Олег Стрижак. Cекреты балтийского подплава

В издательском договоре можно прочесть, что книга эта издается на средства автора. В действительности, автор беден, как и положено русскому поэту.

Деньги на издание книги дали бывшие офицеры-подводники (все — выпускники Высшего военно-морского училища подводного плавания имени Ленинского Комсомола).

Люди скромные, они не пожелали, чтобы их имена были означены на обороте авантитульного или титульного листа книги: "нам это ни к чему". Ну, через какое-то время, я думаю, я назову (с благодарностью) их имена.

На мой прямой вопрос, зачем же им нужно, чтобы такая книга появилась, я получил ответ, по-флотски чёткий: "если прольётся свет на события 55-летней давности, то будет надежда, что свет прольётся и на дела сегодняшнего подводного флота".

Книжка эта сложилась из двух моих публикаций в газете "Вечерний Петербург" осенью 95-го и весной 96-го года (в газете они назывались "Как рассказывал Грищенко" и "Как рассказывал Грищенко. Послесловие").

Я написал её совершенно неожиданно для себя.

И в мыслях не было, что в мою жизнь вдруг войдет тема, которая более чем на год оторвет меня от моей основной работы.

Всё началось в июльский день, когда я включил телевизор и вдруг услышал, что Петра Грищенко уже нет в живых (как уехал он, лет 15 назад, в Москву, все контакты мои с ним кончились), что лукавая власть обманула его: не дали ему Героя... а ведь только этим, держа его в ожидании Золотой Звезды, заставляли его молчать.

И так мне что-то горько стало, и обидно за Грищенко. За всех нас, за державу... и через несколько дней написались первые строчки:

"Вот уж и Грищенко нет..."

КАК РАССКАЗЫВАЛ ГРИЩЕНКО

Часть первая

Грищенко

Матиясевич

Маринеско

Вот уж и Грищенко нет.

Ушел в тот мир, где все подводники живы и веселы, и где всякая атака заканчивается удачей. Надеюсь, тень его благословит сей мемуар. Некогда я служил в издательстве, готовил к печати рукописи героев войны. Редакторское дело, даже когда его любишь, занятие довольно нудное. И в "работе с автором", если автор не дурак и не чинуша, лучшим удовольствием было отодвинуть рукопись и попросить: "А расскажите, как всё это было на самом доле..."

И начинались истории, удивительные, незаписанная летопись войны. Грищенко был рассказчик интересный. Говорил негромко, и всё время будто поглядывал на свой рассказ со стороны, и с иронией. Джентльмен, командир старой формации, он был невозмутим. Единственный раз всполошился, когда я сказал ему, что, судя по указанным в рукописи координатам, его лодка уже неделю идет под лесами Белоруссии. "Не может быть! Где мои очки! Это машинистка всё перепутала!.." Истинный хохол, он являл в своем характере сочетание воли, хитрости, цепкого ума — и неизъяснимого простодушия. Простодушие не раз заводило его в беду. Не берусь передать манеру речи Грищенко, да и прошло почти двадцать лет. Грищенко говорил по-русски чисто, иногда в его речи вдруг звучали украинские интонации, а порой он и вовсе переходил на "ридну мову". Мне казалось, что на украинский язык Грищенко, при внешней невозмутимости и ироничности, переходил, когда внутренне от чего-то защищался.

Эти мои записки я уже носил в одну редакцию. Журналисты там очень независимые. Прежде они подчинялись обкому и сильно брюзжали. Теперь они служат банку и радуются. "Банкиры — наши благодетели, они нам денежку платят". Потащили в банкирскую цензуру и мой материал. Дежурный банкир, на беду, оказался советским капитаном первого ранга. Увидев, что есть возможность поруководить литературой, банкир-каперанг очень обрадовался (нормальная реакция партчиновника).

