— "Горбачев в Политбюро занимается аграрными вопросами, — заявил он, — и это может отрицательно сказаться на деятельности Секретариата, породит аграрный уклон в его работе".

Тихонову возразил Д. Ф. Устинов:

— "Но ведь Горбачев уже имеет опыт ведения Секретариата, да и вся предшествующая практика говорит, что ведущий Секретариат всегда имел какой-то участок работы, и это не оказывало негативного влияния на работу Секретариата".

Действительно, Тихонов не мог не знать, что уже при Андропове Горбачев занимался практически всем спектром вопросов. За этим стояло другое — стремление не пустить Горбачева, боязнь, что при слабом Черненко он будет играть доминирующую роль в ЦК.

В разговор вступил В. В. Гришин:

— "Предлагаю отложить решение вопроса. Еще раз все продумать и взвесить".

Это было равнозначно поддержке Тихонова, ибо в практике работы ЦК формула «отложить» по сути дела была близка к отрицательному решению. Примерно в таком же духе, если мне не изменяет память, высказался и А. А. Громыко, а итог был такой: несколько невнятных слов произнес Черненко в поддержку своего предложения, и обсуждение закончилось. Насколько я знаю, к этому вопросу Политбюро больше не возвращалось, а работой Секретариата стал руководить Горбачев.

Вот такая атмосфера царила в высшем звене партийного руководства.

Но это относится к настроениям правящей верхушки. В обществе же носился дух перемен, для них почва была готова, и даже какие-то первые семена брошены Андроповым. Страна была беременна глубоким обновлением. Это чувствовали люди. Об этом подавали острые сигналы так называемые диссиденты. Это все яснее понимали и многие, не утратившие связи с жизнью и способность критически мыслить партийные руководители, ученые.

В официальной пропаганде продолжали громыхать фанфары и литавры, а в недрах ЦК по инициативе и под руководством Горбачева началась серьезнейшая аналитическая работа, прежде всего касающаяся социально-экономического развития страны. Это был по сути дела утробный период перестройки — вызревания новых подходов, некоторых основных идей. Было ясно, что страна отстает от Запада в важнейших сферах научно-технического и социального прогресса. Не только не уменьшается, но увеличивается разрыв в жизненном уровне населения в сравнении с другими странами, даже нашими партнерами по Совету Экономической Взаимопомощи. Уже тогда стремились докопаться до причин такой ситуации, хотя этот поиск порой ограничивался областью государственного управления экономикой и научно-техническим прогрессом.

Мне пришлось еще в бытность ректором Академии общественных наук участвовать в рабочих совещаниях экономистов-ученых и практиков по этим проблемам, проводившихся Горбачевым. А после перехода в Отдел науки и учебных заведений такое участие стало регулярным.

К аналитической работе привлекались наиболее авторитетные ученые: А. Г. Аганбегян, Е. М. Примаков, О. Т. Богомолов, Г. А. Арбатов, Л. И. Абалкин, С. А. Ситарян, Р. А. Белоусов, Т.И.Заславская, И.И.Лукинов, А.А.Никонов и другие. После возвращения из Канады и назначения на должность директора Института мировой экономики и международных отношений в разработке концептуальных материалов самую активную роль стал играть А. Н. Яковлев.

Мое знакомство с Яковлевым восходит еще к концу 60-х годов, когда он был первым заместителем заведующего Отделом пропаганды ЦК КПСС, а заведующего отделом длительное время вообще не было, и Яковлев фактически руководил его работой, а я тогда был секретарем Ленинградского горкома КПСС.

Трудно судить, что стало причиной, сравнительная ли молодость (тогда мне было около сорока лет), научная ли квалификация (я попал на партийную работу уже будучи доктором экономических наук), но буквально через год-два работы в горкоме начались «покушения» на меня из Москвы. Предлагали то одно место, то другое — первым заместителем к П.Н. Федосееву — директору ИМЛа, в различные отделы ЦК. Приглашал меня и Яковлев переехать в Москву в качестве заместителя заведующего Отделом пропаганды. От всех этих предложений я отказывался и получал в этом поддержку от В. С. Толстикова, бывшего первого секретаря Ленинградского обкома партии. Но во второй половине 1970 года ситуация изменилась. Толстикова отправили послом в Китай, первым секретарем обкома стал Романов, который по каким-то причинам счел нецелесообразным помогать мне отбиваться от московских предложений.

После двукратных встреч с П. Н. Демичевым — куратором идеологии, в ходе которых я так и не дал согласия на свое новое назначение, все же было принято решение Секретариата ЦК о назначении меня заместителем заведующего Отделом пропаганды.

В первое время отношения с Яковлевым, да и в аппарате в целом, складывались для меня исключительно трудно. Я попал в совершенно новую и в общем чуждую для меня среду аппаратного послушания, чуть ли не с прищелкиванием каблуком, с нравами, когда больше ценились не творческая мысль и инициатива, а аккуратное и своевременное исполнение поручений. И надо сказать, что в Отделе пропаганды были еще в этом отношении не самые худшие нравы.

Трудно судить, какая причина порождала настороженность ко мне в первые годы со стороны Яковлева. Тогда мне казалось, что это могло быть связано с отсутствием заведующего отделом и естественными переживаниями Александра Николаевича в связи с тем, что его держат в таком подвешенном состоянии. Может быть, это объяснялось и моим независимым характером, и стилем поведения, непривычным для аппарата.

В течение семи лет после назначения В. И. Степакова послом в Белград Отдел пропаганды оставался без заведующего. Брежнев хорошо понимал значение этого поста для укрепления своей власти и хотел иметь здесь "своего человека". Яковлева он, невидимому, не считал таковым. Присматривался к нему, привлекал к работе над основными своими выступлениями и политическими документами вместе с А. М. Александровым, Н. Н. Иноземцевым, Г. А. Арбатовым, А. Е. Бовиным, В. В. Загладиным, но не доверял настолько, чтобы сделать руководителем одного из ключевых отделов ЦК.

Почему? Думаю, не из-за либерально-западнических взглядов Яковлева: ведь поддерживал же генсек и выдвигал вышеупомянутых лиц, отличавшихся именно такими привязанностями. Да и сам Александр Николаевич, как хорошо знают работавшие с ним в то время люди, к либеральным позициям пришел не сразу. Для Брежнева взгляды человека не были самым важным, среди его доверенных лиц были люди с различными, можно сказать даже противоположными убеждениями. Главное для него — личная преданность.

Вот и в данном случае дело скорее было в том, что Яковлев, как и удаленный до него Степаков, рассматривался как выдвиженец "московской группы", поддерживался А. Н. Шелепиным, который был соперником Брежнева за влияние и власть в партии в послехрущевский период. Прошло немного времени и Яковлев вообще был удален из ЦК.

Незадолго перед «ссылкой» Яковлева в Канаду отношения наши изменились в лучшую сторону. Исчезла предубежденность, появилось, как мне казалось, взаимное доверие. Я увидел, что это неординарный политик, человек со своими взглядами и позициями, в том числе и с теми, которые были высказаны им в двухполосной статье в "Литературной газете", которая явилась лишь видимой причиной удаления Яковлева из ЦК. Я думаю, и он почувствовал, что у меня нет амбициозных, карьеристских устремлений; к тому же оказалось, что мы еще и земляки, и питаем слабость к нашей малой родине — ярославщине.

После ухода Яковлева из ЦК я был свидетелем отвратительной ситуации, когда многие аппаратчики, заискивавшие раньше перед ним, и даже те, кого он прежде выдвигал, стали упражняться во всяческом его поношении, пинать вслед. Самое любопытное, что после возвращения Яковлева в Москву и особенно в ЦК, эти же люди вновь залебезили перед ним и запели ему дифирамбы.

Мы поддерживали отношения с Александром Николаевичем и в канадский период его работы, встречались, когда он приезжал в Москву, а с лета 1984 года началось, можно сказать, повседневное сотрудничество в формировавшейся в то время команде Горбачева. С нами сотрудничал помощник Горбачева того времени В. И. Болдин, с которым именно в этот период я познакомился. С Яковлевым он уже тогда был на «ты», несмотря на разницу в годах. Из последующих рассказов и воспоминаний я понял, что они знакомы еще со времен Хрущева, когда Болдин работал в аппарате тогдашнего секретаря по идеологии Ильичева.