Павел несколько секунд подумал, потом выдернул оба провода из тестера. Один, который был прицеплен "крокодилом" к листу жести, воткнул в розетку, рядом с ним второй, взял щуп.

Звонок замолчал.

Павел секунду помедлил и решительно ткнут щупом в кружок. Щелкнуло, сверкнула искра короткого замыкания, лампа на столе погасла – выбило автомат на щитке. Чтобы включить его опять, нужно было выйти на лестничную площадку.

Он подошел к двери и снова осторожно посмотрел в глазок. Он успел увидеть, как Свинцов уходит вниз по лестнице. Второй еще несколько секунд постоял, сказал что-то, что Павел не разобрал через дверь, и двинулся вслед.

Подождав с минуту, Павел вышел на площадку и включил рубильник. Он подумал, не переночевать ли у редактора или еще где-нибудь, а потом махнул рукой: вряд ли сегодня они вернутся сюда целым ОМОНом.

В понедельник утром Павел, не торопясь, собирался в редакцию. Последний раз придирчиво посмотрел на рисунки, отложил один в сторону, остальные пять собрал в папку. Редактору предстояло выбрать из них те, что пойдут в номер.

Телефонный звонок снова заставил его вздрогнуть. Неожиданных телефонных звонков он тоже не любил.

Опять звонил Фролов. Поздоровавшись, он сказал:

– Умер Свинцов. Ваша работа?

– Что с ним? – спросил Павел. Спросил без всякой паузы, из чего Фролов сделал вывод, что для Ермакова новость не была неожиданной.

– Сердечный приступ.

– Олег Иванович, вы что, теперь будете вешать на меня всякую смерть в правоохранительной системе? И потом, я вам говорил, я специализируюсь на проникающих ранениях.

– Но он же был здоров, как бык!

– А с сердцем оно часто так, – безмятежно ответил Павел, – сначала как бык, а потом бац – и с копыт.

– Я вам не верю, – сказал Фролов.

– Ваше дело. Олег Иванович, мне надо в редакцию. Если вам нечего мне больше сказать, то до свидания.

Фролов снова не поверил, но промолчал, и Павел положил трубку.

Следователь правильно не верил Павлу. Хотя и редко такое случается, но сейчас у художника был запас времени – минут двадцать, а то и все полчаса.

"Фролова надо убирать, – снова завертелось у Павла в голове, – он слишком много знает". Слова опять были не свои, а какие-то чужие, детективно-сериальские.

Он отложил в сторону рисунки для "Грибного дождя", взял другую папку, из нее достал портрет Фролова, и с ним вместе портреты тех двоих из подвала, чьи имена не запомнил. В заявлении в прокуратуру он тогда написал, что имен не знает, но нарисовал по памяти портреты, и обоих моментально нашли. Провели опознание, Павел указал на них, они невозмутимо от всего отказались. Павел тогда узнал и имена, и фамилии, которые вскоре благополучно забыл, а имена снова стал путать. На фольгированную бумагу он скопировал их портреты сразу же, как догадался использовать ксерокс.

А вот изображения Фролова на бумаге из-под чая не было, и ксерокса под рукой тоже. Минуты три Павел потратил, срисовывая силуэт вручную. Вырезал, промочил электролитом, разложил на жести и начал задумчиво водить по фольге щупом.

Минимум сопротивления был слабый, невыразительный. Оно и понятно – не было у Павла ненависти к Фролову.

Он решительно содрал силуэт с жести, скомкал и швырнул в мусорное ведро. Потом слил электролит из кюветы в раковину, сполоснул кювету. Взял портреты тех двоих. В нарисованных лицах не было ничего человеческого. Это не люди, подумал Павел. Это бездушные шестеренки такой же бездушной машины. Родного брата, может быть, и пожалеют, а двоюродного – перемелют в труху и не дрогнут. Биороботы какие-то. В "Грибном дожде" были такие – их выращивали на грядках, которые удобряли кровью.

