Можно сказать и о третьей черте эротического изображения в произведениях литературы — черте чисто житейской, объясняющейся особенностями самого бытия, нравов того времени (о чем мы отчасти немного сказали). Китайский автор прибегал к эротическому изображению картин действительности, так как хотел сказать, что чувственность, эротика в литературном произведении имеют такое же право на существование, как, скажем, целомудрие или аскеза, ибо они существуют в самой жизни, являются продуктами бытия и составной его частью. Поэтому появление соответствующих сцен в памятниках литературы объясняется вовсе не порочными наклонностями автора (как это любили говорить конфуцианские ригористы или блюстители религиозных догм), а тем, что таковы человеческие нравы. В высоких сферах общества произведения типа «Цзинь, Пин, Мэй» или «Жоу путуань» были запрещены (чисто номинально, однако существует множество исторических свидетельств о том, что представители даже чиновной и ученой элиты от руки переписывали подобные произведения или платили за рукописи и ксилографы бешеные деньги), но зато среди городских слоев они пользовались огромной популярностью, и вовсе не только из-за их карнального содержания, а потому, что характер изображения (включая эротику) привлекал читателя и пользовался огромным коммерческим спросом. Вспомним слова автора об оливке и финике — ведь они говорят именно об этой специфике литературы. Оливку вкладывают в сладкий финик для того, чтобы человек с удовольствием съел и то и другое, однако «вкус» читателя все-таки ориентирован больше на сладкий финик. Автор в своем романе отразил эту особенность читательского (общественного) вкуса и, конечно, общественных привычек и морали.

Наш краткий очерк о китайском Дон Жуане, сластолюбце Вэйяне, из романа «Подстилка из плоти» мы закончим словами о его авторе Ли Юе (1611–1679 или 1680) — талантливом драматурге и теоретике театра, известном прозаике и эссеисте, своеобразном философе, правда, не сумевшем создать самостоятельную философскую систему. Надо заметить, что авторство романа — это одна из загадок творчества выдающегося литератора, которая до сих пор полностью не разрешена, так как нет документальных подтверждений принадлежности этого произведения перу Ли Юя. И все же существует множество косвенных свидетельств (это тема для особого разговора), которые говорят о причастности Ли Юя к этому произведению. Отпрыск обеспеченных родителей, но потерявший почти все в годы гибели империи Мин; всегда стремившийся к ученой и чиновной карьере, но успевший сдать экзамены лишь на первую ученую степень сюцая; страстно ищущий литературного признания, но подвергшийся поношениям со стороны ортодоксов; хотевший добиться общественной славы, но вынужденный довольствоваться нереспектабельной профессией полудраматурга, полуактера, полуписателя, — таков был Ли Юй, в жизни которого отразились метания и колебания многих его современников и противоречия самой жизни. Все это по-своему нашло отражение в его творчестве, о чем намекает и судьба его героев — сумбурная, чувственная, насыщенная взлетами и падениями. Тема «донжуанства», а точнее, тема поисков любовного идеала через реализацию гедонистических устремлений и чувственных влечений, тема своеобразного познания жизни и самого себя через достижение гармонии чувств и упокоение страстей составили важную черту его своеобразного учения о жизни и человеке, что проявляется и в романе о сластолюбце Вэйяне.

Дмитрий Воскресенский

ПОЛУНОЧНИК ВЭЙЯН, ИЛИ ПОДСТИЛКА ИЗ ПЛОТИ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В стихах говорится:

