– В каком смысле?

– В прямом. Нога твоя, как мне доложила хозяйская дочка, зажила в одночасье. Бабёнка-то, кстати, аппетитная, сиськастая. Ты, надеюсь, успел использовать её за эти дни? Ну, ладно… Ранение твоё, Василёк, жизнь тебе спасло.

– Как так?

– Во время грозы, когда мы лагерем стали на берегу Иртыша, оползень случился. Твою с Игнатьевым палатку полностью завалило. Вот так-с.

– И что ж?

– Да ничего-с. Пока откопали, Игнатьев скончался. И ты там должен был ночевать, если б не нога твоя, – с каким-то азартом выпалил Крестовский. – Солдат пять придавило там же.

– Дела…

– Вот я и говорю, что в рубашке ты родился. А Никифор твой поведал мне, что ты с той девчонкой, из-за которой вся эта катавасия произошла – ну с вилами то есть, – гулять в лес отправился. Ежели тебе и тут повезло, то удачлив ты по всем статьям, братец.

– Значит, Игнатьева насмерть придавило? Дела… – Верещагин потёр небритое лицо.

– Не просто дела, Василёк, а воля судьбы. Благодари ангела-хранителя, ежели знаешь его по имени… А сейчас тебе лучше всего побыстрее щетину соскоблить, а то наш ротный не в добром расположении теперь, – предупредил Крестовский. – Нога-то совсем зажила?

– Как новенькая.

– А мужик-то твой, между прочим, окочурился, – не без удовольствия сообщил прапорщик, беря папиросу губами.

– Какой мужик?

– Тот, что вилами тебя пощупал. Не выдержал побоев, бесов сын…

Верещагин бросил взгляд на дорогу. До остановки в этой деревне Василия подкарауливала на берегу Иртыша беда, заготовив гибель под оползнем. Ранение ноги спасло его от смерти. Значит, смерть можно миновать. Смерть – одна из карт в колоде; в зависимости от расклада эта карта могла достаться любому из игроков. Кому-то она открывалась сразу. Кого-то поджидала в прикупе – вытащишь или нет?

– Послушай, Николай, – начал было говорить Верещагин, – тут такая история вышла…

– Ну-кась?

– Нет, ничего, после…

Он провёл пальцами по усам, как бы проверяя, на месте ли они. Вдоль улицы, щурясь на солнце, прыгали возле солдат грязные ребятишки, выкрикивая что-то несуразное. Навстречу Верещагину вышла из калитки девица – та самая хозяйская дочка, с которой Василий столкнулся в саду в первую ночь.

– И куда ж вы, господин офицер, запропали на столько-то времени? – упёрлась она в Верещагина огромными синими глазищами.

Василий задержался возле неё на несколько мгновений, но ничего не ответил.

«Да-с, – подумал он, – ведь я на тебя, дуру, облизываться стал поначалу-то… Вот странно! А сейчас ты мне даже неприятна. И ничего, кажись, не случилось, но вот неприятно мне даже представить, что я мог сиськами твоими пухлыми играть. Ничего не скажешь – странно».

Он обернулся к Никифору и жестом показал, что ему нужно зеркало, мыло и бритва.

– Поспешай, Василёк, – крякнул над ухом Крестовский. – Пора двигаться. Я пошёл, а ты не возись долго, не то ротный башку снимет…

– Я быстро, – ответил Верещагин громко.

А мысленно сказал: «Чёрт бы побрал ваш поход! Никуда-то я не хочу. Пуще прежнего не хочу идти».

После дневного марша полк, наконец, остановился на ночлег, не разбивая палаток. Верещагин никак не мог уснуть. Ему вдруг стали мешать солдатские голоса. Доносившиеся до слуха обрывки фраз казались гнусными и пошлыми. Пропитанный густым запахом пота воздух вызывал тошноту.

«Что со мной происходит? Я с трудом выдержал этот переход, едва дождался остановки. Меня всё раздражает. Мне хочется наброситься на первого попавшего под руку и расквасить ему морду, будь то офицер или рядовой солдат. Я не желаю никуда идти, меня воротит от мысли, что завтра я окажусь опять в вонючих казармах и буду тупо смотреть в потолок, давя клопов и считая мух. А эти пропахшие винищем девки, которым надо платить за то, чтобы поковыряться у них между ног! Тьфу! Будь всё это проклято!.. Но откуда вдруг взялось это отвращение? Почему мне противно то, что всего несколько дней назад вызывало если не восторг, то уж по крайней мере удовольствие? Ужели что-то может измениться в человеке так скоро?»

