— Ты не предаешь отца. И твоя… мать его не предает, — Тео опустил руку. Широко открытые, чуть удивленные глаза. Не ожидала, что он понимает. — Он сам ушел. И не обещал вернуться. Ждать бесполезно. Ты это знаешь. И твоя… мама знает. Это не предательство. Это справедливость.

Роза. Влажные глаза. Губы-лепестки. Странно… Все странно.

— Тео, тебя кто-то предал?

Он вздрогнул. Внутри — словно холодный ветер.

Ее глаза. Ждет. Смотрит.

Странно. Хочется рассказать. Но он не может. Не может рассказать. Это не облечь в слова.

Он поднял взгляд. Пуская ее. Впервые добровольно кого-то пуская в свое сознание. Она поняла.

Мягкое прикосновение. Бережное.

И он рассказал ей. Как умел.

Об отце, которого никогда не было. Об отце, которого они ждали. О мечте маленького Теодика.

О разбитой мечте. О чужом мужчине. О предательстве.

О мести матери.

Об Омуте Памяти. О «безотцовщине».

О Северусе Снейпе.

Тео тяжело дышал. Он был весь перед ней. Впервые он был слаб. Впервые за много лет. Слаб. Беззащитен. Раним. Он сам дал ей силу — своей слабостью.

Она молчала. Странно. Из-за тишины было горько.

— Странно… — словно эхо, ее голос. — Ты можешь понять мою маму, но не понял собственную.

Без осуждения. Без порицания. Теплый голос. Теплые руки — на его плечах.

— Она заслуживала счастья. Каждая женщина заслуживает счастья. Твой отец сам выбрал для вас такую жизнь. Он сам сделал выбор, стерев себя из памяти твоей мамы. Он стер себя из ее жизни. И она стерла его самого. Разве это не справедливость?

Тео опять вздрогнул. Нет, не просто вздрогнул. Дрожь по всему телу. От ее слов.

— Ты говорил с ним? Говорил со своим отцом?

Тео кивнул. Острое ощущение тепла.

— А с мамой? Ты рассказал ей, что нашел отца?

Он покачал головой.

— Мы с ней чужие люди.

— Неправда! Я уверена: она ждет тебя. Всегда ждала и будет ждать. Потому что ты — ее сын…

Странно. Он не стал отрицать. Не хотелось. Потому что она действительно ждала. Он знал.

— Высшая справедливость, Тео, это не воздаяние по заслугам, — шепчет, совсем близко. — Высшая справедливость и высшая сила — это умение прощать.

Рассвет. Солнце. Оно оторвалось от земли. И ослепило.

Глава 5. Скорпиус Малфой

Жаль, что битвы со злом не случаются каждый день, потому что вдруг настали обычные учебные будни, от которых хотелось взвыть пуще пьяного Хагрида, ползущего из Хогсмида и натыкающегося на каждую елку у дороги.

А вообще, спасибо бешеному фестралу, что волчат перестреляли. Даже физиономии преподавателей стали краше и приятнее, без гримасы напряжения, словно сейчас кто-то разродится ежиком-мутантом.

Утром в субботу Скорпиус проснулся в самом радужном настроении.

Во-первых, конечно, он все еще ощущал себя одним из спасителей магического мира, и это было приятно. Говорили, что через пару недель состоится торжественное вручение министерских наград всем, кто участвовал в отлове лохматых врагов волшебников. Скорпиус не без самодовольства думал о том, как будет горд папочка, узнав, что его сыночек отличился перед всем магическим сообществом и прославил великую и древнюю фамилию Малфоев.

Во-вторых, вчера объявили о том, что возобновляются походы в Хогсмид и усиленная охрана со школы будет снята вечером в воскресенье. Судя по всему, в этот день гвардия в министерских мантиях разнесет в пух и прах последние норки серых и ужасных зверьков. Значит, опять свобода, можно будет в любой момент сбежать в деревню, проветриться, отдохнуть от школьной атмосферы.

В-третьих, сегодня квиддич. Черт, игра с Гриффиндором — одно из самых ярких событий в школьном году. С этим согласится даже Слизнорт, ни черта не понимающий в квиддиче. Из тех трех матчей, что Скорпиус сыграл с гриффиндорцами, один они все-таки выиграли, но Кубок все равно достался «факультету Уизли». По чистой случайности.

Малфой встал и потянулся, улыбаясь яркому солнцу, что заглядывало в окно. Три однокурсника тоже поднимались, возбужденно переговариваясь. Скорпиус ухмыльнулся себе в зеркале, натянул спортивную мантию, пригладил волосы и поспешил в Большой зал. Интересно, за чью команду будет болеть Лили?

