Вы оскорбите меня и моего отца, если тронете этого человека, — воскликнула Агнес, вспылив. — Рыцарь Мённикхузен могущественен, и он дорожит им.

Я не боюсь угроз, — холодно ответил Иво.

Простите, я не угрожаю, я прошу, — пролепетала Агнес; в лице ее опять не осталось ни кровинки.

Не унижайте себя, фрейлейн фон Мённикхузен, — вмешался Гавриил, хмуря брови.

Вы сами видите, уважаемая фрейлейн, как упрям этот человек, — сказал Иво, пожимая плечами. — Даю вам честное слово, фрейлейн фон Мённикхузен, что я не жажду его крови. Я не трону и волоска на его голове, если он сам не выведет из терпения меня или моих людей. На нем лежит тяжкое подозрение, и он должен оправдаться перед судом в Таллине.

— Я не боюсь суда, но связать себя не позволю, — твердо сказал Гавриил.

Агнес с отчаянием вглядывалась в лицо Иво; на его упрямом лбу было написано, что уступок здесь ждать бесполезно.

Гавриил, одно слово! — тихо попросила Агнес. Гавриил наклонился к ней.

Помни: твоя смерть — это моя смерть, — прошептала ему на ухо Агнес. — Смирись ради меня!

Ты этого желаешь? — печально шепнул Гавриил в ответ.

Потом он выпрямился, бросил свой меч к ногам Иво и глухо произнес:

— Теперь делай со мной что хочешь!

В одну минуту руки его были связаны за спиной. Еще раз с грустной улыбкой склонил он голову перед Агнес, и люди потащили его вон из шатра. Агнес бессильно опустилась на постель…

С этого дня жизнь в лагере несколько изменилась. Если до сих пор Иво Шенкенберг спешил возвратиться в Таллин, то теперь он действовал так, будто хотел навсегда остаться на берегу реки Ягала. Он строго запретил шуметь около его шатра и никого туда не впускал, кроме опытной женщины, которая в лагере исполняла обязанности врача и слыла чуть ли не колдуньей. Эта старуха днем и ночью сидела у постели девушки, и благодаря ее заботам и лечению рана Агнес вскоре зажила. Часто, когда больная засыпала, Иво навещал ее. Подолгу смотрел он на лицо Агнес, перешептывался со старухой о том, о другом и удалялся на цыпочках, как только больная начинала проявлять признаки беспокойства. Когда Агнес не спала, старуха заводила с ней разговор и всегда умела ловко свести речь на Иво, превознося его до небес и всячески восхваляя; но если Агнес спрашивала о Гаврииле, старуха не находила достаточно слов, чтобы заклеймить этого «предателя родины и шпиона». Агнес вскоре заметила, что и похвалы, и порицания старуха высказывала по заранее обдуманному плану. Поэтому у больной чувство благодарности к сиделке охладело удивительно быстро, Агнес стала суровой и недоверчивой. Она радовалась, слыша, что Гавриил цел и невредим, а все другие речи пропускала мимо ушей.

Спустя десять дней после того, как Агнес была ранена, старуха сообщила Иво, что больная поправилась и хочет встать. Иво приказал старухе подождать во дворе и направился к больной один. Агнес сидела на постели.

— Что делает мой бедный спутник? — был первый ее вопрос.

Иво чуть заметно нахмурился.

Вы принимаете такое большое участие в этом человеке? — спросил он глухим голосом, жадно глядя на бледное лицо девушки и ее глубоко впавшие глаза, которые в полумраке шатра казались почти черными.

Он спас меня от смерти и плена, — ответила Агнес тихо, — как же я могу оставаться безучастной к его судьбе?

Ему было легко освободить вас из рук русских потому, что он сам привел их в Куйметса.

Это ложь! — с жаром воскликнула Агнес.

Иво пожал плечами.

Это покажет допрос на суде в Таллине.

Невинного никакой суд не может осудить.

Кто знает?

Подождите еще, Иво Шенкенберг! — попросила Агнес. — Не предавайте его суду, пока не явятся подлинные свидетели. Только мой отец может по-настоящему засвидетельствовать, виновен Гавриил или невиновен. Мой отец никогда не допустит, чтобы учинили беззаконие над человеком, спасшим от смерти его единственную дочь.

