. Постоянно видя смерть, он стал равнодушен к ней, да и толпа, приветствующая его страстными и яростными криками, мало беспокоилась о том, останется он жить или умрет.

Когда белое покрывало зимы окутало Асгард, поединки гладиаторов прекратились. Большинство рабов было занято строительством хижин, чтобы заменить ими палатки; но Улдин продолжал учить Конана пользоваться и другим оружием, кроме кулаков, зубов и ножей; он научил юношу драться простой палкой твердого дерева шести локтей в длину и толщиной с собачью лапу. Конан видел такие палки у мужчин в его родной киммерийской деревне. Одновременно Конан учился владеть копьем. Правда, держал он его обеими руками, как дубину, но с завидным умением орудовал железным острием. Во время таких опасных занятий он и Улдин надевали защитные одежды, а в руках держали затупленное оружие.

После копья киммериец перешел к дротику, топору и затем к мечу. Когда Улдин впервые вложил меч в руки Конана, тот задумчиво повертел клинок. Это была простая металлическая полоса без острия, к которой была прикреплена гарда и обыкновенный деревянный эфес.