«Дорогие каштаны, это вы мне передали приветик, а не осень», – подумала Алла, с нежностью перебирая неровные, но приятные на ощупь, прохладные каштановые четки. Она оставила их на прикроватной тумбочке. А утром, уходя в универ, положила в карман куртки. Маленькие талисманчики на счастье. Зародыши каштанов теперь всегда будут с ней. Вместе с ее зародышем.

– Каштаны – это мои соглядатаи, – пояснила она на прощание Илье.

– Как это?

– В мире есть добрый дух, который за тобой приглядывает. Ангел-хранитель. Иногда он воплощается в чем-нибудь – в солнце, или дожде, или бабочке – и сопровождает тебя. Глядит на мир и всё записывает.

– Что записывает? – засмеялся Илья. – Всё, что видит? Как чукча? Что видит, то и поет?

– Да, – засмеялась в ответ Алла.

Тошнота неожиданно отступила. Возможно, потому, что Алла легализовала свою беременность. Теперь предстояло вернуться к учебе в университете и разрулить ситуацию с курсовой.

После долгого затворничества студенческая лавина, смех, трезвон мобильников, радостный галдеж оглушили ее. Ребята с воодушевлением готовились к арбузнику. Словно и не было этого кровавого лета. Не разбивались самолеты, не лилась кровь в Назрани, не выли от ужаса и горя бесланские матери. Нет, студенты, конечно, жалели, сопереживали, но продолжали заниматься своими делами. За прошедшие после «Норд-Оста» два года людское безразличие уплотнилось, стало почти непробиваемым.

Она бы и сама, как другие, поплевывала с последнего ряда поточки на жизнь, если бы не была вовлечена в ход этих событий своей битвой с ненавистью. Каким-то невероятным образом она оказалась связана с ними в одну сложную цепь непонятных ей взаимодействий.

– Ты сменила мобильный? Нам надо поговорить! – Рядом с ней стоял Константин, осунувшийся, бледный и серьезный.

– О чем это? – насмешливо спросила Алла. – Будешь снова мне про жену и детей втирать?

– Нет, у тебя неприятности.

– У меня? Да у меня одни приятности. Ладно. Когда?

– Давай встретимся на смотровой в четыре.

– Хорошо, пупсик! – съязвила Алла. Она знала его мягкое, доброе нутро и могла спокойно, безнаказанно ранить его в податливое брюшко. «Боже, какая же я стерва, – вдруг подумала Алла. – Или это беременность так меня размягчила, что совесть вернулась?»

На Ленгорах дул ветер, несмотря на середину сентября, пахло зимой. Вдруг налетела черная туча и просеялась мелкой белой крупой. Ветер подхватил ярко-желтые березовые листочки и понес вместе с белоснежными крупинками по всей притихшей внизу Москве. Белое с желтым, праздничное, трепещущее покрывало укутало на несколько минут весь город. Туча, словно орел, выронивший добычу, покружила над Лужниками и умчалась. Нарядное ярко-желто-белое покрывало распалось на глазах.

– Не знаю, кому ты или твой папаша перешли дорогу, но в универе тебе не удержаться. Поступила просьба не засчитывать тебе курсовую, а если прорвешься – заваливать в первую сессию.

– Откуда? Из Кремля? – фыркнула по привычке Алла.

– Не знаю, но или попробуй как-нибудь это решить, или не трать времени зря, переводись прямо сейчас на другой факультет.

– Хорошо. Я это разрулю.

– А вообще-то как ты?

– Отлично, лучше не бывает. А ты?

Константин вздохнул:

– Скучаю. Иногда.

– А я никогда, – зло засмеялась Алла и вдруг подумала, что ее битва с ненавистью охватывает все стороны ее жизни, поэтому запнулась и неожиданно для самой себя сказала: – Ладно, я не хотела. Спасибо, что предупредил. Извини за грубость.

– А ты знаешь, кто это?

– Знаю, – вздохнула Алла. – Но тебе не могу сказать. Мне пора.

Она посмотрела на него. Он постарел за этот год. Обрюзг, раздался и осунулся одновременно. «А разве тридцать семь – это возраст? Моя Стёпа была обворожительна и в сорок». Алла быстро потянулась и крепко поцеловала Константина в губы, ей хотелось проститься по-хорошему и чтобы он никогда не забыл это прощанье. Она хотела запечатлеть этим поцелуем свою власть над ним на веки вечные.

«Какой же мерзавец этот Каха, – раздумывала Алла, направляясь к дому. Возвращаться в универ не имело смысла. – Обложил по всем фронтам. Но у прамачехи он меня не достанет. А на универ плевать. Переведусь в педакадемию. А если он меня и там найдет? Вот мстительная сволочь. Уйду на вечерний».

