А я не смогла. Это все равно, что самой убить Артемку. Мне казалось, что пока его ребеночек живет, и он тоже, вроде бы, живой. Ну, уехал он далеко, ну, не встретимся мы с ним больше, но живой, Темка, живой!
- Вот и дошли, Дубинина. А ты такси вызывать хотела.
- А вы мне шикануть не дали. Было бы что вспомнить.
- Шиканешь еще. Вот выпишешься и…
- Так я на ваши деньги шикануть хотела!
Кисонька даже споткнулся на ровном месте.
- Мне нравится ход твоих мыслей, Дубинина. Давай продолжим этот разговор перед выпиской.
- Как скажете.
- Так и скажу, - Кисонька подвел меня к самому дальнему столу. Два ближних были заняты. На точно такой же стол я не решилась сама залезть. Осталось нам с тобой совсем немного. Так что соберись с силами…
- Ага, немного, - не поверила я. Начать и кончить!
Боль куда-то подевалась. Страха тоже не было. А состояние такое, будто я немножко выпила. В голове легкий туман, настроение приподнятое, хочется смеяться и говорить всякие глупости. И почему девчонки здесь кричали? Или та самая боль еще впереди?
- Вот мы и начнем с белых бахилок. Галочка…
Как-то очень быстро и просто мне помогли забраться на стол, и в четыре руки натянули мне мешки на ноги. Белые, плотные, с завязками под коленом.
- А зачем?.. спросила я, пока ноги в бахилках устанавливали на специальные упоры.
- А ты думала, я тебя с грязными ногами на разделочный стол пущу?
- Юрий Андреевич, - покачала головой другая врачиха. Невысокая, немного сутулая и в очках. Что женщина о вас подумает?
- Дубинина, а что ты обо мне подумаешь? Кисонька сжал мои пальцы вокруг еще одного упора, с тряпичной петлей. Вот здесь держись. Во время следующей потуги потянешь на себя. Поняла?
С правой стороны я увидела такой же упор с петлей, вцепилась в нее и кивнула.
- Так что ты обо мне подумаешь, а то Людмила Витальевна волнуется.
- О вас ничего. А ноги у меня чистые. Я их вчера мыла.
- Скажи еще, что тебе выдали стерильные тапочки, - фыркнул Кисонька, что-то делая возле окна.
Кажется, там стоял какой-то столик, но я не уверена.
- Выдали, - подтвердила я.
Хотя называть тапочками это убожество… Такие же безразмерные чешки-пинетки выдавали в каком-то музее, когда мы всем классом ездили на экскурсию.
- А ты их записала.
Кисонька вернулся, а к столику у окна отправилась Людмила Витальевна.
- А вот и не записала. Они сами… Ой!
Опять пошла мощная потуга, и болтать сразу перехотелось. Я задышала открытым ртом.
- Дубинина, слушай меня внимательно! Кисонька склонился к моему лицу. Глаза не закрывать! Быть со мной в контакте. Вдох полной грудью. Задержать дыхание. Выдох медленный. Повторяю мед-лен-ный. Выдыхать через низ живота. Представь, что у тебя запор. Представь, что ты очень хочешь в туалет. Ты тужишься, тужишься и выдавливаешь! Понятно?
- Вы хорошо объясняете, - выдохнула я, когда смогла говорить. Образно.
- Кто на что учился. Ну что, готова?
Я кивнула, и началось: "Вдохнула… задержала дыхание… выдавливай… выдавливай…"
- Уф! Больше не могу, - выпустила петли, и откинулась на стол.
- Отлично! Молодчина! Все идет, как надо! Отдыхай, - Кисонька заглянул мне между ног и опять стал слева. Одну руку положил мне на живот, почти под грудью, вторую на колено.
Людмила Витальевна стояла справа, и тоже держала меня за колено.
- Отдыхай, Дубинина. Когда начнется, сразу говори. Помогу.
Я посмотрела на Кисоньку, кивнула, заметила Юльку на соседнем столе. Она отдыхала, укрытая синим байковым одеялом. А возле Юльки стояла маленькая кроватка-колыбелька, в которой лежал ребеночек. И тут мой отдых закончился. И опять:
- Вдох. Задержи дыхание. Медленно выдыхай. Дави! Раз. Два. Три. Отдыхай. Дубинина, смотри на меня. Глаза не закрывай.
- Я не закрываю.