На рассвете между угасших костров проскакала чёрная лошадь. Верхом сидела девушка с распущенными по ветру волосами. Солдаты весело улюлюкали ей. Некоторые пытались преградить ей дорогу, но отскакивали, боясь попасть под копыта. Она ловко правила своим скакуном, подъезжала к офицерам, быстро оглядывала их и рысью мчалась дальше.

– Красавица, не меня ли разыскиваешь?

– Экая дикарка!

– Остановись, милая! Не на того жеребца села! Ты на меня погляди!

– Кружит – чисто ястреб!

Верещагин брился, хмуро глядясь в маленькое зеркальце, которое Никифор держал на уровне глаз. Услышав крики солдат, Василий обернулся. В наезднице он сразу узнал Арину. Сердце его радостно забилось. Забыв о намыленном подбородке, он побежал к ней навстречу.

– Ариша, ты что? Ты зачем сюда? – остановился он перед её конём, не зная, как себя вести.

– За тобой пришла. – В голосе девушки Верещагин услышал незнакомые ему интонации, какая-то угроза звучала в её тоне. Он даже не заметил, что Арина обратилась к нему на «ты», забыв прежнее «ваше благородие».

– Что ты говоришь? – Он продолжал улыбаться, но весёлость покинула его.

– Боюсь я чего-то. Душу выворачивает. – Она склонилась с седла и коснулась пальцами его усов. – Беду чую. За тобой я прискакала.

– Беду? – Верещагин невольно огляделся. Со всех сторон их обступили солдаты; многие пили чай из жестяных кружек, некоторые застёгивали штаны, иные делали неприличные жесты и корчили гримасы. Верещагин побледнел и сжал кулаки. – А ну, канальи, разойдись! Давно зубы вам не пересчитывали? Стройсь, сучьи дети! Через две минуты выправку проверю, скоты! Если что не по уставу – шкуру спущу! – Верещагин повернулся к Арине. Он буквально кипел от бешенства. Он зажмурился и потряс головой, но раздражение не покидало его. Однако стоило ему прислониться лбом к оголившемуся колену девушки, как вся злость его исчезла. – Что ты сделала со мной? Что ты сотворила, милая моя Ариша? Я сам не свой. Весь не похож на себя. Окружающий мир стал противен без тебя…

И тут Верещагин понял, что сказал самое главное для него в эту минуту. Ему была нужна Арина! Мир без неё потерял смысл!

– Я за тобой приехала, – повторила она.

Он болезненно оскалился и вяло махнул рукой.

– Да что ты… Куда я денусь? Я же солдат, подневольный человек, почти раб.

Послышалась команда на построение, и все, гремя винтовками, кинулись по своим местам. Верещагин схватил Арину за руку и поцеловал её.

– Прости меня, не могу разговаривать. Вот какая у меня жизнь. Прощай! Езжай к себе!

– Я буду рядом! – крикнула она, когда он, вытирая с лица мыльную пену, побежал в строй.

Солдаты пронзительно засвистели на Арину, заулюлюкали, кое-кто потряс над головой винтовкой.

– Господин поручик! – Подскакавший на лошади ротный командир рявкнул на Верещагина, как рассвирепевший пёс. – Что вы тут за чёртов балаган устраиваете, вашу в душу мать! – И тут же замахнулся кулаком на солдат. – А ну прекратить зубоскальство, голодранцы обосранные! Ша-агом а-а-арш!

Весь день Арина ехала позади полка, иногда подгоняя своего чёрного коня и двигаясь вровень с батальоном Верещагина, иногда отставая. Несмотря на приказы офицеров, солдаты не переставали пялиться на очаровательную наездницу. Она сидела в седле свободно, правила скакуном без усилия. Её юбка поднялась выше колен, оголив крепкие ноги. Чёрные волосы растрепались по ветру. Изредка к девушке подъезжал кто-нибудь из ротных командиров, что-то грозно выговаривал ей, некоторые даже замахивались на неё. Однако все быстро отъезжали, не только не добившись того, чтобы она прекратила преследовать полк, но будто пристыженные и даже подавленные чем-то, хотя Арина лишь молча смотрела им в глаза. Так продолжалось до тех пор, пока батальоны не дошли поздно вечером до своих казарм.

– Ну теперь-то я уж отведу душу, господа офицеры! – выкрикнул прапорщик Крестовский. – Кто первый присоединяется к моему обществу, того угощаю шампанским! Василёк, а не кликнешь ли ты свою дикарку в нашу компанию?