Обрадовавшись, каперанг взял дурно очиненный карандаш и старательно изрисовал рукопись вопросительными знаками величиной со спичечный коробок. Затем принялся писать на полях резолюции: "Нельзя!", "Нельзя!", "Так нельзя!", "Не надо!" — крупным корявым почерком. Далее цензор-банкир перешел к замечаниям развернутым (и с орфографическими ошибками): "Аккуратней надо! Дочь Трибуца — профессор Военно-морской академии!" Очень хорошо, думаю я. Но будь она даже передовой дояркой — какое отношение это имеет к рассказам Грищенко?

"О мертвых либо ничего, либо хорошо". Интересный подход. Тогда давайте Гитлеру хвалы петь.

"Так нельзя! Орёл жив!" Забавно: о мертвых нельзя, о живых нельзя, про кого же можно?

Когда я изучил каперанговскую клинопись, мне сказали, что банкир-каперанг желают со мной поговорить.

"Какую должность он занимает в редакции?" — спросил я.— "Никакую".— "Тогда передайте ему от меня слова Вилли Старка: ты что думаешь, мне кроме тебя язык почесать не с кем?"

Я забрал рукопись.

Больше всего в замечаниях банкира мне понравилось требование: "Подтверждение?!"

Это старый главлитовский трюк. Каждый факт, представляемый в цензуру, нужно было подтвердить ссылкой на печатный источник, который уже разрешен цензурой. Объясняю специально — для дураков. Я не пишу историческое исследование. Я говорю о том, что лично я слышал от ветеранов Балтики. Если банкиру-каперангу нужно подтверждение рассказам Грищенко, пусть получит его, когда встретится с Грищенко. Только вряд ли встретится. Грищенко, я думаю, в раю для подводников.

А банкир угодит в спецад для коммунистов-буржуев.

Петр Дионисиевич Грищенко, сын черноморского царского матроса, был одним из лучших подводников Второй мировой войны. Если океан счесть раем в рассуждении боевых действий, то Балтика для подводников была адом: тесная, с обилием малых глубин, запертая сетями и чудовищным количеством мин. Они воевали. Топили врага. Гибли. Возвращались с победой. Самым тёмным и путаным делом был счет побед. Победа нуждалась в "подтверждении". В идеале, то бишь по инструкции, надлежало делать так. Командир проводит атаку, поражает цель. Затем приглашает к перископу двух надежных, проверенных свидетелей. Те смотрят в оптику на тонущую цель, оценивают её класс, водоизмещение и подтверждают, что цель затонула... Хорошо, если попадется лодке одинокая беззащитная лайба. Можно всплыть и, покуривая, глядеть с мостика, как она тонет. Но серьезные цели идут под охраной конвоев. Удалось командиру выйти на курс атаки незамеченным — его счастье. Но торпеды пошли — лодка себя обнаружила. Перископ вниз! Крутой дифферент на нос, и отваливать, поглубже и подальше. Корабли охранения сейчас вцепятся в тебя гидролокаторами, перепашут глубину сериями бомб.

И единственное "подтверждение" — слышали взрыв. Или два. Куда попала торпеда — в транспорт? в корабль охранения? в скалу? Это на лодке никому не известно. А если попали в транспорт — утонул он или нет?

А если утопили транспорт — велик ли он был? Один командир знает. Командир его видел в перископ несколько секунд, сквозь дождь, туман или в ночной мгле. И командир по возвращении рапортует: утопил сухогруз, двадцать тысяч тонн.

Матиясевич Алексей Михайлович, знаменитый подводник, рассказывал мне, как он спорил с командирами лодок: "Нет сейчас на Балтике таких больших судов! Ну, четыре, ну пять тысяч тонн. А ты загнул — двадцать!"

Матиясевич до июня 41-го был капитаном в торгфлоте и хорошо знал суда всей Балтики.

Командиры лодок на него обижались. Сам Матиясевич писал в своих донесениях честно: транспорт, примерно две тысячи тонн.