Как мы уже говорили, удивительная многозначность клинописи побудила ученых заняться вопросом о ее происхождении. Само собой напрашивалось предположение, что письмо, которым пользовались семитские народы (вавилоняне и ассирийцы), было позаимствовано ими у какого-то другого народа несемитского происхождения. К этому выводу пришел Хинкс в своем труде «О надписях из Хорсабада»

(Хинкс, как и многие другие исследователи, считал руины Хорсабада остатками древней Ниневии). И хотя язык этих надписей, по его мнению, следует считать семитским, сама форма их имеет совершенно иной характер и является индоевропейской по происхождению. Несемитским считает происхождение этой письменности и Раулинсон. В работе, опубликованной в том же, 1850 г., он выводит клинопись из Египта. Несмотря на то что Хинкс и Раулинсон сделали чересчур поспешные выводы, в скором времени опровергнутые наукой (например, вывод о «скифском» происхождении вавилонян), следует признать, что основная их мысль была правильной.

«ОТКРЫТИЕ» ШУМЕРА

И вот 17 января 1869 г. видный французский лингвист Жюль Опперт на заседании Французского общества нумизматики и археологии заявил, что языком, увековеченным на многих табличках, найденных в Месопотамии, является… шумерский! А это значит, что должен был существовать и шумерский народ! Таким образом, не историки и археологи первыми четко сформулировали доказательство существования Шумера. Это «вычислили» и доказали лингвисты.

Слова Опперта были восприняты сдержанно и недоверчиво. Были возражения. Вместе с тем кое-кто в научных кругах высказался в поддержку его гипотезы, которую сам ученый считал аксиомой. Гипотеза Опперта побудила археологов начать поиски материальных доказательств существования Шумера в Месопотамии. Многое в этом плане мог дать тщательный анализ древнейших надписей. В дискуссии о том, прав или не прав Опперт, наиболее яростным его оппонентом выступил Жозеф Галеви, который в течение ряда лет оспаривал существование Шумера и утверждал, что язык, названный Оппертом шумерским, – фантасмагория. «Теория» Галеви, горячо защищаемая им еще в 1905 г., заключалась в том, что вавилонские жрецы, дескать, ввели идеографическую систему письма, чтобы сделать непонятными для непосвященных свои записи и переписку. Немало ученых считало шумерские тексты древневавилонскими.

И вот в 1871 г. Арчибальд Генри Сайс публикует первый шумерский текст – одну из надписей царя Шульги. Два года спустя Франсуа де Ленорман выпускает в свет первый том своих «Аккадских исследований» с разработанной им шумерской грамматикой и новыми текстами. С 1889 г. весь ученый мир признает шумерологию областью науки и определение «шумерский» принимается повсеместно для обозначения истории, языка и культуры этого народа…

О многих ассириологах и шумерологах, которым мы обязаны знакомством с культурой и обычаями, текстами и эпосом, с царскими надписями и молитвами, мы еще не раз будем вспоминать на страницах этой книги. Однако уже сейчас хотелось бы назвать хотя бы несколько имен из плеяды исследователей клинописных текстов: Леонард Кинг, Франсуа Тюро-Данжен, Леон Легран, Гуго Радау, Эдвард Кьера, Сирил Гэдд, М. В. Никольский, Арно Пёбель, Адам Фаль-кенштейн, С. Н. Крамер. В Польше большие заслуги в деле популяризации знаний о Шумере принадлежат проф. Юзефу Бромскому, опубликовавшему первые переводы шумерских текстов на польский язык.

Нет ничего удивительного в том, что не археологи, вырывающие у песков месопотамских пустынь тайны минувших веков, и не историки так уверенно заявили всему миру: здесь находился Шумер. Память о Шумере и шумерах умерла тысячи лет назад. О них не упоминают греческие летописцы. В доступных для нас материалах из Месопотамии, которыми человечество располагало еще до эры великих открытий, мы не найдем ни слова о Шумере. Даже Библия – этот источник вдохновения для первых искателей колыбели Авраама – говорит о халдейском городе Уре. Ни слова о шумерах! То, что произошло, по-видимому, было неизбежно: первоначально возникшее убеждение в существовании шумерского города лишь впоследствии получило документальное подтверждение. Это обстоятельство ни в коем случае не умаляет заслуг путешественников и археологов. Напав на след шумерских памятников, они не имели ни малейшего понятия о том, с чем имеют дело. Ведь они искали не Шумер, а Вавилон и Ассирию! Но если бы не эти люди, лингвисты никогда бы не смогли открыть Шумер.

