Кельвин помолчал.

– Грейс наверное не раз пожалела, что в такую погоду уехала из райского места и потащилась в город за двадцать миль.

– Надеюсь, я вам не помешаю. Может, вы хотели пообедать вдвоем с женой?

– Нет-нет, что вы… Я ей по телефону все объяснил, как вас встретил, какая вы замечательная, и главное, что вы считаете «Одинокую луну» ужасной книгой, – Кельвин расхохотался. – Слышали бы вы, как она обрадовалась – хоть кто-то теперь с ней согласен.

Немного помолчав, Кастаней-Смит сказала: «Я вчера вечером почти всю книгу прочитала». Она посмотрела на Кельвина и добавила: «Знаете, я решила, что книга мне поначалу не понравилась именно потому, что вы действительно слишком много о женщинах знаете, а не слишком мало, как мне казалось». Она некстати улыбнулась. – «Представляете – я даже купила в том киоске еще один экземпляр вашей книги, хотя дома она у меня была. Вот так взяла и заплатила – так вы меня удивили!»

– Спасибо вам хотя бы за откровенность.

– А сколько у вас детей?

– Двое, Майкл и Розмери. Майклу восемь лет, а Розмери пять.

– Сколько же вам лет, если вашим детям восемь?

– Тридцать девять.

– Вы меня разыгрываете.

– И тем не менее.

– Боже мой, вы выглядите-то на двадцать девять!

– Это все от солнца да от моря… Ну, не знаю. Мне почему-то никто моего настоящего возраста не дает. – Кельвин встал. – «А вот и Грейс».

Она приближалась своей удивительной легкой походкой, похожая на весну с картины Ботичелли, высокая, стройная, безукоризненно одетая – в черный шелковый костюм, который сидел на ней, как листья на дереве. Ее серо-зеленые глаза сияли на солнце, губы, при том, что ей уже исполнилось тридцать пять, сохранили свежесть и сочность розового бутона восемнадцатилетней девчушки. Она гордо несла точеную, изумительной формы голову – все успевали насладиться ее красотой еще до того, как получали изысканное удовольствие от общения в ней. Чувственность проглядывала в каждом ее движении, в каждом жесте. Она обладала мягким, музыкальным голосом, который она наверняка сохранит до преклонных лет. Ее темно-каштановые волосы имели столь неуловимо бронзовый оттенок, что многие видевшие Грейс на солнце застывали в изумлении – столь нестерпимо ярко вспыхивали эти густые пряди. Она была немного застенчива, она до сих пор была влюблена в мужа и не хотела этого ни от кого скрывать. Кельвину однажды пришел в голову образ, что всю свою жизнь его жена кропотливо ухаживает за своим семейным садом, возделывая его все тщательнее и тщательнее с каждым годом, и собирая постоянно растущие урожаи.

Грейс подошла к Кельвину и миссис Кастаней-Смит и сказала: «Добрый день, извините, что я опоздала».

– Ничего ты не опоздала, – ответил ей муж. – Знакомьтесь, это миссис Кастаней-Смит, а это моя жена Грейс.

Произнося фамилию своей спутницы, Кельвин незаметно для нее подмигнул жене. Женщины обменялись рукопожатиями, и Грейс воскликнула: «Хочу чего-нибудь холодненького, и побольше. Розмери шлет тебе приветы, а Майкл просил передать, что он не понимает, как это можно в такую погоду сидеть в городе в духоте в четырех стенах».

– Я и сам не понимаю, – весело ответил Кельвин.

Официант принес бокал сидра для Грейс, она жадно отпила большой глоток и только после этого позволила себе улыбнуться: «В поезде было ужасно жарко. Так вы с Кельвином в библиотеке познакомились?»

– Да. Я там одну глупость сделала, а он мне помог выпутаться, а потом я уже здесь, в отеле еще больше глупостей наделала, а он меня за все простил и пригласил пообедать, вот мы и здесь.

– И правильно сделал, – Грейс искренне улыбнулась: – Так что с обедом?

Обед оказался превосходным, и прошел весело и непринужденно – женщины не давали Кельвину вставить и слова, живо обсуждая проблемы своих детей, потом долго пили кофе, и только после этого Грейс поднялась с дивана.

– Мне пора идти, а то магазины все закроются. Она повернулась к миссис Кастаней-Смит: «А почему бы вам не навестить нас в Розхэвене, а?»

– Спасибо, с удовольствием.

Кельвин с радостью отметил, что миссис Кастаней-Смит и его жена понравились друг другу. Попрощавшись, все вышли на улицу и пошли вдоль летних тентов, которые предусмотрительные торговцы уже развешали повсюду.

Вдруг Кельвин выпалил: «Слушай, ты же наверное вне себя оттого, что тебе пришлось в такой день тащиться в город.»

– Надо значит надо, мне действительно нужно кое-что купить. Пойдем по магазинам.

– О, Боже!

– Что я такого предложила?

– Может, лучше я тебе сначала комнату покажу?

– А мне туда можно?

– Наверное, один-то раз можно будет устроить, – сказал Кельвин, и почувствовал, как рука жены крепко сжала его руку.

Она как-то странно усмехнулась и заметила: «По-моему, тебе очень нравится твоя новая подружка.»

– Да, она очень мила.

– Простовата немного.

– Я уже заметил. Для разнообразия и это приятно, а то я уже смертельно устал от всех этих умников – с ними если побыть подольше, начинает казаться, что и сам все знаешь. Многие это заметили в «Одинокой луне». Там я про все так расписал, что кажется – все, дальше уже пустота.

– Но это же правда – ты действительно все знаешь.

– Ладно, давай об этом не будем… Вот мы и пришли.

Они поднялись на лифте, на лестничной площадке их встретила миссис Гэррик, протянувшая Грейс руку для знакомства и густо при этом покрасневшая – тут он понял, что уже привык к ней и начинает ценить ее мнение. Миссис Гэррик сильно удивилась, узнав, что Кельвин женат, да к тому же на столь приятной женщине, хотя ее несколько удивило, что Кельвин в присутствии жены вел себя гораздо более застенчиво, чем когда был один. Снизу снова вызвали лифт, и миссис Гэррик скрылась в пролете лестницы.

Грейс сказала: «Какая милая хозяйка. И она уже тебя обожает, это сразу видно…»

– А я ее. Она просто источает добро, стоит ей войти в комнату. – Кельвин открыл дверь. – Ну, как тебе моя комнатка?

– Боже мой, не может быть! Да ее сам бог создал, чтобы в ней сидеть да книжки писать!

– Точно, представляешь, я за утро целую главу осилил, и ничего переделывать не пришлось. А здесь спальня.

Кроватей в спальне было две, воздух пронизывали проникавшие сквозь лимонные занавески вечерние лучи солнца.

– Отличное место, – Грейс повернулась к мужу.

– Ты права, если уж у меня здесь книжка не получится, то значит не судьба ее вообще написать.

– Значит, ни о чем не думай, оставайся здесь. Так как насчет магазина?

Неожиданно из нее хлынул такой яркий поток прибрежного солнечного света, что Кельвин зажмурился, и, придя в себя, нежно сказал: «Может, приляжешь ненадолго, все покупки надо сначала обсудить…»

– Ну Кельвин, я же не успею…

Грейс проснулась в четыре часа, и поначалу испугалась, увидев чужие стены, но тут же, услышав мерное сопение спавшего рядом Кельвина, пришла в себя и все вспомнила. На цыпочках она прокралась в ванную, умылась, оделась и только потом вернулась в спальню и разбудила Кельвина.

– Вставай, нам пора в магазин, в пять мне надо быть в Крэнборне.

Пока Кельвин одевался, Грейс еще раз осмотрелась в комнате, наконец взгляд ее остановился на его рукописи, она взяла ее, мягко коснулась ее губами, на счастье. Потом она подошла к его письменному столу, взяла фигурку индийского бога, начала было ее рассматривать, но вдруг быстро отвела от нее взгляд и поставила на место. Статуэтка ей явно не понравилась. В этот момент вернулся Кельвин – она показала на статуэтку и спросила: «Это твоя вещь?»

– Нет, я это здесь нашел, а что?

– Не знаю. Просто она мне сразу не понравилась.

– Бывает.

Тут он понял, что ни за что не расскажет ей ни о пряди волос, ни о стихотворении, хотя понять почему – он так и не смог.