На смертном одре
Сталин задыхался на полу в своей рабочей комнате. Он знал, что тяжёлую дверь заперли на ключ и уже не откроют. Такая жестокая, нестерпимо болючая правда является к людям лишь однажды, если является. К нему она явилась, как пробуждение в гробу под землёй…
Он не мог даже пошевелиться: его сразили, как зверя. Не пулей, боясь возмездия, а ядом, оружием трусов и негодяев.
Сдавленное со всех сторон сердце просилось на волю, хотелось глотка свежего воздуха, но дохнуть всей грудью он не мог: всё в груди болело, всё ныло, будто стальным прутом проткнули её насквозь.
Он тихо стонал временами, впадая в забытьё, но кого волновали эти стоны? Ещё вчера, когда он был здоров и силён, к его дыханию прислушивался весь мир, а теперь, может, и охрану нейтрализовали каким-либо подлым образом, может, перебили всех — экономил. Экономил даже на охране, на этих сетях сигнализации, думал: зачем? Построим лучше ещё одну школу, откроем ещё один завод… А оно, видишь, обернулось так, что был бы нужен и этот почасовой обход главного объекта охраны. Господи, разве всесильный может представить миг своего бессилия?..
Даже телефон ни разу не зазвонил: вывели линию из строя…
Сердце останавливалось, а потом вновь продолжало, захлебываясь, стучать. Но всё тише и глуше…
«С врагами играть нельзя, им надо обрывать жало и крылья», — прорывалась временами тоскливая наука. Он не сопротивлялся бесполезной уже мысли: да, конечно, врагов надо нейтрализовывать, потому что они одержимы жаждой мести и убийства: или ты — или они… Разве его подозрения не оправдались?..
Слишком, слишком он был великодушным. И теперь, когда он сокрушил военную машину Германии, злопыхательская, дирижируемая со стороны молва вновь начинает приписывать ему жестокость эпохи, о всех мерзостях которой, вероятно, в полной мере, знает только он один. Невозможно поверить, к каким коварным плутням прибегает враг, чтобы добиться поставленных целей…
Ему припишут вину за все жертвы и за все страдания и праведников, и негодяев — так было и будет, пока в мире действует подполье, упрямо и нагло считающее, что власть повсюду должна принадлежать избранному клану. Кем избранному? Для каких целей? Какой народ, трижды умывшийся кровью и потерявший половину своих сыновей, должен гнуть спину на тех, кто предъявляет претензии, ссылаясь на божью волю?..
Для того она и изобретена, эта воля, чтобы служить предлогом. И разве дело в евреях или в армянах, в цыганах или в крымских татарах? Всё это бедные заложники развращённых чудовищ… Все, кто прикрывает свою земную гнусность небесным авторитетом, совершают преступление…
Всему миру втемяшат, что он — причина всех несчастий, как уже было в конце 30-х, когда он решился спросить и за нескончаемые зверства в ЧК, и за наглый грабёж подследственных, и за дикие издевательства над их жёнами и детьми. Кому-кому, а уж ему, Сталину, хорошо известно: изуверы стремились как можно больше людей толкнуть под кровавые колёса репрессий, чтобы было кому поддержать будущий штурм сталинского авторитета, — ювелирная пакость, просчитанная до микронов…
Он никогда не опускался до политического крохоборства. Он был человеком чести, но это было бесполезно демонстрировать перед «товарищами», не знающими, что это такое. Однако, едва он получил реальную власть, его главными принципами сделались миролюбие, доброжелательность и снисхождение. При всей требовательности. Он был неумолим только тогда, когда иначе было никак нельзя… Он не признавал мести — месть всегда мелка и позорна…
Судьба лучше нас знает, куда повернуть. Что мы можем противопоставить судьбе, которая куётся всей историей, в том числе прошлым и будущим?..
