Свое кровавое молоко облачные коровы дают чрез золотое кольцо, т. е. при блеске радуги, которая называлась небесным кольцом. В Германии есть подобное же поверье: кто убьет реполова (rothkehlchen), священную птицу Донара, или похитит ее птенцов, у того гроза зажжет дом или коровы станут давать молоко, смешанное с кровью.[2128]

По другому метафорическому представлению, дождь рассматривался как моча, испускаемая богом-громовником или теми мифическими животными, в образе которых олицетворялись тучи. В числе многих названий для облака в санскрите находим и megha; корень этого слова — mih (migh), означающий вообще: изливать, и в частности: испускать мочу, тёпа — моча; рус. мочить, мочиться также употребительно в обоих значениях (мочевина, мочевой пузырь, моча — мокрота, сырость); сравни латин. urina и urino — лазить в воду, нырять. Санскр. корню mih в старославянском языке равносильная форма должна быть мы; форма эта является в существительном мьгла (рус. мгла, лужиц, mh а, пол. mg а, др. — чешск. mhla, ново-чешск. mlha, сербо-хорват. магла) — туман; в наречии хорутанском mgla — облако, а meglibza — туман южнорус. мжичка — мелкий дождь и мжить — идти мелкому дождю = то же, что в лужицком miholak и miholic. С теми же значениями удержался корень mih и в других языках: англос. mige, mäh, migon- mingere, готск. maihstuts- нечистота (= немец, mist, скандии, mistr- туман), milhma (сравн. чешск. mlha) — облако; литов. myzu — мочусь, migla — туман, греч. — туман, — мочусь и моча.[2129] Древние римляне выражались о дожде: Jupiter mingit; у греков было подобное же представление о Зевсе (см. выше стр. 290). В верхнем Ифальце, когда случится проливной дождь, крестьяне говорят: «die Gäste im himmlischen Wirthshause hätten zuviel getrunken und pissten nun hinynter»; если 10-го июня идет дождь, то на Рейне говорят: «Margareth pisst in die Nüsse»[2130] — подобно тому, как у нас о дожде, пролившемся в 20-й день июля, выражаются: «Илья, или олень в воду насцал» (см. выше стр. 162). Народная загадка: «стоит Спас на берегу, а сцит за реку» означает: дождь.[2131] Любопытно, что слово сдать (испускать мочу) лингвистически тождественно с глаголом сосать = ссати[2132] — вытягивать из грудей мо(343)локо, что указывает на древнейшее сродство понятий дождя, мочи и молока; великор. сиська или титька (грудь, сосок) в малорусском наречии произносится: циць-ка. В старинных рукописях и в народном языке слово сцать употребляется в смысле сосать и доить молоко: «коя мати своя дети сцеть? море реки»;[2133] «четыре братца в одну лунку ссат» — четыре коровьих соска выпускают молоко в подойник Г. Коссович сближает славян, млеко с причастною ведаическою формою milha от корня mih — мочить, орошать.[2134] Как уподобление дождя молоку заставило видеть в тучах женские груди или коровье вымя, так метафорическое название дождя — мочою дало повод наделить их половыми органами; имена, присвоенные этим органам, указывают на излияние жидкости[2135] и ставят их в близкую связь с представлениями дождевых ливней. Великор. бурить- лить более, чем сколько нужно, буриться (серб, бурити) — мочиться; судя по этому, буря заключает в себе понятие не только стремительного вихря, но и проливного дождя; пурить — мочиться, пура — засциха, пырка — мужской детородный член и пурга — метель, вьюга, ветр с дождем.[2136] Грозовые тучи, несясь по воздушным пространствам то огненными быками и жеребцами, то дойными коровами и кобылицами, выбрасывают из себя молнии, как горячее испражнение, и проливают дождь, как урину. В народной русской сказке[2137] является чудесный бычок-дристунок. Гонится за царевичем и его сестрою демонический оборотень (медведь или волк — железная шерсть); никто не в силах спасти их — ни орел, ни сокол, ни быстроногий конь; спасает их бычок-дристунок: он посадил на себя беглецов и всякий раз, как только злой оборотень начинал нагонять, залеплял ему дриснёю зрение, и тот должен был спешить на синё море и промывать свои глаза; а тем временем бычок все вперед да вперед! Этот бычок — олицетворение дождевой тучи, и, по преданию, сохранившемуся в сказочном эпосе финнов, он прилетает на помощь к царевичу и царевне с неба.[2138] В эпоху забвения истинного смысла древнего метафорического языка, когда обожание небесных стад было перенесено на обыкновенных животных, индусы очистительное значение, соединяемое с огнем и дождевой водою, приписали испражнениям священных быков и коров, что и засвидетельствовано их религиозными обрядами; в очищение грехов они пили коровий экскремент и почитали за особенно угодное богам лечь под коровий навоз и сжечь себя огнем. Один из средневековых путешественников в Индию[2139] рассказывает: «природные жители этой земли обожают быка, на котором шесть лет работают, а на седьмой год дают ему отдых и ставят в священном, общественном месте. Кал и мочу этого быка они собирают на серебряные и золотые блюда: мочою моют свои лица, глаза и уши, а калом мажут щеки и грудь и думают, что чрез это освятили себя на целый день».[2140]