Свидетели из Куйметса, разумеется, нужны, и было бы весьма желательно, чтобы рыцарь фон Мённикхузен сам выступил свидетелем против предателя, — мягко сказал Иво. — Но тогда, уважаемая фрейлейн, нам, к сожалению, пришлось бы до конца суда

держать вас в плену.

Почему? — с испугом спросила Агнес.

Ваши глаза могли бы всякого свидетеля направить по ложному пути, фрейлейн фон Мённикхузен.

Как так?

— Какой же мужчина мог бы сказать «да», если вы говорите «нет»? Неужели вы так мало сознаете свою силу, прекрасная чародейка? Я увидел вас впервые несколько дней назад и за это короткое время стал другим человеком. До сих пор я считал своего дорогого названого брата злым, хитрым, лживым человеком, а теперь, глядя вам в глаза, я почти готов верить, что он чище ангелов.

Лесть Иво произвела странное впечатление на Агнес; у нее было такое чувство, будто ее слуха коснулось шипение ядовитой змеи. Холодная дрожь пробежала по телу девушки, а в сердце тайный голос прошептал: будь настороже!

Вы считали своего названого брата… недостойным человеком? — робко спросила она.

Я не только считал его таким, но я его знаю как недостойного человека, — печально подтвердил Иво. — Удивительно, что вы, уважаемая фрейлейн, с таким воодушевлением защищаете его, в то время как он… но об этом не стоит говорить.

Говорите!

Вы приходите в отчаяние и дрожите за жизнь этого негодяя, а он ни разу не осведомился о вас. Он ни о чем не тревожится, пирует с утра до ночи и болтает всякий вздор.

Как он может это делать, если он связан? — с сомнением произнесла Агнес.

О, он так просил и ныл, что я из жалости велел его развязать. В благодарность он теперь портит моих людей, спаивает их и восстанавливает против меня.

Гавриил просил и ныл? — повторила Агнес недоверчиво, и насмешливая улыбка невольно скользнула по ее лицу.

Беда научит просить, — проворчал Иво, тихо скрипнув зубами. — Вы испугались бы, фрейлейн Мённикхузен, если бы я вам полностью открыл, как низок, как подл этот человек. Я не решаюсь все сказать.

Все равно — говорите!

Он, по-видимому, очень хорошо знает, насколько он может на вас рассчитывать. Он тоже ждет спасения от вашего отца, но, к сожалению, на совсем иных основаниях, чем вы, уважаемая фрейлейн.

Что это значит?

Вы не поверите, как мне тяжело это объясниить, хотя дело само по себе очень просто. Этому человеку известно, как велико могущество и влияние вашего отца, и в то же время он знает, что рыцарь Каспар фон Мённикхузен скорее умрет, чем допустит хоть малейшее темное пятно на чести своего семейства. Этот негодяй угрожает, если рыцарь Мённикхузен его сразу неосвободит, открыть на суде нечто такое, что сильно задевает честь вашу и вашего отца.

Я не понимаю смысла ваших слов, — пробормотала Агнес, дрожа всем телом.

Короче говоря, Гавриил хвастает тем, что Агнесс фон Мённикхузен его любовница.

Агнес выпрямилась, на щеках ее запылали ярко-красные пятна.

— Вы лжете! — крикнула она резко.

Единственный глаз Иво сверкнул.

— Вы любите этого человека, — процедил он сквозь стиснутые зубы.

Лицо Агнес залилось краской, которая сразу сменилась смертельной бледностью. Тихим, но твердым голосом она сказала:

Да, я люблю этого человека, и ничто — слышите, Иво Шенкенберг! — ничто, никакая клевета не в силах поколебать эту любовь!

Значит, вы верите ему, а меня считаете лгуном, — прохрипел Иво, побледнев от гнева. — Вы забываете, что мне ложь не надобна. Вы забываете, что жизнь Гавриила и… еще кое-что другое — в моих руках.

Агнес осенила догадка, что Иво полюбил ее, и в ту же минуту странная мысль мелькнула в ее голове: «Если этот злой человек меня любит, не разыграть ли мне с ним комедию, пока Гавриил не будет спасен?». Но Агнес сейчас же с презрением отвергла эту мысль: ее честная, правдивая натура не допускала низких уловок.

— Его и моя жизнь — в руках божьих, — сказала она спокойно.

Иво шатаясь вышел из шатра. Во дворе он угрожающе сказал ожидавшей его старухе: