– Попросите ребят из моей школы помочь вам.

Она не поняла, что он имеет в виду, и посмотрела на Ноа вопросительно.

– Служба общественной помощи. Моя идея. Ребята могут ворчать и даже ругаться про себя, но в состоянии заново выкрасить весь дом за неделю.

Она покачала головой.

– Если и стоит заново покрасить какой-нибудь дом, то пусть это будет дом в нижней части Таккера. Люди, которые там живут, с удовольствием примут такую помощь. Что касается меня, то я могу за это заплатить. Вполне возможно, что время у меня еще будет. Кто знает, какие люди приедут завтра. Может быть, совсем не такие, как я думаю. Дом может находиться на торгах несколько месяцев.

– Надеюсь, что этого не случится, ради вашей же пользы. Вам необходимо отвлечься от всего этого.

Он снова посмотрел ей прямо в глаза, уже второй раз. И второй раз дал совет, что ей делать.

– Отвлечься? – спросила она со вздохом. – Все это тяжело, но необходимо. Как укол. – Она указала рукой на кухню, где оставался еще не вычищенным очаг. – Мне нужно продолжать.

– Но чем могу быть полезен я?

– В сущности, ничем.

– Прошу вас, – продолжал настаивать он. – Мне необходимо заняться чем-нибудь. Я буду или помогать вам, или раскатывать по городу еще несколько часов. Я не могу сейчас вернуться домой.

Пейдж задумалась: с чего бы это? – но от вопроса воздержалась. Она чувствовала себя не в силах взвалить на свои плечи еще и его беды. У нее есть работа, которую необходимо сделать, и чем дольше она будет прохлаждаться, тем позднее ей придется ехать домой.

– Идите наверх, – наконец проговорила она, указав на принадлежности для уборки. – Там четыре комнаты. Две – пустые. Можете начать с них – сотрите пыль, пропылесосьте, делайте, наконец, все, что хотите, лишь бы они выглядели более привлекательно. Торговец посоветовал поставить в каждую из них хотя бы немного мебели, но этим я займусь позже. Когда я закончу с кухней, то перейду к двум другим спальням.

– Так, может быть, я помогу вам на кухне?

Она отрицательно покачала головой и двинулась по коридору по направлению к кухне, чувствуя себя еще более опечаленной, чем до визита Ноа. В неожиданно проявленной им доброте было что-то трогательное. А ей необходимо было оставаться стойкой. Она хотела закончить работу, ради которой выбралась в дом Мары, и поехать домой.

Она вернулась на кухню, закончила чистить очаг, до блеска вычистила верхнюю часть плиты и конфорки. Затем вымыла холодильник, который был пуст и содержал в своем чреве один пакет молока, полбуханки хлеба, четверть пачки маргарина и засохшие остатки сыра. Сначала она не стала трогать содержимого холодильника, а принялась за пол. Но потом, подумав, вернулась, открыла дверцу и, понюхав молоко в пакете, вылила его в раковину. Сыр, маргарин и хлеб она одним резким движением швырнула в пластиковый пакет, предназначенный для отходов. Пейдж пожалела, что не разделалась с остатками продуктов раньше, все они несли на себе один запах – запах беды. К Пейдж опять вернулось ощущение пустоты.

Желая вдохнуть глоток свежего воздуха, она вышла через дверь с полукруглым стеклом в филенке на задний двор и, пользуясь неярким светом, который струился из окон, оглянула его, вбирая взглядом как единое целое. Птицы уже затихли в своих гнездах, готовясь отойти ко сну, и во дворе установилась тишина, которую почти не нарушал шорох листьев, – ночь стояла тихая. И теплая, хотя Пейдж лихорадило. Потирая плечи, она прошла дальше в темноту.

В том месте, где трава и кустарник незаметно переходили в невысокий лесок, она опустилась на землю. Темнота ночи соответствовала темноте, царившей в ее мыслях. Ночь расширяла и углубляла эту черноту, которая захватывала ее все больше и больше, пока ее собственное будущее стало представляться ей тоже в черном. Ей предстояло еще прожить долгие годы. Однако будущие дни, недели и месяцы не похожи на уже прожитые. Пожалуй, в них больше покоя и еще острее чувство одиночества. Печально до чертиков.

Она услышала его шаги, но не подняла головы.

– Что вы здесь делаете? – спросил Ноа.

– Мне было необходимо выйти на воздух.

Она почувствовала, как он опускается рядом, и хотела было запротестовать. Ноа Перрини, человеку строгих нравов и правил, было здесь совсем не место. Но в то же время он был живым и человечным и его присутствие делало ночь менее зловещей.

Его голос, прозвучавший в темноте, исходил именно от этой, его более человечной, половины.

– Она была другом детства?

– Мы познакомились в колледже. И между нами сразу возникло взаимопонимание.

– Вы были очень похожи?

– Во взглядах мы сходились больше, чем в характерах. Она была более оптимистичной, что ли, более настойчивой. И самозабвенной. Из всех качеств Мары, которые я могу припомнить, эти были самыми лучшими. Она ставила благо ближнего превыше своего собственного. Если бы вдруг все переменилось и умерла бы не она, а я, то Мара, возможно, сделала бы все возможное, чтобы представить прожитую мной жизнь и кончину как событие общественного значения. Она бы не сидела здесь в темноте, размышляя о своем будущем.

Он сорвал несколько травинок и стал по одной разрывать их и отбрасывать прочь.

– Воспоминания неизбежны, когда погибает друг.

– А может, это просто жалость к себе?

– Иногда, когда мы вспоминаем то, что нам не очень нравится.

– Но мне нравится моя жизнь. Она прекрасна. Я делаю то, что нужно всем.

Он вырвал из земли еще несколько травинок. Пейдж неожиданно для себя произнесла:

– Но я чувствую ужасную пустоту с тех пор, как умерла Мара. Я сейчас занята, как никогда раньше, особенно когда у меня появилась девочка Мары. Тем не менее бывают времена, когда я буквально утопаю в этой пустоте, тону в ней. И вот я думаю: не это ли самое чувство испытывала Мара, когда оказалась в гараже?

Она вздохнула. Потом резко выдохнула и снова набрала в легкие воздух.

Он коснулся рукой ее шеи.

– Со мной все нормально, – сказала она, не будучи в этом особенно уверена. Вместе с пустотой появилось странное томление, озадачившее ее так же, как и все, происходившее сейчас. – Со мной все нормально, – повторила она, на этот раз шепотом, прямо в мужскую руку, которая переместилась ей на щеку. Потом она почувствовала, как ее плечи охватывает живое, человеческое тепло. И, ощутив его на себе, она погрузилась в него сразу, мгновенно почувствовав облегчение.

Ночь не издала ни одного звука протеста. Шум легкого ветерка, поначалу почти неслышный, нарастал, в нем появился новый ритм, который гипнотизировал, успокаивал, убаюкивал. Она втянула в себя запах и тепло Ноа, едва различимый аромат его кожи, и, когда он притянул ее к себе поближе, она с готовностью поддалась. Пустота в ней отступала, становилась не столь острой, а томление, наоборот, разрасталось, и это не было ей неприятно.

Вот почему, когда он поцеловал ее, она ответила на его поцелуй. Его губы были твердыми и требовательными, но не назойливыми и их тихая требовательность напомнила ей о его голосе. Но он молчал, он просто целовал ее еще и еще, с каждым разом все более значительно, дольше и проникновенней.

Позже, вспоминая о случившемся, она удивлялась, что это вдруг тогда на нее нашло, но в тот момент, сидя на задворках дома Мары в темноте ночи, это казалось ей единственной возможностью избежать той самой, пугавшей ее пустоты. Ожило и ее тело и стало отвечать на его ласки с желанием, которое быстро росло по мере того, как ее инстинкты пробуждались.

Она ощутила его рот на вкус и, коснувшись его рук, почувствовала таящуюся в них силу. Она погружалась в его объятия, находя в этой силе спасение для себя. Озноб, который был у нее раньше, бесследно прошел и сменился жаром, который особенно ощущался в тех местах, где он прикасался к ее коже. Она полностью отдалась этому ощущению, которое приносило ей облегчение и расслабление впервые за сегодняшний день. Желая большего, еще большего, чем она имела сейчас, она открыла рот и, когда он снова поцеловал ее, едва не лишилась чувств.