Он верил в то, что милосердие действует сильнее, чем жестокость. Пули обрывали жизнь, но не обрывали линий зла. А пощада открывала сердца и несла новые урожаи. Он вырвал из клещей смерти тысячи, десятки тысяч: и партийных деятелей, и военачальников, и советских работников, и учёных, и писателей. И все они, почти все, даже имевшие за собой действительную вину, восторженно благодарили потом, искренне каясь в промахах или злых умыслах…
В письмах-признаниях клялись в вечной благодарности… Надо было своевременно опубликовать эти письма, тонны писем, как ему советовали, теперь их уничтожат, как и всё остальное, чтобы исказить правду…
Не успел… Какое страшное слово! Самое страшное из всех слов — «не успел»… Не успел, не успел, не успел!.. Из Казахстана ему написали о судьбах бывших белогвардейцев. Бесчисленные муки претерпели они… Гонимые подлыми и произвольными политическими ветрами, несчастные утеснялись ещё и негодяями, которых всегда полно на дне жизни… Использовать белогвардейскую эмиграцию против фанаберии партийных баев и террора космополитов? Возможно, возможно, потому что только белоэмигрантам досконально известна изнанка западной «добропорядочности» и повсеместный гнёт «Интернационала»…
Замышляют переворот… Хотят очернить Сталина, опрокинуть его славу, чтобы разрушить всю систему, — обычный трюк… И ни англичане, ни американцы ещё не знают, во что превратят их страны эти постоянно хныкающие и жалующиеся на рок «гении», сторонники «чистой демократии», она обещает наибольшие шансы для тех, кто опирается на связи и деньги… Их борьба за свободу — это борьба за абсолютную власть денег, иначе говоря, за диктатуру всемирных ростовщиков…
Умереть от рук холуев, лизавших руки? Примитивно, бездарно… Печёт-печёт сердце, боль в спине, невыносимая боль… Горечь запоздалого прозрения — вот что самое невыносимое…
Время имеет свет и цвет… Эпоха пронизана настроением… Столько жертв, столько трагедий! Их не опишет ни одно перо… Более всего жаль, что так и не сумел, подражая древним, переодевшись, походить по улицам и жилищам огромной, но всё ещё не знающей себя страны… Убогая, нищая жизнь, но сколько героев, сколько подвижников! Сколько светлых душ посреди мрака действительности!.. Люди достойны иной участи, к ней шли, к ней идём… Не пропустят… В этом и есть главная причина всей борьбы — помешать прорыву в иную эпоху, более весёлую, более щедрую, более добрую, более защищённую от гнусной власти денег и прячущихся за должности и денежные купюры человеческих крыс…
Террор, который они готовят повсюду, смыкаясь со слепой партийной бюрократией, отнимет власть у народов… Вор громче всех вопит: «Держи вора!» Они вопили и будут вопить, а народам придётся задыхаться без воздуха…
Беспомощный Сталин. Трудно представить и — нельзя опровергнуть…
Народы вернутся к этому страшному опыту: почему невозможно уберечь плоды своей борьбы и труда? Почему невозможно избежать злодейства?..
Трусляки, подонки — использовали женщину в погонах… Кто же из них воткнул шприц под лопатку, когда я упал, кто?.. Болит, болит нестерпимо… Разве в Орле, Минске, Владимире, в бессчётных деревнях, отрезанных от дорог морозом и снегом, не терпят того же надругательства?..
Все народы обратятся к моему опыту борьбы с затаившейся гадюкой, её елейное шипение завершается ядовитым укусом, от которого нет спасения. Сегодня в руках врага капиталы и тайные организации, что приводятся в действие награбленными капиталами. Завтра в его руках будут все орудия пропаганды, послезавтра — основные правительственные должности. Всё рухнет без войны, взорванное необъявленным террором космополитов… Самая страшная партия террора — партия «обиженных гениев»… Они славят друг друга только для того, чтобы прикрыть общий террор…
Соблазнённые узнают об обмане, но поздно — грандиозном, вселенском обмане, который они уже проделали, используя «учение Маркса». Это их боевое учение с их диктатурой, и — горе прозревшим…
Мир не образумится, эпохи будут издавать всё тот же запах нищеты и бесправия — запах земляных полов, керосинок и мыла, сваренного из дохлых собак и больного скота…
Мельчают люди — это вина правителей…
Мужчина и должен умирать в одиночестве — это смерть солдата, забытого на поле брани…