Боли по-прежнему не было. А вот ощущения были очень странные. Мне казалось, что все это происходит не со мной. Хотелось, чтобы все побыстрее закончилось. Чтобы и возле меня стояла кроватка, и в ней лежал мой ребеночек. И чтобы над моей головой перестали болтать. Это почему-то нервировало. А еще хотелось воды.
- Юрий Андреевич, смотрите…
Рука Кисоньки убралась с моего живота. Но смотреть, чем он занят, не хотелось. Гораздо приятнее было лежать, пялиться в потолок и ни о чем не думать.
- Пускай. Лучше уж так, чем на шее.
- А может…
- Время еще терпит. Дубинина, ты как там?
Я не поняла, о чем разговор, и не очень-то хотела понять. Мне было лениво что-то понимать, я отдыхала.
Кисонька опять положил руку мне на живот, чуть выше пупка. Весь горб живота заметно сдвинулся ближе к коленям.
- Отдыхаю.
- Хорошо, Дубинина, отдыхай и слушай меня внимательно. Ты хорошо потрудилась. Остался последний толчок. Разозлись, закричи, сделай, что хочешь, но эта потуга должна стать последней. Поняла? Надо вытужить ребенка полностью.
- А он что, застрял?
Я начала приподниматься.
Кисонька удержал меня.
- Дубинина, ребенок хочет увидеть маму. Ты готова? Где потуга?
- Сейчас. Сейчас будет, - я опять прижалась к столу, посмотрела на огромную зеркальную люстру. Хорошо, что половина ламп была погашена. Может, они тоже отдыхали, как и я? Сейчас. Будет. Вот-вот… Начинается!
Я вдохнула как можно больше, и вцепилась в петли упоров.
- Работаем, Людмила Витальевна! Выдавливай, Дубинина! Выдавливай! Хорошо! Получается. Дави! Еще! Дави! Дави! Последнее усилие. ДАВАЙ!!
Я тянула на себя тряпичные петли, словно хотела их оторвать. Всю силу, весь воздух, что во мне оставался, я направила вниз. К животу, к коленям. К врачихе в белом халате, что стояла у меня между ног. Я уже почти сидела, и продолжала клониться вперед, словно хотела заглянуть за холм живота. Рука Кисоньки лежала у подножия этого холма и слегка вибрировала. Живот под его рукой становился плоским и дрожал, как вода в бассейне. И я изо всех сил потянулась вперед, словно это мне, а не Ларке кричали тогда с трибун "Давай!" И это я, а не Ларка, первой дотронулась до бортика.
- Есть!
- Поздравляю, Дубинина! Ты стала мамой.
Я откинулась на спину, выпустила петли и вдохнула. Изображение было, как сквозь мутное стекло. Потерла глаза кулаком и поняла, что плачу.
Кисонька улыбнулся мне, убрал руку с колена, правое колено отпустила Людмила Витальевна, а какая-то высокая худая врачиха держала моего ребеночка. Одной рукой. Под грудку. Он смешно висел, опустив ручки-ножки. Большая и тяжелая голова тоже свисала. Я смотрела на малыша и улыбалась. На темные волосики, на красноватое тельце, на крохотные пальчики. Кажется, ничего красивее я в жизни не видела.
Ребеночек недовольно захныкал.
- Поплачь, поплачь мой хороший. Мама слышит тебя, - зашептала я, даже не думая, что меня могут посчитать идиоткой.
- Ну вот, хоть одна нормальная мамочка, - сказала высокая врачиха, прикрывая малыша пеленкой. Другие обычно спрашивают, то почему он кричит, то почему молчит…
- Дубинина, а ты кого ждала: мальчика или девочку?
- Мальчика. Сына.
- А если девочка родилась, скажешь, чтобы я запихнул ее обратно и достал мальчика?
- Не скажу. Я не на базаре, чтобы обменивать товар. Что Бог дал, то и мое.
- Молодчина, Дубинина! Я тебя люблю!
- Мне нравится ход ваших мыслей. Поговорим об этом перед выпиской, - громко говорить не получалось, но шептала я вполне разборчиво. Себя, по крайней мере, я слышала хорошо.
Кисонька опять засмеялся.
- Вот, что значит, женщина правильно настроилась на роды. И приемы обезболивания применяла, и родила нормально, и сама после родов в нормальном состоянии…
- А кого я родила?
Бывали случаи, что по прогнозам ожидался мальчик, а рождалась девочка. УЗИ тоже не дает стопроцентной гарантии.
- Сына, как и хотела, - сказала врачиха, и положила ребеночка мне на живот. Придерживай рукой под спинку и лежи, отдыхай. Осталось совсем немного.