Эпические сказания славянских племен обильны преданиями о мифических быках и коровах. Наряду с золотогривыми-золотохвостыми конями фантазия со(344)здала тура — золотые рога и золоторогих, золотохвостых коров с частыми звездами по бокам.[2141] Особенно интересна сказка о вещей корове-бурёнушке,[2142] которая и своим именем и чудесными свойствами напоминает вещего коня-бурку, подобно тому, как сказочные герои входят в голову своего богатырского коня, так здесь гонимая мачехой падчерица влезает в одно ушко коровы (то была ее родная мать, превращенная в корову) и выходит из другого ненаглядной красавицей, досыта накормленной и напоенной. В собрании сказок братьев Гримм есть одна,[2143] весьма близкая к нашей, которая, вместо коровы-бурёнушки, выводит козу. Обращаясь к этой козе, девица просит: «Zicklein meck! Tischlein deck!» — и тотчас является накрытый столик с разными вкусными яствами; а скажет: «Zicklein meck! Tischlein weg!» — и столик исчезает. Взамен чудесного столика в норвежской редакции[2144] говорится о скатерти-самобранке, лежавшей в ухе большого быка, который и кормил и поил голодную падчерицу; у лужичан же корова дает сироте из одного рога есть, а из другого пить.[2145] То же значение придает рогам и хорутанская приповедка:[2146] нелюбимому пасынку помогает вол; «если ты будешь голоден (сказал он ему), то сними мой правый рог — и внутри его найдешь и напитки, и яства!» Пасынок так и делал; через несколько дней стал он здоровее и сильнее, чем родной сын мачехи, хоть она и мучила первого голодом, а последнего до отвалу кормила.[2147] Плодородие, возбуждаемое на земле весенними ливнями, заставило видеть в дожденосной туче скатерть-самобранку и рог изобилия; обе эти метафоры народная фантазия связала с облачною коровою. В индийских преданиях находим соответственное представление о чудесной корове Kämaduh, которая рассыпает из своих неистощимых сосцов всякие блага.[2148] Насыщаясь молоком мифической коровы, сказочные герои приобретают ту же могучую силу и красоту, какими наделяла богов вкушаемая ими амрита (живая вода). Так в немецкой сказке[2149] у одного мужа жена родила сына; она нежно любила своего ребенка и целые семь лет кормила его грудью. Отцу это не понравилось; видя однажды, как мальчик сосал материнскую грудь, он с сердцем сказал жене: «о, чтоб тебе коровою сделаться!» — и в ту же минуту она стала коровою. Каждый день мальчик выгонял свою превращенную мать на зеленый луг и по-прежнему сосал ее с утра до вечера. Раздраженный отец положил умертвить и корову и сына. С печалью на душе пошел мальчик в хлев и стал жаловаться корове; она посадила его промеж рог и унесла далеко-далеко в дремучий лес. Там он сосал ее еще дважды семь лет, сделался всё сокрушающим силачом и принялся за богатырские подвиги, совершение которых обыкновенно приписывается богу-громовержцу. Это — поэтическое представление дождевой тучи, которую сосет родившаяся в ее недрах молния или Перун, являющийся в наших сказках под знаменательными прозваниями (345) богатыря-Соски и Бури-богатыря, Коровина сына (см. гл. XX). Словаки[2150] рассказывают о богатыре, который, начиная со дня рождения, дважды семь лет сосал материнскую грудь; по исходе означенного времени мать привела его в лес и велела вырвать сосну с корнем, но мальчик не в состоянии был этого сделать. «Ты еще недовольно силен!» — сказала мать и позволила ему сосать свою грудь еще семь лет; после того он так укрепился, что, приведенный в лес, обхватил толстый бук, вырвал его с корнем и взял себе вместо дубинки. Подобно тому в немецкой сказке[2151] богатырь Дубыня (старинное прозвание бога-громовника — см. ниже) семь лет сосал материнскую грудь да столько же лет пил львиное молоко. Сказочная корова, будучи убита, не умирает окончательно, а только перерождается в новые образы: из ее внутренностей или пепла вырастает ходячая (подвижная, летучая) яблоня с серебряными листьями, золотыми плодами и журчащим из-под корней источником; по другому сказанию, из пепла сожженного быка рождаются конь, собака и яблоня.[2152] Такие превращения нимало не противоречат основному смыслу предания; ибо быстроногий конь, гончая собака и дерево, приносящее золотые яблоки и точащее живую воду, суть древние поэтические метафоры дождевых облаков. Поражаемая молнией, корова-туча сгорает в грозовом пламени, а из пепла ее, т. е. из паров, которые подымаются вслед за пролившимся дождем, образуются новые облака.