Через неделю за ужином они снова и снова обсуждали это на семейном совете. Лина Ивановна кормила их с Ильей фирменными оладьями. Чудесный семейный ужин, где все друг другу не родня. Алла смотрела на Илью и сомневалась, хотя роковые слова и были сказаны, не признаться ли ему во всем. При его благородстве он может помочь ей безвозмездно.

Они вышли из подъезда вместе, Алла с Тарзаном проводила Илью до машины, так и не сказав правды. Возвращаясь во двор, она заметила на углу знакомый силуэт. Они не виделись с Кахой почти два месяца. Сердце екнуло и бешено заколотилось: «А может, я не права? Может, надо сказать совсем другую правду и другому мужчине?»

Он шагнул ей навстречу. Статный, красивый, хищный.

– Думала, не отыщу? Играешь в беглянку? Садись в машину, поговорим.

– Нет. Не сяду, говори так, – непонятно чего испугалась Алла.

– Боишься меня? – усмехнулся Каха. Он и сам не знал точно, зачем приехал. Просто без этой шальной девчонки он не мог спать.

– Да, боюсь, – просто сказала Алла.

Пошел мелкий дождик, и она отступила под каштаны. От них исходили сила, безопасность и отстраненность достоинства. Достойная отстраненность от суетного мира города.

Каха шагнул следом.

– Ладно. Я прощаю тебя. На первый раз, – снисходительно обронил он.

– Зато я не прощаю. – Алла ощутила, как волна обиды ударила в сердце, словно в топку плеснули бензина.

– Приглашение не повторяется, – пригрозил Каха, все еще не зная, как вывернуться из этого положения и не стать просящим.

– Я поняла, – серьезно ответила Алла. Она смотрела на него и чувствовала, что соскучилась, что ее тянет дотронуться до его сильного, мускулистого тела и легонько куснуть его, нежно обкусать со всех сторон, оставляя легкие следы зубов.

– Ты все равно ко мне вернешься, если захочу, – тупо продолжал наступать он, уже понимая, что просить придется, и приходя от этого в бешенство.

– Захоти, только я не вернусь. Я уже вернулась, но не к тебе. – Алла разозлилась на эту незримую агрессию и ответила гораздо жестче, чем собиралась.

– К армяшке своему недоделанному? – Каху понесло. – А он знает, что ты со мной отлучалась в постельку на пару месяцев?

– Знает, – отрезала Алла.

– Ой ли.

Они стояли, немного набычившись, друг напротив друга под каштанами и напряженно рассматривали один другого, словно видели впервые. Ветки каштанов раскинулись плотными ярусами и полностью улавливали дождь. Вокруг было уединенно и сумрачно, словно их специально отгородили от остального мира.

«Я не люблю эту дрянную девчонку, – думал Каха, разглядывая Аллу. – Я просто не могу без нее спать. И я не позволю с собой, мужчиной, так обращаться. Достаточно одной злой курицы в моей жизни. Женщины. Такие уступчивые, такие податливые и такие ненадежные. Эта строптивая девчонка не смеет… Ничего, я возьму за шелковое горлышко эту маленькую птичку и легонько сдавлю».

«Эх, какой же ты дурак, хоть и супермен, – думала Алла, разглядывая Каху. – Не знаешь, какой дивный секрет ты упустил сейчас. Мальчик родится темненьким, и Илья темненький. Не знаешь и никогда не узнаешь, чего сейчас лишился. Очень хорошо».

– Чему ты улыбаешься? – угрюмо поинтересовался Каха.

– Да вон, водитель твой маячит с зонтиком в руке. Деликатничает. Интересно, а он наблюдал, как я елозила по грязи, собирая свои шмотки?

– Хорошо, – с трудом выдавил Каха, – я погорячился.

Алле послышалось пренебрежение в его тоне, она приблизилась вплотную и, глядя ему в глаза, ясно и четко произнесла:

– Не извиню, не жди.

Этот оскорбительный прямой взгляд ужалил Каху, на секунду он потерял контроль, размахнулся и отвесил Алле звонкую пощечину. Она успела отпрянуть, удар пришелся вскользь, но все равно жар полыхнул болью по скуле. Каха ужаснулся. Он не собирался бить по лицу ее. Он хотел отвесить оплеуху своей бывшей жене, назло ему выскочившей замуж за мерзкого старпера. Каха даже застонал, вспомнив нежное щекотание в сердце, когда дочки визжали и висли у него на одной руке, а жена – на другой. Какие у дочек были нежные, слабые тельца, и казалось странным, что эти ласковые смешливые котята – продолжение его, такого большого и грубого. Неужели теперь они виснут на этом… мудаке?