Кстати, о Лили. Скорпиус шел из подземелий и хмурился. Что-то с ней опять происходило, но что, она говорить отказывалась. Нет, она была обычной, они много времени проводили вместе, поскольку Поттер прикинулся сиделкой в больничном крыле. Она много улыбалась, была оживленной, но иногда вдруг застывала, погружаясь в какие-то не особо веселые мысли. Малфою это не нравилось. Очень не нравилось. Он мог предположить, что девушка думает о маме, которую не вернуть, даже если четвертовать всех оборотней. Но что-то подсказывало, что не все так просто.

Скорпиус вошел в Большой зал с ухмылкой на лице, вспомнив, что Дрейк Забини всю оставшуюся жизнь проведет в закрытой палате больницы Святого Мунго, поскольку сдвинулся из-за пережитого болевого шока. Нет, даже быстрая смерть не смогла бы стать более достойной платой за кровь Лили Поттер.

Три четверти зала традиционно было облачено в ало-золотое, поскольку и Рейвенкло, и Хаффлпафф болел за Гриффиндор. Зато слизеринский стол встретил Малфоя дружными хлопками и подбадривающим свистом. Благо, Фауста еще не было в зале, чтобы снять пару десятков баллов.

Из-за стола соперников Скорпиусу помахала Лили, и широко улыбнулся Джеймс. Поттеры сидели рядом, тут же — играющие и не играющие Уизли. У Поттера было чуть грустное лицо — судя по всему, Ксения все еще медленно восстанавливала силы в больничном крыле, иначе с чего бы такое выражение лица, словно всех ежиков мира наголо побрили?!

На миг Малфой остановился, глядя на Лили, которая повернулась к нему на скамейке. На ней был шарф ее факультета, но на груди — зеленая розетка с мерцающей надписью «Скорпиус Малфой». Гриффиндорцы со снисходительными улыбками глядели на это свидетельство измены, а Скорпиус лишь подмигнул девушке, а потом сел за свой стол, чтобы основательно подкрепиться.

— Так, команда, в раздевалку! — скомандовал Тобиас Паркинсон, вставая и поправляя на груди значок капитана. Остальные игроки тоже поднялись и направились к выходу. Их провожал гул голосов за спинами.

Все-таки было высшей справедливостью, что Поттер — ловец, а Скорпиус был вратарем. Было бы затруднительно играть непосредственно друг против друга, как когда-то происходило с их отцами. Малфой знал, что поймать снитч раньше Гарри Поттера удавалось лишь одному игроку, Седрику Диггори, и то по случайности, что уж говорить о шансах Драко Малфоя…

Скорпиус, конечно, никогда не признался бы Джеймсу, но считал, что если бы Поттер уделял больше внимания квиддичу, то мог бы стать еще более великим ловцом Гриффиндора, чем его дед и отец. Хотя, как-то гриффиндорец заикнулся, что после школы хотел бы серьезно посвятить себя квиддичу.

Интересно, а ежики летают на метлах?

В раздевалке Малфой взял свою метлу, любовно проведя рукой по древку, надел щитки и перчатки, сшитые летом на заказ, проверил шнурки и застежки мантии. В это время Паркинсон толкал нудную речь о том, что в этом году Гриффиндору не победить, даже если Поттер вывернется наизнанку. Тобиас не забыл упомянуть Уизли, проехаться по новичку команды-противника — в общем, поднял боевой дух слизеринцев.

Снаружи уже доносился недружный гомон зрителей, но Скорпиус не слушал. Он поглаживал метлу и разминал руки.

На поле, залитом светом, кое-где лежал снег. Солнце было как раз посередине, и не слепило ни одного из вратарей. Зрители оглушили вылетевшие на поле команды, но Скорпиус лишь равнодушно ухмыльнулся. Поймал взгляд Поттера и подмигнул. Тот ответил тем же.

Игра началась. Малфой привычно разместился перед средним кольцом, следя серебристыми глазами за квоффлом и не теряя бдительности в отношении бладжеров. Было неудивительно, что он стал именно вратарем — он умел сосредоточить внимание, распределить его, умел за несколько движений противника понять его намерения. По крупицам собрать информацию и принять мгновенное решение. Обычно это срабатывало. Хотя в школе было несколько Охотников, с которыми было труднее, потому что прочесть их намерения было зачастую сложно.