В этих стихах, которые мы назовем «Зал, полный ароматов», говорится о том, что жизнь человеческая ежечасно и даже ежеминутно рождает множество бед и злоключений, ибо в каждом поступке человека таятся тревоги и беспокойства, а потому ни в чем, даже в ничтожной вещице, вы не найдете ни проку, ни пользы. К счастью, еще в далекой древности жили совершенномудрые люди, способные, как говорится, «разверзнуть Небо и Землю». Кто-то из них, как видно, и придумал любовное чувство между мужчиной и женщиной и подарил его людям, дабы те ослабили свои тревоги и развеяли печали и всяческие заботы, — в общем, чтобы не слишком скорбели бы они душой. Но уже в те далекие времена некоторые ученые-конфуцианцы заметили, что женское лоно не только дарует радость новой жизни, но порой несет и погибель. Правда, другие, не менее сведущие в земных делах мужи утверждали обратное: если бы не было-де в жизни подобных удовольствий, то у множества людей волосы поседели бы на много лег раньше, а годы их жизни, несомненно, сократились. Возможно, вы не поверите этим словам. Но вот взгляните на монахов. Среди них есть иноки, коим уже за сорок, а то и все пятьдесят, между тем седина, кажется, даже не тронула их волос, у иных же, чьи годы перевалили за семьдесят и даже восемьдесят, стан все еще остается прямым — нисколько не согнулся! Позвольте спросить: а почему? По словам мужей многоопытных, сие явление объясняется тем, что «ушедший из семьи»,[4] прекрасно представляя свою дорогу в жизни, ведет себя как простой смертный. Он, к примеру, не прочь завести любовную интрижку с красоткой, а порой, глядишь, и порезвиться с юным послушником. Заметим, однако, что если ему не удастся сохранить первозданный дух и укрепить свои корни, то, значит, не иметь ему никакого долголетия.

А теперь присмотримся к евнухам, живущим в столичном граде. Им, как известно, не дано блудить с женщиной или развратничать со своими учениками. Куда им? Ведь нет у них главного — того самого орудия, которое служит человеку в любовных утехах. На первый взгляд покажется, что при столь суровом посте, выпавшем на их долю, они могли бы прожить никак не меньше нескольких сотен лет. Если так, то почему же лицо скопца изборождено множеством морщин? Ведь их у него куда больше, чем у других. И почему у него так рано побелели волосы? Скопца обычно величают почтенным родителем, однако куда уместнее называть его почтенною матушкой. Не так ли?

Напомню вам и то, что, скажем, в столице вы часто можете встретить торговцев, у коих на лавке красуется вывеска со словами «Вечная жизнь».[5] Однако вам вряд ли удастся отыскать хоть одного ханьлиня,[6] в честь столетия которого воздвигли бы торжественную арку.[7] Отсюда следует, что любовные утехи, по всей видимости, не наносят человеку особенно большого вреда. Надо, однако, заметить, что в фармакопее «Бэньцао» — то бишь в «Каталоге корней и трав»[8] — ничего об этом не говорится. Нет об этом ни единого слова и в комментариях к книге. Словом, мнения на сей счет, как мы видим, бытуют самые разные. Одни говорят, что утехи полезны, так как укрепляют здоровье; другие твердят, что они-де несут один лишь вред. Если прибегнуть к сравнению (не забыв, понятно, жизненный опыт), то можно сказать так любовные утехи весьма и весьма полезны для человеческого организма, ибо играют роль своеобразных целебных снадобий вроде женьшеня или растения аконит, которые, как вам известно, используются при соитии. Но не следует забывать и о том, что аконит и женьшень, как и другие подобные лекарства, являясь укрепляющими средствами, приносят пользу лишь тогда, когда их употребляют понемногу и длительное время. Помните, что они все-таки зелья, а не обычная пища. Если вы станете пожирать их без меры или не вовремя, они нанесут огромный вред организму. Такой же вредоносной может оказаться и телесная связь с женщиной. Однако если прибегать к ней длительное время и пользоваться ею размеренно, она непременно явит свои достоинства, ибо стихии Инь и Ян[9] в этом случае как бы взаимно дополняют друг друга. Наоборот, если прибегать к ней без меры, она обернется величайшей бедой. Подобное обычно происходит, когда сталкиваются вместе первозданные силы воды и огня.[10] Итак, любое лекарство может доставить радость, ибо оно облегчает работу внутренних органов и способствует рассеиванию печалей. Наоборот, даже самая лучшая пища порой способна причинить вред, ибо она наносит ущерб первозданному духу,[11] истощая кровь человека. Вот почему людям следует твердо усвоить, что к плотским утехам надо относиться как к лечебному снадобью, которое употребляют не слишком часто, но и не редко; не гнушаются им, но и не пресыщаются. Еще до сближения надобно помнить, что соитие есть лекарство, а вовсе не яд, а потому не следует держать в сердце страха. В то же время в минуты сближения не надо забывать и о другом: хотя соитие и снадобье, оно, однако, вовсе не пища, а потому пресыщаться им крайне опасно. Если все люди будут помнить об этом и сообразно поступать, то стихии Инь и Ян не понесут никакого ущерба. И разве люди не получат от этого пользу?