Значит, в таком виде мы вас и вставим туда. Готовые иллюстрации не пойдут, придется рисовать новые – опять задержка. Ничего, с Валерой он договорится об отсрочке на день, у хорошего редактора всегда есть резерв. Сейчас сходит в редакцию, а потом придется интенсивно поработать. Весь день, а может быть и ночь. Зато эти рожи увидят четыре тысячи подписчиков "Каравана", плюс их родственники и знакомые, которым они дадут почитать, – информационное воздействие, пожалуй, посильнее, чем гвоздиком по фольге.

Павел бросил в ведро все остатки фольгированной бумаги, с копиями и чистой, и убрал оба портрета в папку с рисунками к "Дождю". Несколько секунд подумал и сунул туда же портрет Фролова – для него тоже найдется подходящий, в меру положительный персонаж.

Эпилог

Следователь Олег Фролов решил убить художника Павла Ермакова.

Ему непросто далось это решение – убить человека, виновного лишь в том, что он, не имея возможности наказать обидчиков именем закона, взялся восстанавливать справедливость самостоятельно. То, как он врал в утреннем телефонном разговоре, конечно, его не красило, но и прямых доказательств вранья у Фролова не было. Последним доводом, решившим судьбу художника, явилось опасение, что рецепт электролита и другие подробности могут стать достоянием спецслужб. Неважно, наших ли, американских или, например, новозеландских, – все они в равной степени были Фролову несимпатичны, в первую очередь отсутствием всяких моральных тормозов в их деятельности. А тормоза законодательные для них не существовали по определению.

Фролов открыл сейф и вынул из него пистолет, магазин с патронами и подмышечную кобуру для скрытного ношения оружия под одеждой. Подогнав ремни, он приладил кобуру поверх пиджака, поправил сбившийся галстук. Магазин вставил в рукоятку пистолета и, секунду помедлив, передернул затвор, дослав патрон в патронник. Вообще-то заранее это делать запрещалось, но на фоне того, что он задумал, мелкие нарушения уже не шли в счет. Затем поставил пистолет на предохранитель. Фролов, в отличие от многих своих коллег, читал детективы, а полицейский, который простреливает себе ногу или руку, выхватывая пистолет из кобуры, – это классика жанра. Предохранитель как раз и предназначен для исключения подобных случаев.

Засунув пистолет в кобуру, Фролов достал из шкафа куртку и шапку, оделся. Позвонил дежурному: вскоре должен был подойти вызванный им свидетель по одному из дел, его надо было задержать до возвращения следователя. Потом запер кабинет, спустился по лестнице, вышел на улицу и направился в сторону редакции "Каравана".

Редакция находилась в здании старой постройки, в котором в свое время был совнархоз, а сейчас – множество организаций, фирм и лавочек. Жители ближайших улиц называли его "муравейником" или "шанхайчиком". "Муравейник" стоял на полпути от прокуратуры к дому художника, даже, пожалуй, чуть ближе к прокуратуре. Ермаков сказал, что идет в редакцию, и Фролов рассчитывал перехватить его на подходе, но, когда до крыльца "муравейника" оставалась каких-то полсотни метров, увидел, что опоздал: Павел открыл дверь и скрылся за ней. Внутри Фролов не был и не знал, где там находится редакция, и испугался, что сейчас придется блуждать по коридорам, искать Ермакова. Потом решил, что долго он там все равно не задержится, отдаст рисунки и уйдет, ведь работает-то он дома; и успокоился. Он прошел немного дальше, остановился у торца хрущевской пятиэтажки – ближайшего от "муравейника" здания по пути к дому художника – и стал ждать. Он ходил вдоль стены, посматривая на крыльцо, и от нечего делать разглядывал окружающую действительность: улицу, машины, прохожих, журнальный киоск у угла дома, стену, около которой ходил…

На стене белел прямоугольник с красной надписью внутри: "ОСТОРОЖНО, СОСУЛИ". Упершись в нее взглядом, Фролов несколько секунд остолбенело соображал, что бы это значило, потом понял и посмотрел вверх.