После того как Пьетро делла Валле первым добрался до руин Ура, находящихся под холмом Мукайяр, прошло два столетия, прежде чем следующий европеец коснулся развалин шумерского города. В 1818 г. английский художник Робер Кер Портер отправился из Багдада на поиски памятников старины. Он остановился в аль-Ухаймире, где находился фрагмент диоритовой стелы Хаммурапи. Портер не знал, что руины, которые он так внимательно осматривал и срисовывал, не что иное, как остатки шумерского города Киша. Семнадцать лет спустя английский путешественник и видный ученый Джеймс Б. Фрэзер в сопровождении практиковавшего в Багдаде врача Джона Росса проводит поиски в труднодоступных районах Южной Месопотамии и добирается до Варки (Урук), Джохи (Умма) и Мукайяра.

Сообщения о древневавилонских памятниках, рассказы путешественников о холмах, под которыми скрыты таинственные руины, в сочетании с самыми фантастическими бытующими среди местного населения легендами о таящихся под развалинами и песками неисчислимых сокровищах, дискуссии ученых о раскрывающихся перед ними страницах неизвестного прошлого – вот что притягивало людей, и, пожалуй, интерес к этому был в то время не меньшим, чем сейчас к загадкам космоса. А поскольку археологию считали такой областью науки, в которой каждый может сказать нечто весьма существенное, стоит только добыть какой-нибудь древний предмет, охотников прославиться было немало. Сообщения о поразительных открытиях в Месопотамии и Египте побуждали все большее число людей заниматься ориенталистикой. Возросший интерес к Востоку имел еще одну причину, никак не связанную с наукой. Это была эпоха великой колониальной экспансии, когда европейские (и не только европейские) державы устремляли жадные взоры на Восток. Правительства и торговые компании финансировали всякого рода экспедиции. На картах Востока, особенно Ближнего и Среднего, быстро стираются белые пятна. Это имело особое значение, потому что именно там пролегал путь в Индию. Некоторые исследователи и археологи выступали сразу в нескольких ролях: они и агенты разведки, и тайные уполномоченные торговых компаний, и советники тех или иных правительств. Во всяком случае, никто не упускал возможности приложить руку к исследованию тайн Месопотамии.

В 1835-1837 гг. английская «Евфратская экспедиция» провела картографические исследования Двуречья. Сведения об отмеченных картографами загадочных холмах, возвышающихся среди песков пустыни, вызвали у Уильяма Кеннета Лофтуса желание своими глазами увидеть это чудо. Случай представился в 1849 г., когда его, известного своим интересом к вавилонским древностям, назначили членом турецко-персидской пограничной комиссии. Отправляясь к месту назначения – комиссия располагалась в Мухаммаре, у впадения реки Карун в Тигр, – Лофтус выбрал сухопутную дорогу. Она была значительно труднее, но зато предоставляла возможность ознакомиться с почти неисследованными районами. Во время этой поездки – путь его пролегал мимо Ниффара, Варки и Мукайяра – Лофтус увидел холмы необычной формы. Подобные холмы он видел впервые. Они произвели на Лофтуса огромное впечатление, поэтому по прибытии на место он тут же выхлопотал отпуск для проведения пробных раскопок. Выбор Лофтуса пал на самый крупный из увиденных им холмов – Варку.

Этот момент следует считать началом серьезного изучения шумерской эпохи. От современности к древнему Шумеру был проложен мост. Добираясь до Варки, Лофтус во главе небольшого каравана пересек пустыню между Шатт-аль-Каром и Евфратом. Условия, при которых велись растопочные работы, оказались невероятно тяжелыми: людей нещадно жгло солнце и мучила жажда. Воду приходилось возить из Евфрата, а до него было два часа езды. Зачарованный необычным пейзажем, Лофтус жадно глядел на величественные руины. Даже песку, который веками нес сюда ветер ближневосточных пустынь, не удалось засыпать гигантские развалины… Вот на фоне вечернего неба обозначилась высшая точка холма, который арабы назвали Бува-рийя. На нем какое-то возвышение, по форме напоминающее башню. Чуть дальше еще одна «башня», венчающая развалины. «Это Вусвас», – говорят о ней местные жители. По их словам, так звали одного чернокожего искателя сокровищ, который нашел здесь золото, но исчез бесследно вместе со своей добычей…